19
Сегодня канун Рождества, и я чувствую: что-то не так.
Не плохо, а просто не так. Не знаю, как объяснить.
Все наши традиции соблюдены: мама приготовила оленьи какашки (они же — трюфели «Орео»), елка наряжена и украшена огнями, а песня «Бурундуков» уже спета.
Минул полдень, но мы до сих пор сидим в гостиной в пижамах, каждый со своим ноутбуком. Наверное, паршиво, что у нас пять компьютеров (да, Шейди-Крик — именно такое местечко), но тем не менее. Мы играем в охотников-следопытов на «Фейсбуке».
— Давай, пап, — говорит Элис.
— Ладно, — отзывается он. — Кто-нибудь, кто сейчас в тропиках.
— Есть, — кивает мама и разворачивает ноутбук, чтобы показать нам чьи-то фотографии. — Сделано. Ладно, теперь ищем расставание.
Несколько минут мы молчим, листая новостные ленты. Наконец Нора находит то, что нужно.
— Эмбер Вассерман, — читает она. — «Думала, я тя знаю. По ходу, ошибалась. Когда-нить ты оглянешься и поймешь, что потерял».
— Я бы сказал, предположительное расставание, — говорю я.
— Нет, это точно.
— Но можно ведь интерпретировать ее слова буквально. Например, она упрекает его в том, что он потерял ее айфон.
— Логика Саймона, — вздыхает Элис. — С нами не прокатит. Давай, кнопыш, твоя очередь.
Это папа придумал «логику Саймона», которую я, видимо, все никак не перерасту. Суть ее в том, чтобы выдавать желаемое за действительное, подкрепляя это неубедительными доказательствами.
— Ладно, — кивает Нора. — Теперь наоборот: ищем противную слащавую парочку.
А вот это необычно, совсем не в духе Норы, ведь она никогда не говорит ни о чем, связанном с романтическими отношениями.
— Окей, я нашел. Карис Сьюард. «Какое счастье, что в моей жизни есть Джексон Уайлдштейн. Прошлый вечер был идеален. Оч люблю тя, малыш». И подмигивающий смайлик.
— Отвратительно, — констатирует Нора.
— Это твоя Карие? — спрашивает Элис.
— Нет у меня кариеса, — отвечаю я.
Но знаю, о чем она. Я встречался с Карис почти четыре месяца прошлой весной. Правда ни один из наших совместных вечеров не был идеальным в том смысле, о котором она пишет.
Самое удивительное, что впервые я почти понимаю. Да, пост странный и отвратительный, а жуткое подмигивание переносит сообщение в категорию слишком личного… Но да. Может, я дал слабину, но все, о чем я сейчас способен думать, — это как Блю в последнее время вставляет «с любовью» в конце писем.
Наверное, я могу представить наши с ним идеальные вечера. И хочу кричать об этом на весь мир.
Я обновляю страницу в браузере и говорю:
— Моя очередь. Окей. Еврей, который пишет о Рождестве.
Еврей-епископал, мой парень по переписке. Интересно, как у него дела.
— Почему Ник никогда ничего не публикует? — спрашивает Нора.
Он считает, что «Фейсбук» — это дно общественного дискурса. Хотя и любит говорить о социальных сетях как средстве построения и воплощения своей личности. Что бы это, блин, ни значило.
— Нашла. Яна Голдштейн. «Список кинопремьер в одной руке, меню на вынос — в другой. Готова к завтрашнему дню. С Рождеством, иудеи!»
— Кто такая Яна Голдштейн? — интересуется мама.
— Знакомая из университета, — отвечает Элис. — Хорошо. Что-нибудь об адвокатах. — Она отвлеклась, и я понимаю, что у нее гудит телефон. — Простите, я на минутку.
— Адвокаты? Какого черта, Элис! — вздыхает Нора. — У папы же явное преимущество.
— Знаю, просто мне его жалко, — бросает Элис через плечо и исчезает на лестнице. — Привет, — отвечает она на звонок, и через секунду мы слышим, как закрывается дверь ее спальни.
— Есть! — Папа сияет.
Обычно он фигово играет, потому что на «Фейсбуке» у него всего друзей двенадцать.
— Боб Лепински. «Счастливых праздников от компании „Лепински и Уиллис“».
— Молодец, пап, — говорит Нора и переводит взгляд на меня. — С кем там болтает Элис?
— Черт ее знает, — отвечаю я.
* * *
Элис говорит по телефону уже два часа. Неслыханно.
Игра в охотников-следопытов сходит на нет. Нора лежит с ноутбуком на диване, а родители исчезают в своей комнате. Даже не хочу думать о том, чем они там занимаются. Особенно после новостей об отце Блю и его жене.
Бибер скулит на пороге. С жужжанием приходит сообщение от Лии:
Мы снаружи.
Лиа почему-то не любит стучаться. Стесняется родителей, я думаю.
Я иду к двери, чтобы впустить ее, и вижу, что Бибер уже стоит на задних лапах и пытается поцеловать ее через окно или типа того.
— Лежать, — командую я. — Ну же, Биб.
Я хватаю его за ошейник и открываю дверь. На улице холодно, но солнечно, и на Лии черная шерстяная шапка с кошачьими ушками. Ник как-то неловко мнется позади.
— Привет, — говорю я, оттягивая Бибера в сторону и пропуская их в дом.
— Мы, вообще-то, думали прогуляться, — говорит Лиа.
Я смотрю на нее. Что-то не так с ее интонацией.
— Ладно, — киваю я. — Только мне надо одеться. — (На мне все еще пижамные штаны с золотистыми ретриверами.)
Через пять минут я в джинсах и толстовке с капюшоном, надеваю поводок на Бибера и выхожу на улицу.
— Вы, ребята, просто прогуляться хотели? — спрашиваю я.
Они переглядываются.
— Ага, — выдавливает Ник.
Я вопросительно поднимаю брови, ожидая пояснений, но он отводит взгляд.
— Как вообще дела, Саймон? — интересуется Лиа странным мягким голосом.
Я резко останавливаюсь. Мы едва сошли с моей подъездной дороги.
— Что происходит?
— Ничего. — Она теребит помпоны у себя на шапке. Ник пялится на дорогу. — Просто интересуемся, хочешь ли ты поговорить.
— О чем? — спрашиваю я.
Бибер подходит к Лии, садится на задние лапы и смотрит на нее умоляющим взглядом.
— Ты чего на меня так смотришь, сладкий? — Она треплет его за уши. — Нет у меня печенья.
— Так о чем вы хотите поговорить? — спрашиваю я снова.
Мы не идем, мы стоим у бордюра, и я переваливаюсь с ноги на ногу.
Лиа и Ник снова переглядываются, и тут до меня доходит.
— О боже. Вы переспали.
— Что? — Лиа краснеет, как помидор. — Нет!
Я перевожу взгляд с нее на Ника и обратно.
— Вы не…
— Саймон, нет! Просто замолчи.
Лиа не смотрит на Ника. Она села на корточки и прижалась лицом к морде Бибера.
— Окей, тогда о чем речь? Что происходит?
— Эмм, — произносит Ник.
Лиа выпрямляется:
— Ладно, я пойду. Счастливого Рождества, ребята. Счастливой Хануки. Без разницы.
Она коротко кивает. Потом снова наклоняется, позволяя моему псу лизнуть ее в губы. И исчезает.
Мы с Ником стоим в тишине. Он постукивает пальцами о подушечку большого пальца.
— Ханука закончилась, — наконец говорит он.
— В чем дело, Ник?
— Слушай, не парься. — Он вздыхает, глядя вслед Лии. — Она припарковалась у моего дома. Дам ей минутку, не буду догонять.
— Можешь зайти ко мне. Родителям все равно. Элис дома.
— Да? — Ник оглядывается на мой дом. — Не знаю. Я просто…
Он поворачивается ко мне, и на его лице написано что-то такое… Я знаю Ника с четырех лет и никогда не видел этого выражения.
— Слушай, — он касается моего предплечья. Я ничего не могу с собой поделать и опускаю взгляд на его руку. Ник никогда не прикасается ко мне. — Счастливого Рождества тебе, Саймон. Правда.
А потом он убирает руку, машет на прощание и плетется по дороге вслед за Лией.
* * *
Наша семейная традиция диктует поедание гренок по бабушкиному рецепту на ужин в канун Рождества: толстые ломтики вчерашней халы (они идеальны для максимального впитывания яичной смеси) готовятся в тонне масла на противнях, частично прикрытых кастрюльными крышками. Когда гренки готовит бабуля, она постоянно перемещает крышки, переворачивает хлеб и суетится вовсю (бабушка у меня хардкорная). А когда их делает папа, они никогда не получаются такими сливочными, хотя и все равно обалденные.
Мы едим из свадебного фарфора родителей, причем за обеденным столом, в центр которого мама ставит рождественское украшение, вроде Святого Вертепа. Оно вращается, если зажечь под ним свечу. Очень завораживает.
Элис приглушает свет, мама раскладывает салфетки — и выглядит это роскошно.
Но так странно… Нет ощущения Рождества. Как будто не хватает какой-то искры, только я не знаю какой.
Я чувствую себя так всю неделю и не понимаю почему. Почему в этом году все кажется настолько другим? Может, потому что Элис уехала. Или потому, что я постоянно тоскую по парню, который не хочет встречаться вживую. Который «еще не готов». И в то же время подписывает свои письма «с любовью». Ох, не знаю, не знаю.
Все, чего я сейчас хочу, — снова почувствовать дух Рождества. Вернуть то особенное чувство.
После ужина родители включают «Реальную любовь» и устраиваются на софе, а Бибер вклинивается между ними. Элис снова исчезает поговорить по телефону. Мы с Норой какое-то время сидим на противоположных концах дивана, и я смотрю на елочные огни.
Если прищуриться, они расплываются перед глазами ярким пятном, и мне почти удается поймать то знакомое чувство. Но это бессмысленно, поэтому я возвращаюсь в свою комнату, падаю на кровать и слушаю музыку в случайном порядке.
Спустя три песни раздается стук в дверь.
— Саймон?
Это Нора.
— Чего?
Вот, блин.
— Я вхожу.
Я приподнимаюсь на подушках и недовольно смотрю на нее. Но она все равно заходит, скидывает мой рюкзак с компьютерного кресла и усаживается, подтянув ноги и обхватив руками колени.
— Привет, — говорит она.
— Чего тебе?
Нора уже сняла контактные линзы и смотрит на меня сквозь стекла очков. Волосы ее неряшливо зачесаны назад, она переоделась в футболку с эмблемой Уэслианского университета, и просто удивительно, насколько она теперь похожа на Элис.
— Мне надо кое-что тебе показать, — говорит она, придвигается вместе с креслом к столу и начинает открывать мой ноутбук.
— Ты прикалываешься? — Я вскакиваю.
Серьезно? Она серьезно думает, что я позволю ей влезть в свой ноутбук?
— Ладно. Без разницы. Тогда сам давай.
Она отсоединяет зарядку и придвигается к кровати, передавая ноутбук мне.
— Так что я должен увидеть?
Она поджимает губы и снова смотрит на меня.
— Зайди на «Тамблер».
— Типа… на «Криксекреты»?
Она кивает.
Эта страница у меня в закладках.
— Грузится, — говорю я. — Окей. Готово. И что?
— Можно я сяду рядом? — спрашивает Нора.
— На кровать?
Я поднимаю на нее взгляд.
— Ага.
— Ну, ладно.
Она забирается на кровать рядом со мной и смотрит в экран.
— Листай вниз.
Я листаю вниз. И останавливаюсь.
Нора оборачивается ко мне.
Просто охренеть.
— Ты в порядке? — негромко спрашивает она. — Мне жаль, Сай. Я подумала, ты захочешь знать. Я так понимаю, ты этого не писал.
Я медленно качаю головой.
— Нет, не писал.
24 декабря 10:15
ОТКРЫТОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ САЙМОНА СПИРА ДЛЯ ВСЕХ ПАРНЕЙ
Глубокоуважаемые парни Криквуда!
Настоящим посланием я заявляю, что я гей в кубе и готов к сотрудничеству. Заинтересованные стороны могут обратиться ко мне напрямую, чтобы обсудить подготовку к анальному заднепроходному сексу. Или БЛЮнету. Только я не люБЛЮ, когда дразнят, а потом не дают. Дамочек прошу не беспокоить.
На этом все.
— Я уже пожаловалась на этот пост, — говорит Нора. — Его удалят.
— Но народ его уже прочитал.
— Ох, не знаю… — Она на мгновение замолкает. — Кто мог такое опубликовать?
— Тот, кто не знает, что «анальный заднепроходный секс» — речевая избыточность.
— Совсем крыша поехала, — заключает Нора.
Ну да, я знаю, кто опубликовал этот пост, и, наверное, должен быть рад, что он не выложил свои долбаные скриншоты. Только эта хитрая гребаная отсылка к Блю делает Мартина величайшей, грандиознейшей скотиной на свете. Господи, а что, если Блю прочитает?
Я захлопываю ноутбук и спихиваю его на кресло. Потом откидываю голову назад, а Нора прислоняется к спинке кровати. Идут минуты.
— Ну, вообще это правда, — наконец говорю я. Я не смотрю на нее. Мы оба уставились в потолок. — Я гей.
— Я догадалась, — отвечает она.
Теперь смотрю.
— Правда?
— По твоей реакции, наверное. — Она моргает. — Что будешь делать?
— Ждать, когда пост удалят. А что я еще могу делать?
— Но ты расскажешь людям?
— Думаю, Ник и Лиа уже прочитали, — медленно говорю я.
Нора пожимает плечами.
— Можешь все отрицать.
— Окей, я не собираюсь ничего отрицать. Мне не стыдно.
— Хорошо, ну я же не знала. Ты ведь ничего не говорил до сегодняшнего дня.
О боже. Серьезно?
Я сажусь.
— Ладно, нихрена ты не понимаешь.
— Прости! Господи, Саймон, я просто пытаюсь… — Она смотрит на меня. — Конечно, стыдиться не стоит. Ты же понимаешь это, да? И мне кажется, большинству будет все равно.
— Я не знаю, что у людей в головах.
Она делает паузу.
— Расскажешь маме и папе? И Элис?
— Не знаю, — вздыхаю я. — Не знаю.
— У тебя телефон вибрирует, — замечает Нора и передает его мне.
Пять сообщений от Эбби.
Саймон, ты как?
Позвони, как сможешь, ок?
Ок. Не знаю, как бы это сказать, но зайди на тамблер. Люблю.
Но знай, я никому не рассказывала. Я бы ни за что никому не рассказала. Я тебя люблю, ок?
Позвони мне?
* * *
А потом наступает Рождество. Раньше в этот день я просыпался в четыре утра в сумасшедшем приступе жадности. Не важно, насколько тщательно я искал подсказки (а искал я тщательно, не сомневайтесь), — Санта был просто ниндзя. Ему всегда удавалось удивить меня.
Вот и в этом году я получил бесподобный сюрприз. И тебе, Мартин, благих, сука, вестей.
В семь тридцать я спускаюсь вниз, и внутри меня что-то ворочается и сжимается. Свет выключен, но в окна гостиной ярко бьет утреннее солнце, а на елке сияют лампочки. Пять набитых рождественских чулок слишком тяжелы для каминной полки и лежат на диванных подушках. Единственный, кто бодрствует, — Бибер. Я быстренько выгуливаю его по нужде и кормлю завтраком, а потом мы вместе лежим на диване и ждем.
Я знаю, что Блю сейчас в церкви с мамой, дядей и кузенами, как и вчера вечером. За два этих дня он проведет в церкви больше времени, чем я за всю свою жизнь.
Забавно. Я не думал, что каминг-аут будет большой проблемой, но теперь предпочел бы оказаться в церкви, а не дома, где собираюсь осуществить свой план.
К девяти все проснулись: варится кофе, и на завтрак мы едим печенье. Элис и Нора читают что-то в телефонах. Я наливаю кофе себе в чашку и добавляю гору сахара. Мама наблюдает, как я его размешиваю.
— Не знала, что ты пьешь кофе.
Ну вот опять. Она делает это каждый гребаный раз. Они оба. Загоняют меня в рамки, а когда я пытаюсь их раздвинуть — толкают обратно. Как будто мне ни в чем нельзя меняться.
— А я пью.
— Ладно-ладно. — Мама поднимает руки, как бы говоря: «Полегче, приятель». — Все нормально, Сай, просто непривычно. Пытаюсь угнаться за тобой, только и всего.
Если она думает, что моя любовь к кофе — это грандиозная новость, утречко будет охренительным.
Мы идем открывать подарки. Блю рассказывал, что в его семье подарки открывают по очереди и все родственники сидят и наблюдают друг за другом. Откроют несколько — и прерываются пообедать или типа того. Так цивилизованно. У них целый день уходит на то, чтобы развернуть все лежащие под елкой подарки.
Но у Спиров все по-другому. Элис, пробираясь под елку на корточках, начинает передавать мешки и коробки, и все говорят одновременно.
— Чехол для электронной книги? Но у меня нет…
— Вторая коробка, милая.
— О-о, кофе из «Авроры»!
— На другую сторону, кнопыш. В Уэслианском их все носят.
Через двадцать минут кажется, будто в гостиной взорвался магазин подарков. Я сижу на полу, прислонившись к дивану, и наматываю провода своих новых наушников на пальцы. Бибер держит между лап галстук-бабочку, кусает и дергает его. Весь народ так или иначе расселся по комнате.
Очевидно, настал мой момент.
Хотя, если бы момент в самом деле принадлежал мне, всего этого бы не происходило. В смысле, не сейчас. Не сегодня.
— Эй, ребята, я хочу вам кое-что сказать.
Я пытаюсь говорить непринужденно, но голос мой напряжен. Нора смотрит на меня, еле заметно улыбается, и мой желудок делает сальто.
— Что такое? — Мама выпрямляется.
Я не знаю, как люди это делают. Как Блю это сделал. Два слова. Два чертовых слова — и я больше не тот Саймон, которого все знают. Я прикрыл ладонью рот и смотрю прямо перед собой.
С чего я взял, что это будет просто?
— Я знаю, — говорит папа. — Дай угадать. Ты гей. От тебя кто-то залетел. Нет, ты залетел.
— Хватит, пап, — прерывает его Элис.
Я закрываю глаза.
— Я залетел, — произношу я.
— Я так и думал, сынок, — говорит папа. — Ты светишься.
Я смотрю ему в глаза.
— Нет, правда. Я гей.
Два слова.
На секунду все затихают.
И потом мама говорит:
— Милый, это… Ох, это… Спасибо, что рассказал нам.
И потом Элис говорит:
— Вау, малыш. Рада за тебя.
И папа говорит:
— Гей, значит?
И мама говорит:
— Так, давай поговорим об этом. — Ее любимая профессиональная фразочка.
Я смотрю на нее и пожимаю плечами.
— Мы гордимся тобой, — добавляет она.
А затем папа улыбается и говорит:
— Ну, так которая из них это сделала?
— Что сделала?
— Отбила у тебя охоту к женщинам. Та, что с бровями, дурацким макияжем или неправильным прикусом?
— Это ужасно оскорбительно, пап, — говорит Элис.
— А что? Я просто хочу разрядить обстановку. Саймон знает, что мы его любим.
— Твои гетеросексистские комментарии обстановку не разряжают. Наверное, этого я и ожидал. Мама спрашивает о чувствах, папа все сводит к шутке, Элис уходит в политику, а Нора держит язык за зубами. Можно сказать, в предсказуемости есть свой комфорт, а моя семья чертовски предсказуема.
Но я выдохся и чувствую себя несчастным. Думал, мне станет намного легче. Но, как и все случившееся на этой неделе, вышло как-то странно, сумбурно и нереально.
* * *
— Вот так новости, малыш, — говорит Элис, следуя за мной в комнату.
Она закрывает за собой дверь и, скрестив ноги, устраивается на кровати.
— Аргх. — Я падаю лицом в подушки.
— Эй. — Она клонится на бок, пока не оказывается на одном уровне со мной. — Все супер. Нечего киснуть.
Я игнорирую ее.
— Я не уйду, малыш. А то будешь валяться здесь и включишь свой плейлист. Как там его?
— «Великая депрессия», — бормочу я. Там, типа, все песни Эллиотта Смита, Ника Дрейка и The Smiths. Уже поставил в очередь.
— Именно, — говорит она. — «Великая депрессия». Прямо безудержное веселье. Нетушки.
— Зачем ты здесь?
— Затем, что я твоя старшая сестра и нужна тебе.
— Мне нужно побыть одному.
— Ну уж нет. Поговори со мной, малыш! — Элис ложится рядом, втиснувшись между мной и стенкой. — Это же так круто. Мы можем болтать о парнях.
— Окей. — Я отталкиваюсь руками от кровати и кое-как принимаю сидячее положение. — Тогда расскажи про своего парня.
— Стоп-стоп-стоп, — говорит Элис. — Что?
Я поворачиваюсь к ней.
— Телефонные звонки. Торчишь в своей комнате по нескольку часов. Да брось.
Она краснеет.
— Я думала, мы говорим о твоей личной жизни.
— Ага, значит, я тут устроил сцену, сделал гребаный каминг-аут и послушал, как вы прямо у меня на глазах неловко обсуждаете случившееся — причем в Рождество! — а ты даже не скажешь, есть ли у тебя парень?
На мгновение Элис затихает, и я понимаю, что убедил ее. Она вздыхает.
— Откуда тебе знать, что это не девушка?
— Это девушка?
— Нет, — все-таки отвечает она, привалившись к стене. — Парень.
— Как зовут?
— Тео.
— Он есть на «Фейсбуке»?
— Да.
Я открываю приложение в телефоне и начинаю листать список ее друзей.
— О господи. Прекрати, — просит она. — Серьезно, Саймон, хватит.
— Почему?
— Потому что из-за этого я и не хотела вам рассказывать. Так и знала, что вы начнете.
— Что начнем?
— Закидывать меня вопросами. Следить за ним в сети. Критиковать его за нелюбовь к пирогам, растительность на лице или еще что.
— У него растительность на лице?
— Саймон.
— Прости.
Я кладу телефон на тумбочку. На самом деле я понимаю Элис. По-настоящему понимаю.
Какое-то время мы молчим.
— Я расскажу им, — наконец произносит она.
— Как хочешь.
— Нет, ты прав. Я не хочу быть… не знаю. — Элис снова вздыхает. — Если у тебя хватило смелости признаться им, что ты гей, то и мне надо…
— Найти смелость и признаться, что ты гетеросексуалка.
Она улыбается.
— Типа того. Смешной ты, малыш.
— Стараюсь.
