Ранним утром — Тим только-только приступил к выполнению стандартного комплекса физических упражнений — в окошко уверенно и длинно постучали.

Тим, выйдя в крохотный тамбур, слегка приоткрыл дверь и поинтересовался:

— Ну, и кому же там не спится?

— Я это, Михась Угрюмов, на, — известил хриплый прокуренный голос. — Здорово, инспектор! Не раздумал ещё, на, к роще берёзовой прогуляться? Погода хорошая. Дождевые тучи, на, ещё ночью откочевали к океану. Если чего, выходи. Жду, на.

— Ага, привет. Не раздумал. Буду через пять минут. Точка.

— Накомарник обязательно, на, захвати…

Тим вернулся в комнату и принялся одеваться.

— Гав, гав, — предложил Клык, мол: — «Первым делом, надо обезоружить этого подозрительного типа. Я выглядывал в окно — у него на плече двуствольное ружьё висит. И охотничий нож надо обязательно отобрать… Молчишь? Мол, так будет не по-брутальному? Предрассудки глупые. Обычная предосторожность и не более того… Упрямимся? Ну-ну. Ладно, возьму вопрос на себя…».

— Возьми-возьми, разговорчивый ты мой… А где же накомарник? Вроде, запихивал в рюкзак… Ага, нашёл. Всё, попрошу на выход.

Выйдя из домика и заперев входную дверь, Тим отправил ключ в карман штормовки и поинтересовался:

— Миня, а на фига накомарник-то сдался? Мы с Клыком вчера весь световой день шастали по округе, и ничего. Есть, конечно, и комарики с мошкарой, и слепни с оводами. Но так, в разумных количествах. Прыскаешься каждые полтора часа антикомариным спреем, и все дела.

— Скоро сам всё поймёшь, инспектор, на, — улыбнувшись щербатым жёлто-чёрным ртом, пообещал Михась. — Как захочешь надеть, на, так и надевай… Ходу! — коротко махнул рукой.

— Мы, что же, пешком пойдём?

— Пешком, на. Чай, не переломимся. Да и воздух, на, чище будет.

— Я вчера карту изучал. Реликтовая роща, если идти напрямки, она вон там находится. Градусов на пятнадцать западнее.

— Болото, на, будем обходить. Чтобы не потонуть в трясине. Ходу, на…

Светло-жёлтое солнышко легкомысленно играло в прятки — то показывалось на минуту другую, то вновь пряталось в белых кучевых облаках, неторопливо плывущих на юго-восток. Показывалось и пряталось. Утренний ветерок был тих и нежен. Температура окружающего воздуха находилась на уровне плюс двадцати двух-трёх градусов. Нормальная походная погода, короче говоря. Практически идеальная…

Путники шли по чёрной базальтовой россыпи, причём, Клык пристроился рядом с Михасем — чуть правее и сзади.

— Что за дела, на? — занервничал водитель вездехода. — Что тебе, пёс, на, надо от меня? Плетёшься, как приклеенный…

— Тяф, — якобы засмущался хаски, — мол: — «Ничего, дяденька, не надо. Честное и благородное слово. Я так просто, без всякой задней мысли. Типа — гуляю и свежим воздухом дышу…».

— Ага, ничего не надо, на. Как же… Я, что же, на, в собаках совсем ничего не понимаю? В чём-то меня подозреваешь, хвостатый? За татя и проходимца, на, держишь? Обидно, на… Брут, скажи ему.

— Что сказать-то?

— То, что с гадкими выводами, на, никогда торопиться не надо. И хозяина своего позорить не гоже, на, таким приставучим поведением, на…

— Клык, всё понял? Проникся?

— Гав-в, — неохотно отбегая в сторону, заявил пёс, мол: — «Ну, вас всех. Охламоны. Сами разбирайтесь, не маленькие. Не очень-то и хотелось…».

Несколько минут они шагали молча. Тим благоразумно выжидал, а Михась обиженно дулся. Но потом он постепенно оттаял и, будучи от природы записным болтуном, принялся активно рассуждать на самые различные темы.

Пара наводящих вопросов, и монолог паланца (пусть и «половинчатого»), тут же развернулся в нужную сторону. То бишь, Михаил Михайлович Угрюмов подробно — за пять-шесть минут — изложил свою нехитрую автобиографию.

Родился он в маленьком паланском посёлке, расположенном недалеко от русской деревни Лесная. Мать — чистокровная паланка. Папаша — русский, родом из Ключей, трудился разнорабочим в геологической партии. Вспыхнула любовь, в результате которой и родился Михась. После этого родители, как и полагается, скрепили свои отношения законным браком, но жить вместе у них не получилось. Ну, никак. Не задалось и не срослось. Разные люди. Матушка, прожив в Ключах две недели, ужасно затосковала и попросилась домой. Да и отец в паланском поселении чувствовал себя чужим. Так и жили — по разные стороны камчатского Срединного хребта, встречаясь не чаще двух раз за год, что, впрочем, не помешало им завести ещё двух дочек — Катьку и Машеньку… До шестнадцати лет Михась жил с матерью, среди паланцев. А потом, получив паспорт, переселился в Ключи, к отцу. Закончил восемь классов, выучился на шофёра, отслужил в армии, вернулся, женился на «половинчатой» чукчанке, детишками обзавёлся, прибился к геологам…

— Нормальная такая история, — одобрил Тим. — Правильная и настоящая. Точка… Слушай, Миня, а ты, наверное, и на паланском Капище бывал? Ну, на том, что расположено рядом с истоками реки Озёрной?

— Бывал, конечно. Раз пять-шесть, на.

— Говорят, что по нынешней весне его кто-то разорил?

— Как это — разорил? — непонимающе заморгал короткими ресницами Михась. — Кого и чего, на, разорил?

— Капище ваше паланское, древнее. Мол, спилил Главного идола, привязал его к снегоходу, да и утащил в неизвестном направлении.

— Кто, на, говорит? Кто спилил, на?

— Говорят… э-э-э, всякие журналисты в Петропавловске. А кто спилил — до сих пор точно неизвестно.

— Фу-у-у! Отлегло… Журналисты, говоришь, на? Значит, слухи. А я уже, на, чуть не расстроился… Хотя…

— Продолжай, продолжай, — подбодрил Тим. — Сомневаешься?

— Как тебе сказать, на.… Но лучше бы, на, лично убедиться, что всё в порядке. Чтобы кошки бездомные не скреблись на Душе, на.

— А это сложно? Ну, в смысле, убедиться?

— Километров восемьдесят пять отсюда, на. Но всё, на, по горам и скалам. Без вездехода, на. На своих двоих. Трое суток туда. Столько же обратно, на. Если погода, на, конечно, не подгадит… Не, Саныч-начальник, на, столько отгулов мне не даст. Горячая пора нынче. Дорогу надо строить, на. Срочно. Пока дождливая осень, на, не наступила.

— А на один рабочий день отпустит?

— На один, на, отпустит, — подтвердил Угрюмов. — А зачем, на?

— Затем. Я подлечу, заранее известив по мобильнику, на мотогидроплане. Приводнюсь на плёсе Озёрной. Или же Безымянной. Тебя подхвачу. Слетаем по-быстрому к Срединному хребту. Взглянем на ваше Капище… Договорились?

— Замётано, на…

Они вышли на ближайший водораздел, за которым простиралась тёмно-бежевая каменистая равнина, упиравшаяся в плотную и высокую сочно-зелёную стену.

— Заливной камчатский луг? — со знанием дела предположил Тим.

— Это точно, на, луг. Пойма реки Белочки, на, притока Безымянной. А за ней — топкое болото, которое мы, на, и обходили. Только краешком луг зацепим. Не переживай, инспектор, на… Что такое?

— Подожди, спреем попрыскаюсь.

— Ну-ну, прыскайся, на… Готов? Шагаем, на, дальше?

— Подожди. А что это за чёрные и бурые пятна слегка подрагивают возле травяной стены?

— Мишки косолапые, на, понятное дело. Всякие сладкие корни выкапывают из земли и хавают, на.

— Ры-ы-ы, — подтвердил Клык, мол: — «Они, морды клыкастые. Восемь штук. В ряд выстроились, словно трудолюбивые вьетнамские крестьяне, старательно пропалывающие рисовые грядки от сорняков. По телеку наблюдал недавно, третьего дня… Не нравится мне, честно говоря, такое экзотическое соседство. Ну, ни капельки…».

— И мне не нравится… Ты, Миня, ружьишко-то снял бы с плеча.

— Зачем? — удивился Михась. — Медведи, на, они ребята шибко умные, современные и продвинутые. Даже про раздельное питание знают, на.

— Серьёзно?

— Гав?

— А то. Коренной зуб, на, даю. Когда мишки коренья жрут, то ничего другое их, на, не интересует. Потом начнётся нерест лососевых, на. Объявят рыбный месячник. Поздняя осень — перед залеганием в берлоги, на: ягоды, падаль и грибы.

— А сугубо «мясной» период бывает? — заинтересовался Тим.

— Не-а, на. Только ежели у шатунов зимних.… Айда! Шагаем, народы, на. Шагаем. В обход, на, понятное дело…

Они осторожно спускались по крутому склону, оставляя чёрно-бурые пятна в стороне, примерно в трёхстах пятидесяти метрах.

— У мишек-то трава, на, очень высокая. Выше трёх метров, — пояснил Михась. — А мы краешком луга, на, ломанёмся. Там оно всё гораздо пониже будет, на…

Создавалось устойчивое впечатление, что комаров, мошкары, оводов, слепней и гнуса — с каждым пройденным шагом — становилось всё больше и больше. Нет, антикомариный спрей работал исправно, и насекомые практически не кусались: тыкались в физиономию и отлетали. Тыкались и отлетали. Многими-многими сотнями — почти одновременно — тыкались и отлетали…

— Достали уже, гниды штопаные! — не выдержал Тим. — Так и лезут, сволочи, в глаза и в нос. А теперь, тьфу-тьфу, и в рот… Всё, надеваю накомарник. Точка.

— И это правильно, на. Я тоже, пожалуй, напялю.… Вообще-то, у коряков, на, не принято — пользоваться накомарниками. Типа — национальная гордость не позволяет, на, уподобляться белокожим неженкам. Но я же только наполовину, на, паланец. Типа — метис. Надену, на…

Они добрались до луга.

— Пересекаем, на, — глухо, сквозь сетку накомарника, известил Михась. — За мной.

«Здесь трава гораздо пониже?», — шагая вслед за паланцем, мысленно усмехнулся Тим. — «Ну, да. Процентов, наверное, на тридцать-сорок. То бишь, густое полевое разнотравье на уровне двух метров. Ни хрена не видно, что там впереди. Мать его… И как, интересно, Угрюмов здесь ориентируется? Абориген хренов… Какие-то мелкие крикливые пичуги назойливо кружат над головой… Какие? Э-э-э… Синехвостки, овсянки и охотские сверчки. Стайка малых мухоловок перепорхнула… Ага, земля под ногами заходила меленькими волнами. Болотце, не иначе…»

— Чав-чав, чав-чав, — безостановочно чавкало под ногами.

— Пи-и-и-и-и, — никак не могли успокоиться за сеткой накомарника бесчисленные камчатские насекомые. — Вж-ж-ж-ж…

Было очень жарко, душно и темно. Солоноватый пот застилал глаза и, стекая по щекам, попадал на запёкшиеся губы.

— Чав-чав. Пи-и-и-и. Вж-ж-ж-ж. Чав-чав-чав…

Наконец, всё закончилось.

Путники, успешно перебравшись через край камчатского заливного луга, выбрались на каменистое базальтовое плато.

Через некоторое время Михась, с удовольствием сдёрнув с головы накомарник, объявил:

— Останавливаемся, инспектор. Отдыхаем и перекуриваем.

Тим, освободившись от накомарника и смахнув ладонью пот с лица, поинтересовался:

— А куда подевались все комары-мошки и оводы-слепни? И где же твоё традиционное — «на»?

— Не знаю, Брут, — смущённо улыбнулся Угрюмов. — Роща, наверное, влияет, — махнул рукой налево. — Накладывает, как любят говорить в толстых романах, свой незримый отпечаток…

— Гав-в, — подтвердил Клык, мол: — «Действительно, накладывает. В том смысле, что некая аура чётко ощущается… Что ещё за аура? Ну, незримая такая… Светлая? Тёмная? Светло-серенькая, на мой взгляд. То бишь, неоднозначная…»

«Вот, значит, какая она, реликтовая роща», — посмотрев в указанном направлении, подумал Тим. — «Метров сто пятьдесят до неё. Расположена на низеньком, чуть заметном холме. Зелень сплошная: яркая и одновременно спокойная. А воздух здесь очень чистый, влажный, свежий и…, и вкусный. Словно бы море где-то совсем рядом. Да, интересное местечко…»

Они, перекурив, двинулись к роще.

Не дойдя до крайней берёзы метров пятнадцать, Михась неожиданно остановился и известил:

— Дальше идите без меня.

— Почему?

— Так надо.

— А всё же? — настаивал Тим.

— Гав? — подключился Клык.

— Мне туда, — указал рукой водитель вездехода. — Видите, кубический иссиня-чёрный кусок базальта? Это такое место специальное, молельное. Надо забраться на этот камень, встать на колени, сосредоточиться и почтительно попросить у рощи-спасительницы о покровительстве и помощи. Так издревле у паланцев заведено.

— У спасительницы?

— Так точно. Потом расскажу. На обратной дороге…

Вскоре они оказались под сенью деревьев.

— Больше всего это напоминает гигантские кусты, — осторожно проводя ладонью по берёзовой коре, сообщил Тим. — Главный ствол, от которого отходят по четыре-пять второстепенных. Только очень высокие кусты — на уровне двадцати пяти, а то и тридцати метров. Листья очень крупные, ярко-зелёные, без червоточин… И кора интересная. То бишь, по идее, раз этим деревьям более полутора тысячи лет, она должна быть очень морщинистой и поросшей всякими там мхами-лишайниками. А что мы видим? Гладенькая такая кора, бело-розовая с редкими чёрными вкраплениями. Словно бы молоденькая-молоденькая… Ну, побродим здесь слегка, пока господин Угрюмов предаётся молитвам паланским?

— Гав, — мол: — «Побродим, не вопрос…»

Они, переходя от дерева к дереву, двинулись — плавными зигзагами — вперёд. Под ногами тихонько шелестела невысокая трава, перемешанная со скромными полевыми цветами и овальными островками пышного бело-жёлтого мха.

— Действительно, местечко… м-м-м, реликтовое, — негромко пробормотал Тим. — Грибы, грибы, грибы. И, в основном, белые. Вернее, настоящие боровики. Крепкие такие — плотные, на толстых-толстых ножках, с тёмно-бурыми бархатистыми шляпками. И большие, и средние, и совсем крохотные. Практически со швейный напёрсток. А ещё я почему-то уверен, что все грибы хорошие. В том смысле, что совсем без червяков… Набрать, что ли, грибков отборных? Тем более что и полиэтиленовый пакет имеется с собой? Нет, не буду, пожалуй. Реликтовые, как-никак. Пусть растут. Точка… И живности всякой здесь в избытке. Белки-летяги азартно перепрыгивают с ветки на ветку. Бело-серый зайчишка проскакал. Тёмно-зелёная ящерка, завидев нас, спряталась в дупле. Ежиха с тремя ежатами торопится куда-то… А ты, друг хвостатый, почему так мирно ведёшь себя? Не лаешь, не бросаешься, не гоняешься… Почему?

— Гав-в-в…

— Понятное дело. Мол, аура здесь очень мирная и спокойная? Поддерживаю. Действительно, ощущается нечто похожее… Птички всякие беззаботно перепархивают. Синички, кедровки, сибирские жупаны… Причём, тихо-тихо перепархивают, лишь слегка чирикая-посвистывая. Словно бы стесняясь нарушать местную чудесную тишину. Вон, чёрно-белая сорока сидит на ветке. Сидит, задумчиво глядит на нас и даже не думает возмущённо стрекотать…

Минут за сорок пять они обошли реликтовую рощу вдоль и поперёк. Но ничего интересного не обнаружили — ни странных следов, ни туземных идолов, ни загадочных пещер, ведущих неизвестно куда. А после этого выбрались из рощи и подошли к чёрному кубическому камню, на котором расположился Михась. Его двуствольное ружьё было пристроено на пышной моховой кочке, метрах в пятидесяти-шестидесяти от базальтового обломка.

— Гав-гав, — тихонько и уважительно прокомментировал хаски, мол: — «Похоже, впал в серьёзный религиозный транс. Стоит на коленях, прогнув спину дугой и задрав голову вверх. Глаза, естественно, крепко зажмурены, а губы беззвучно шевелятся. То ли молитву читает, то ли просит о чём-то… Побеспокоим?»

— Зачем?

— Гав-в, — мол: — «Ну, как же. Нам до Ключей — пилить и пилить. А если раньше выедешь, то и на место назначения прибудешь раньше. И лучше, честного говоря, добраться до посёлка до наступления темноты. Чисто для порядка. Так как большинство неприятных и каверзных сюрпризов происходит именно в темноте…»

— Пренебрежём, — отмахнулся Тим. — Зачем излишне осторожничать? Пусть себе медитирует. От нас не убудет. Давай-ка, проявив природную деликатность, отойдём в сторонку.

Они устроились возле крошечного родничка, расположившегося на полдороги между реликтовой рощей и двухметровой луговой стеной.

— Гав, — предложил сознательный и воспитанный Клык, мол: — «Пей, братец, первым. А я уже потом, после тебя…»

— Хороша водица, — напившись, одобрил Тим. — В меру холодная. С лёгкой приятной сладостью. Совсем чуть-чуть газированная. Лакай смело, приятель, утоляй жажду… Смотри-ка ты, — обернулся в сторону луга, — гнус и прочие комары-мошки вьются в двадцати метрах от нас. Вьются-вьются, а сюда, словно бы упираясь в невидимую преграду, пробиться не могут… Облезлый песец выбрался из кустиков голубики. Сделал пару шажков вперёд, остановился, неуверенно подёргал чёрным носом, после чего, испуганно взвизгнув, развернулся на сто восемьдесят градусов и затрусил прочь… Получается, что вокруг реликтовой рощи выставлены какие-то хитрые защитные поля, не пропускающие сюда всяких кровососущих насекомых? А, быть может, и откровенных хищников? Интересное кино…

Примерно через полчаса к роднику подошёл Михась — помолодевший и просветлённый, улыбающийся робкой, практически детской улыбкой.

— Гав, — отметил наблюдательный Клык, мол: — «У него даже зубы изменились. Раньше были жёлто-чёрными, а теперь стали просто жёлтыми. Пропала куда-то вся чернота противная. Словно бы испарилась…»

— Пропала, — согласился Тим и попросил: — Миня, расскажи-ка нам про реликтовую рощу. Почему ты её называешь — спасительницей? Что это за место такое?

— Очень хорошее место. Светлое, — продолжая улыбаться, заверил «половинчатый» паланец. — Иногда из этой рощи люди выходят. Нездешние. Извини, Брут, но лучше объяснить не смогу… Какие — люди? Разные. Иногда непонятные. Выйдут и исчезнут куда-то. То есть, убредут по своим неведомым важным делам. А иногда — хорошие, несущие добро. О них у паланцев сложено множество красивых легенд. Расскажу последнюю, услышанную от прабабушки-покойницы… Дело было, кажется, в 1932-ом году. В порту Паланы бросил якоря пароход «Красный Октябрь». Сгрузил на берег бочки с топливом, ящики с консервами и всякими строительными материалами, включая гвозди и скобы, а также рулоны толи и брезента. Потом загрузился рогожными кулями с вяленой и копчёной рыбой, бочками с красной икрой, моржовыми и нерпичьими шкурами, тюками с пушниной. После чего и отчалил, оставив в госпитале Паланы несколько серьёзно приболевших матросов и пассажиров… Так на Камчатку пришла «испанка». Грипп такой коварный. Началась страшная эпидемия. Многие люди заболевали и очень быстро умирали. И русские, и ительмены, и чавчувены, и каменцы, и итканцы, и апукинцы, и карагинцы, и паланцы… И тогда из реликтовой рощи вышел человек — высокий, смуглолицый, одетый в неприметные одежды. Вышел и передал паланцам, молившимся в это время возле рощи, большой кожаный саквояж, заполненный белыми горошинами. Передал и объяснил, мол: — «Каждому заболевшему „испанкой“ надо давать по одной горошине…». Объяснил, развернулся, удалился в рощу и пропал… Паланцы, перевалив через Срединный хребет, вернулись на побережье Охотского моря и раздали лекарство всем соседям. Всем-всем-всем. Эпидемия постепенно сошла на нет… А ещё реликтовая роща (вообще-то, мы, паланцы, называем её — «Светлая роща»), добра к тем, кто её навещает и, отринув всё сущее, просит о помощи и защите. То есть, оберегает… Попробую объяснить. Паланец, прихватив с собой жену и детей, приезжает на оленьих упряжках сюда. Ставит возле чёрного камня чум-балаган. Живёт с недельку. Общается с рощей. Молится. Разговаривает. Наполняется Светом. Потом возвращается домой. И с ним, как и с членами его семьи, года три-четыре не случается ничего плохого. А с соседями, которые поленились добраться до рощи, случается — замерзают насмерть, руки-ноги ломают, «левой» водкой травятся. Как бы так. Десятилетиями и даже столетиями проверено. Я и говорю, мол, спасительница и охранительница…

Они, перебравшись через травянистый луг, вернулись в посёлок золотоискателей, перекусили, собрали вещи, попрощались с геологами, забрались на броню вездехода (а Михась — внутрь, на водительское место), и тронулись в обратный путь.

Добрались — по надёжной старой сдвоенной колее — до старой армейской дороги и, свернув на неё, продолжили маршрут…

Наступил тихий камчатский вечер. Впереди, слева от дороги, замаячил узнаваемый силуэт Шивелуча.

— Гав!? — забеспокоился Клык, мол: — «Какой-то шум подозрительный… Слышишь?».

Действительно, сквозь усталое рычанье старенького вездехода слышался-долетал непонятный и явственно-угрожающий гул.

Тим достал из кармана штормовки увесистый гаечный ключ («старший по броне» прямо-таки обязан иметь его под рукой), и несколько раз сильно ударил по железному корпусу машины.

Рёв двигателя стих, вездеход остановился. Впереди отчётливо гудело, гремело и грохотало.

Из «водительского» люка показалась черноволосая (с редкими седыми нитями), голова.

— Хрень какая-то, на, — секунд через десять-двенадцать объявил Михась. — Не к добру это. Как бы в дерьмо не вляпаться ненароком, на. Будем, на, определяться…

Недалеко от армейской дороги располагался покатый холм, на вершине которого росла высокая одинокая сосна.

Угрюмов выбрался из вездехода, забрался на холм, дошагал до сосны и — на удивление легко — влез на её макушку.

— Гав-в, — прокомментировал Клык, мол: — «Да, после медитации возле реликтовой рощи наш Миня здорово изменился. Словно бы энергией какой-то зарядился-подпитался. Походка стала другой, более упругой. Голос больше не хрипит. Ловкости прибавилось. Как будто лет на семь-восемь помолодел… А ты, братец, как? Чувствуешь знаковые и насквозь позитивные перемены в организме?».

— Нет, никаких, — сознался Тим. — Впрочем, не вижу здесь ничего странного. Во-первых, во мне нет ни капли паланской крови. Во-вторых, это не мне с малолетства вдалбливали в голову, мол: — «Реликтовая роща — место заветное, оберегающее и волшебное…» В-третьих, я никаких древних молитв с чёрного камушка, колени почтительно преклонив, не нашептывал. Точка… Ага, гул-то затих. К чему бы это?

К вездеходу вернулся Михась и сообщил: — Там, впереди, плотину прорвало, на. Ну, ту, природную, на, образованную застывшей вулканической лавой. Вот, вся грязюка, на, и хлынула на дорогу. Единым потоком, на. Вместе с камнями-валунами, понятное дело. Всё, на, затопила… Выехали бы мы на пятнадцать-двадцать минут пораньше, на, и хана. Попали бы под самую раздачу. Потонули бы на хрен, на… Роща спасла. Охранительница и спасительница. Спасибо…