Зандт добрался до Беверли-бульвара к девяти вечера. Он устал, у него основательно болели ноги, и к тому же он был пьян.

В три часа ночи он стоял рядом с кинотеатром, где в последний раз видели Элизу Лебланк. Кинотеатры в такое время выглядят довольно странно, так же как магазины и рестораны. Они кажутся чужими и отстраненными, какими, возможно, выглядели бы в глазах исследователей, увидевших их спустя десятилетия после заката породившей их цивилизации.

Несколько часов спустя он наблюдал за домом, где Аннетта Маттисон провела свой последний вечер с подругой. Он узнал женщину, которая вышла оттуда около семи утра, в деловом костюме, направляясь на студию телевидения. Зандту не раз приходилось беседовать с Глорией Нейден, которая за последние два года основательно постарела. Интересно, подумал он, общается ли она до сих пор с Фрэнсис Маттисон? Их дочери много раз бывали в гостях друг у друга и всегда проходили короткое расстояние в три квартала пешком.

В этом не было ничего необычного. Они жили в хорошем районе, Дэйл-лоунс, и наверняка одна из причин, по которой за дом платили семизначную сумму, заключалась в том, что здесь можно было спокойно гулять под звездным небом. Зандт подозревал, что отношения между двумя матерями стали напряженными, если вообще не прекратились. Когда Зоя Беккер упоминала Монику Уильямс, ее голос становился бесцветным — хотя вряд ли можно было винить последнюю в том, что Сара решила подождать, пока за ней не приедет отец. Их маленькое сообщество развалилось. Когда происходит такое, ты начинаешь задавать себе вопрос «почему», ищешь виноватых — и находишь тех, кто ближе всего.

Зандт отвернулся, когда автомобиль миссис Нейден проехал мимо него. Возможно, она его узнала, и ему не хотелось продолжать наблюдать за ней, чувствуя себя здесь столь же непрошеным гостем, как и другой мужчина, который стоял рядом с ее домом, возможно, на том же самом месте, два года назад.

Он пошел дальше. Поздним утром он оказался в Гриффин-парке, в том месте, где нашли тело Элизы. Место это ничем не было отмечено, хотя какое-то время здесь лежали цветы, и он нашел остатки разбитого стеклянного кувшина. Он долго стоял, глядя на окутанный дымкой город, где работали, спали и лгали миллионы людей, борясь за свое место под солнцем.

Вскоре после этого он первый раз зашел в бар. А чуть позже — в другой. В промежутке он продолжал идти, но уже медленнее, чувствуя, что цель от него ускользает. Он ходил этим путем много раз, и все, что это ему приносило, — лишь кровь и боль. Ему до сих пор слышались голоса, которые заставили его встать и идти, когда ушла Нина, крики пропавших девочек — но на фоне дневного света и здравого рассудка они звучали чересчур слабо, чтобы куда-либо его привести. Рубашка вылезла из-под брюк, и прохожие бросали на него испытующие взгляды.

Говорят, будто можно узнать полицейского по глазам, по его взгляду, который измеряет и анализирует, оценивая каждого с точки зрения подозрительности и силы. Зандт подумал, что, наверное, точно так же можно узнать того, кто больше не служит в полиции, по его обессиленному виду и взгляду, устремленному в никуда. Когда-то он хорошо знал этот город, знал изнутри. Он ходил по его улицам как один из тех, к кому местные жители обращаются во времена хаоса, как часть его иммунной системы.

Теперь все это осталось в прошлом. Его больше не узнавали, он лишился прежней известности, какой бы она ни была. Он был просто человеком на улице города, где мало кто ходит пешком — а те, кто ходит, поглядывали на него с опаской. Это была столь же естественная среда обитания, как и любая степь или тенистая долина, отличавшаяся от сельской местности не больше, чем Долина Смерти от Вермонта или Канзас от дна моря. Единственное различие заключалось в людях, уставших от борьбы за существование и покрытых смогом. И такими здесь были все.

Ближе к вечеру он стоял, слегка покачиваясь, на краю небольшой улицы в Лорел-каньоне. Когда-то росшие здесь кусты теперь выкорчевали и заменили куском тротуара, может быть, на несколько футов длиннее, чем тело Аннетты. К этому времени он уже основательно набрался, но не настолько, чтобы не заметить, что за ним кто-то наблюдает из дома через дорогу.

Через несколько минут оттуда вышел человек в шортах и серой жилетке, прямо-таки весь пышущий здоровьем.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, — ответил Зандт.

Он попытался улыбнуться, но лицо незнакомца оставалось каменным. Впрочем, если бы Зандт видел результат своей попытки, вряд ли он стал бы в чем-либо обвинять подошедшего.

Мужчина принюхался.

— Вы пьяны?

— Я просто тут стою. Возвращайтесь в дом. Я скоро уйду.

— И все-таки, что это за штука? — Незнакомец слегка повернулся, и Зандт увидел, что он держит за спиной телефон.

Зандт посмотрел на него.

— Какая?

— Этот тротуар. Зачем он тут? От него никакой пользы.

— Здесь умер человек. Или его нашли тут мертвым.

Лицо незнакомца стало менее непроницаемым.

— Вы его знали?

— Нет, пока она не умерла.

— Тогда какое вам дело? Кто она была — проститутка?

У Зандта перехватило дыхание. Да, смерть проституток, наркоманов и молодых чернокожих мало кого волновала, словно они были всего лишь выброшенными на улицу домашними животными — как будто они никогда не бежали, смеясь, навстречу возвращающимся отцу или матери, или никогда не говорили первое слово, или не проводили долгие ночи в размышлениях, что же подарят им на Рождество.

Мужчина поспешно отступил назад.

— Я вызову полицию, — предупредил он.

— Будет слишком поздно. Возможно, вы и удостоитесь еще одного куска тротуара, но я бы не стал это однозначно утверждать.

Зандт повернулся и пошел прочь, оставив незнакомца в полном недоумении.

Добравшись наконец до Беверли-бульвара, он прошел мимо «Хард-рок-кафе», заправив рубашку в брюки, одернув пиджак и распрямив плечи. Беспрепятственно войдя в отель «Ма мезон», он направился прямо в мужской туалет в баре. Там ополоснул водой лицо, и никто, кроме бармена, не мог бы сказать, что его присутствие здесь неуместно. Вернувшись в бар, он сел за низкий столик, откуда можно было видеть улицу. После многих пройденных миль он чувствовал себя на мягком диванчике так, словно сидел на облаке. Приятный молодой человек обещал принести ему пиво.

Ожидая заказа, Зандт смотрел на улицу, где исчезла Джози Феррис. Это место преступления было еще не последним, но у него не возникало никакого желания постоять возле школы, в которой училась Карен, или рядом с домом, где когда-то жила его семья. Впрочем, на последнее место возвращаться не имело никакого смысла. Он создал его сам, и хотя оно имело к делу прямое отношение, но ничем не могло ему помочь. Ничем это не помогло ему и тогда, когда он стоял над телом человека, которого убил собственными руками, так ничего и не доказав.

Дженнифер знала о том, что он совершил. Он рассказал ей об этом два дня спустя, после того как им прислали свитер. Их отношения из-за этого не пострадали, по крайней мере вначале. Она поняла его поступок, примирившись со всем, кроме его ошибки. Они пытались сплотиться в общей беде, но им это не удалось. Ему некуда было деться — либо выдерживать весь ужас, свалившийся на него после исчезновения Карен, и оставаться сильным ради жены, в то же время чувствуя, будто он разваливается на мелкие острые осколки, либо выплеснуть всю накопившуюся боль. В итоге он просто лишился сил и потерял опору в жизни — как в профессиональной, так и в семейной.

Он решил, что больше не может изображать из себя полицейского, и примерно в то же самое время она решила вернуться к родителям. Кто-то похитил у них золотое яйцо, а снесшая его гусыня была мертва.

Сейчас, оглядываясь назад, он считал, что во многом был не прав. Причиной всему была его чрезмерная жесткость — Дженнифер простила бы ему его слабость. Женщины часто оказываются умнее, когда речь идет о том, какие правила позволено нарушить. Отношения требуют гибкости, особенно во время сильного стресса, в те периоды, когда охватывает отчаяние и ощущаешь себя стоящим на краю бездны. Сильная пара будет стремиться сохранить равновесие независимо от кратковременных колебаний в ту или иную сторону. Хотя утешительного в этом, возможно, было и мало, но именно осознание этого позволило ему остаться в живых. Иногда для того, чтобы вновь вернуться к жизни, необходимо оглянуться назад на прошлый кошмар и понять, что отчасти ты виновен в нем сам. До тех пор, пока ты этого не поймешь, ты ощущаешь себя пострадавшей стороной и не можешь найти покоя. Но заявление «Это несправедливо» подобно плачу ребенка, который не понимает, что причинная связь действует в обе стороны. Когда начинаешь осознавать, что вина лежит в том числе и на тебе, боль постепенно уходит. Как только ты понимаешь, что сам приготовил себе ложе, становится легче на нем лежать, каким бы жестким и грязным оно ни было.

Когда ему принесли кружку «Будвайзера», он некоторое время держал ее обеими руками, делая вид, будто смотрит в окно. На самом деле он, как и в течение всего этого дня, пытался увидеть факты в ином свете. Когда речь идет о преступлении, в котором нет никаких серьезных улик, самое лучшее, что можно сделать, — попытаться по-другому сопоставить имеющуюся информацию. Большинство преступлений, в сущности, сводились к единственному приговору. Отпечатки пальцев, следствие, поспешно спрятанный нож, долги, внезапно рухнувшее алиби — все это было лишь судебными реквизитами. Истинное преступление, во всей своей красе, сводилось к одному: люди убивали друг друга. Мужья убивали жен, женщины — мужчин, родители — детей, дети — родителей, незнакомые — других незнакомых. Люди присваивали то, что им не принадлежало. Люди поджигали дома ради денег или потому, что внутри находились другие люди. Когда каждое из подобных дел упрятывалось в очередной судебный ящик, правда все равно оставалась на свободе. Можно было взять любых двух человек и поставить между ними слово «убил».

Зандту никак не удавалось понять, сколько бы он ни пытался, чего мог хотеть Человек прямоходящий от своих жертв. За что он их наказывал? За то, что они отказывались его любить, не отвечали на его заигрывания? За то, что они слишком его боялись или, наоборот, боялись недостаточно? За то, что они сломались, не продемонстрировали некие качества, которые он в них искал?

Заметив, что пиво в кружке кончилось, он повернулся в кресле, ища взглядом молодого официанта. Его нигде не было видно, хотя других посетителей, судя по всему, недавно обслужили. Некоторое время он наблюдал за ними — незнакомыми ему людьми, которые пили, чтобы расслабиться, снять напряжение. Так поступали все и везде. Американцы — за исключением недолгого эксперимента, приведшего к невиданному взрыву преступности. Немцы и французы — от всей души. Русские — с меланхоличной серьезностью. Англичане тоже были пивными маньяками. Они проводили часы в барах, пабах и у себя дома, напиваясь до чертиков и ища успокоения в пивной пене.

Наконец появился официант, в таком же черном костюме с белой рубашкой, как и тот, что был до этого, но на десять лет старше и намного менее жизнерадостный. Если у молодого, вероятно, были еще живы надежды продать сценарий или сесть в режиссерское кресло, то этот, похоже, смирился с тем, что голливудские актрисы так и проживут всю жизнь, не познав его любви. Он подозрительно посмотрел на Зандта — видимо, его официантское чутье подсказывало ему, что тот не живет в отеле и никого здесь не ждет.

— Еще раз то же самое, сэр? — спросил он, наклонив голову и глядя на него с легкой иронией — мол, мы оба понимаем, что «сэр» не из тех, кого тут хотели бы видеть. Более того, он основательно пьян и одет не вполне подобающим образом.

— А где тот парень?

— Какой парень, сэр?

— Который обслуживал меня до этого.

— Новая смена. Не беспокойтесь, пиво будет то же самое.

Официант не торопясь отошел, постукивая подносом по колену, и у Зандта на мгновение возникло желание его пристрелить, в назидание всем прочим официантам, которые отчего-то считали тех, благодаря кому они получали свою зарплату, полным ничтожеством. Может, хоть это заставило бы их очнуться. Возможно, слух дошел бы и до продавцов магазинов, даже тех, что на Родео-драйв. Зандт до сих помнил инцидент, случившийся на годовщину его свадьбы шесть или семь лет назад, когда он повел жену в дорогой магазин, чтобы купить ей блузку. Вскоре они вышли оттуда — Дженнифер судорожно сжимала в руке пакет, а Зандт весь дрожал от ярости. Она редко надевала ту блузку, постоянно напоминавшую ей об унижении, которое она испытала при ее покупке.

Из-за этих воспоминаний он почувствовал себя еще хуже, чем прежде. Он подвинул к себе листок бумаги, намереваясь что-то записать, но неожиданно взгляд его упал на официанта, который стоял за стойкой в соседней секции бара, наливая пиво.

«Будвайзер». Тот же, что и в прошлый раз. Этого следовало ожидать. Предыдущий официант наверняка оставил записку о том, сколько он должен и что он до сих пор заказывал.

Другими словами, указания на то, что ему нравится.

На то, каковы его предпочтения.

Когда появился официант с пивом, он обнаружил лишь пустое кресло и десятидолларовую банкноту.