13
Сегодня четверг, я на истории, и, видимо, миссис Диллинджер только что задала мне вопрос, ибо все смотрят на меня так, будто я им что-то должен. И вот я краснею и несу ахинею, пытаясь нащупать ответ, но, судя по ее по-учительски сдвинутым бровям, получается у меня плохо.
Вообще, ужасно выбешивает, что учителя считают, будто могут указывать, о чем тебе думать. Им недостаточно, что ты просто сидишь тихонько в классе и даешь им делать свое дело. Они, похоже, уверены, что у них есть право контролировать твой разум.
Да не хочу я думать о войне 1812 года. Не хочу знать, что, блин, так не понравилось чертовым морякам.
Я хочу сидеть и думать о Блю. Кажется, у меня появляется одержимость. С одной стороны, он все время жутко осторожен и не хочет открывать подробностей своей жизни, а с другой — он вдруг рассказывает столько личного, что я мог бы легко этим воспользоваться и вычислить его, если бы захотел. И я хочу. И в то же время не хочу. Все так запутанно. Он меня запутывает.
— Саймон! — Эбби отчаянно хлопает меня по спине. — Дай ручку.
Я передаю ей ручку, и она бормочет: «Спасибо». Я оглядываюсь и вижу, что все строчат. Миссис Диллинджер написала на доске адрес сайта. Черт его знает зачем, но, наверное, я пойму, когда зайду на него. Переписываю адрес на поля тетради, а потом обвожу его зигзагами, как в комиксах: «ДЫЩЬ!»
Я немного зациклился на том, что родители Блю религиозны. Чувствую себя придурком, честно, ведь я самый большой богохульник в мире. Я даже не знаю, как перестать произносить имя Господа всуе. Хотя, может, ему все равно. Я имею в виду Блю, а не Господа. Но Блю продолжает мне писать, а значит, он не в обиде.
Миссис Диллинджер объявляет короткий перерыв, но это не перемена, так что выходить из класса нельзя и я просто сижу, уставившись в пустоту. Эбби подходит ко мне, приседает и кладет подбородок на мою парту.
— Эй. Ты где сегодня?
— В смысле?
— Ты будто очень далеко отсюда.
Уголком глаза я замечаю, что Мартин пересаживается на чей-то стул ближе к нам. Каждый раз так. Господи, дай мне сил.
— Как дела, ребят?
— Ха-ха, — говорит Эбби. — Смешная у тебя футболка.
На Мартине футболка с надписью: «Говори со мной наукообразно».
— Собираетесь сегодня на репетицию?
— А что, можно не идти? — спрашиваю я и делаю как Лиа — резко отвожу глаза в сторону и прищуриваюсь. Жест менее топорный, чем обычное закатывание глаз. И более эффективный.
Мартин просто смотрит на меня.
— Да, мы идем, — отвечает Эбби немного погодя.
— Точно. Кстати, Спир, — вдруг начинает Мартин, — я хотел с тобой поговорить. — Его щеки порозовели, а на шее под воротником футболки повылезали красные пятна. — Я тут подумал: хочу познакомить тебя с моим братом. Думаю, у вас много общего.
К лицу приливает кровь, и я чувствую это знакомое гребаное пощипывание в глазах.
Он снова мне угрожает.
— Так мило, — говорит Эбби и переводит взгляд с Мартина на меня и обратно.
— Да просто очаровательно, — произношу я и хочу прожечь его взглядом, но он быстро отводит глаза с видом побитой собаки.
Серьезно? Этот говнюк и не такого заслуживает.
— Ну ладно. — Мартин шаркает ногами, все еще глядя в какую-то точку за моим плечом. — Я сейчас просто…
Я сейчас просто заговорю о твоей сексуальной ориентации, будто это мое дело, Саймон. Просто сообщу о ней всей треклятой школе здесь и сейчас, потому что я говнюк, и все будет по-моему.
— Эй, погоди-ка, — выпаливаю я. — Мне пришло вдруг в голову. Не хотите сходить завтра в «Вафл Хаус» после школы? Могу проверить, как вы знаете реплики.
Я ненавижу себя. Ненавижу.
— Нет, конечно, если вы не можете.
— Божечки, ты серьезно, Саймон? Было бы шикарно. Завтра после школы, значит? Думаю, я даже смогу взять мамину машину. — Эбби улыбается и тыкает пальцами мои щеки.
— Да, спасибо, Саймон, — тихо говорит Мартин. — Было бы прекрасно.
— Прекрасно.
Я официально это делаю — позволяю Мартину Эддисону шантажировать себя. Даже не знаю, что чувствую. Отвращение к себе? Облегчение?
— Ты золотце, Саймон, — воркует Эбби.
Я не золотце. Уверен на сто процентов.
* * *
И вот настает вечер пятницы. Я ем уже вторую тарелку картофельных оладий, а Мартин все никак не перестанет засыпать Эбби вопросами. Видимо, так он флиртует.
— Ты любишь вафли?
— Да, люблю, — отвечает Эбби. — Потому я их и заказала.
— Оу.
Мартин неистово и излишне долго кивает, как кукла из «Маппет-шоу».
Они сидят рядом, я — напротив. Нам удалось занять столик возле уборной, где нас никто не побеспокоит. Народу вообще не так уж и много для вечера пятницы. Позади нас недовольная пара средних лет, а у барной стойки два хипстера и несколько девчонок в форме какой-то частной школы едят тосты.
— Ты разве не из Вашингтона?
— Из Вашингтона.
— Классно. А откуда именно?
— Такома-парк. Хорошо знаешь город?
— Да не особо. Мой брат учится в Джорджтауне.
Мартин и его чертов брат.
— Ты в порядке, Саймон? — спрашивает Эбби. — Выпей воды!
Я все кашляю и кашляю. И теперь Мартин предлагает мне свою воду. Пододвигает ко мне стакан. Пусть выкусит. Серьезно. Будто он весь такой спокойный и собранный.
— Значит, ты живешь с мамой? — Мартин снова поворачивается к Эбби.
Она кивает.
— А где твой папа?
— Все еще в Вашингтоне.
— О, прости, пожалуйста.
— Ничего, — коротко усмехается Эбби. — Если бы мой папа жил в Атланте, я бы сейчас не сидела здесь с вами, ребята.
— Ого, он настолько строг?
— Ага, — отвечает она и резко переводит взгляд на меня. — Начнем второй акт?
Мартин странно потягивается вперед, зевает, и я вижу, как он пытается невзначай положить руку на стол рядом с рукой Эбби. Эбби ее сразу же убирает и чешет плечо.
На это неловко смотреть. Неловко и захватывающе одновременно.
Мы пробегаемся по отрывку. Это к слову о катастрофах… Конечно, у меня самого по сценарию нет слов, так что не мне судить, к тому же они стараются, но мы останавливаемся на каждой гребаной реплике, а это уже просто смешно.
— Его увезли, — говорит Эбби, прикрывая слова на странице рукой.
Я киваю.
— Увезли в.
Она зажмуривается:
— В карете?
— Правильно.
Она открывает глаза, и губы ее беззвучно двигаются. Карета, карета, карета.
Мартин глядит в пустоту, растирая кулаком щеку. У него очень выраженные костяшки. У Мартина все выраженное: огромные глаза, длинный нос, пухлые губы. Смотреть на него утомительно.
— Мартин.
— Прости, моя реплика?
— Плут сказал, что Оливера увезли в карете.
— В карете? Какой карете? Где карета?
Почти. Не точно. Всегда почти. Мы начинаем сцену заново, и я думаю: сейчас вечер пятницы. Теоретически я мог бы напиваться где-то на вечеринке. Или быть на концерте.
Я мог бы быть на концерте с Блю.
Но вместо этого я развлекаюсь с Оливером, которого увозят в карете.
Снова, и снова, и снова.
— Я никогда этого не запомню, — расстраивается Эбби.
— Разве нам не дали время до конца рождественских каникул? — спрашивает Мартин.
— Да, но Тейлор уже все выучила.
Персонажи Эбби и Мартина важны в постановке, но у Тейлор главная роль, ибо именно она играет Оливера в пьесе «Оливер!».
— Но у нее фотографическая память, — говорит Мартин. — Якобы.
Эбби улыбается одними уголками губ.
— И очень быстрый метаболизм, — добавляю я.
— И натуральный загар, — вставляет Мартин. — При том что она никогда не загорает. Она родилась такой.
— М-да, Тейлор и ее загар, — протягивает Эбби. — Я ужасно завидую.
Мы с Мартином начинаем хохотать. Эбби явно выигрывает по части меланина.
— Будет странно, если я закажу еще одну вафлю? — интересуется Мартин.
— Будет странно, если не закажешь, — говорю я.
Немного не догоняю происходящего. Я почти чувствую, что привязался к Мартину.
