Ф. В. Булгарин
«Евгений Онегин», роман в стихах, глава VII. Сочинение Александра Пушкина
Как стих без мысли в песне модной Дорога зимняя гладка.
«Евг<ений> Онегин», глава VII, стр. 35
В № 3 «Москов<ского> телеграфа» на сей 1830 год (на стр. 356 и 357) объяснено нынешнее состояние общего мнения в литературе и, между прочим, сказано: «Ныне требуют от писателей не одной подписи знаменитого имени, но достоинства внутреннего и изящества внешнего». — Справедливо! Медленное траурное шествие «Литературной газеты» и холодный прием, оказанный публикою поэме «Полтава» (о которой так остроумно сказано было в № 2 «Вестника Европы» на стр. 164, служат ясным доказательством, что очарование имен исчезло. И в самом деле, можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова, например, глава VII «Евгения Онегина»? Мы сперва подумали, что это мистификация, просто шутка или пародия, и не прежде уверились, что эта глава VII есть произведение сочинителя «Руслана и Людмилы», пока книгопродавцы нас не убедили в этом. Эта глава VII — два маленькие печатные листика — испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже «Евгений Вельский» кажется чем-то похожим на дело. Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение, chute complete!
Итак, надежды наши исчезли! Мы думали, что автор «Руслана и Людмилы» устремился за Кавказ, чтоб напитаться высокими чувствами поэзии, обогатиться новыми впечатлениями и в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев. Мы думали, что великие события на Востоке, удивившие мир и стяжавшие России уважение всех просвещенных народов, возбудят гений наших поэтов, — и мы ошиблись! Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне нашей поэзии появился опять «Онегин», бледный, слабый… Сердцу больно, когда взглянешь на эту бесцветную картину! — Читатели наши спросят: какое же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи «Онегина» увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:
Ну как рассеять горе Тани?
Вот как: посадят деву в сани
И повезут из милых мест
В Москву на ярмонку невест!
Мать плачется, скучает дочка:
Конец седьмой главе — и точка!
Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Таню везут в Москву из деревни! Все вводные и вставные части, все посторонние описания так ничтожны, что нам верить не хочется, чтоб можно было печатать такие мелочи! Разумеется, что как в предыдущих главах, так и в этой автор часто говорит о себе, о своей скуке, томленье, о своей мертвой душе (см. стр. 9, стих 3), которой все кажется темно, и проч. Великий Байрон уж так утомил нас всеми этими выходками, что мы сами чувствуем невольное томление, слыша беспрерывное повторение одного и того же. Глава начинается описанием весны (старая песня), которою наслаждаться поэт выкликает из города поименно разные лица. Между прочим является новое сословие. Поэт кличет:
Вы, школы Левшина птенцы,
Вы, деревенские Приамы!
Что такое птенцы школы Левшина? Для этого в конце книги находится объяснение следующего содержания: «Левшин, автор многих сочинений по части хозяйственной». Что мы узнали из этого объяснения? Левшин писал и о лошадях, и об овцах, и о курах. Не это ли птенцы? Не их ли вызывают на пир весны? Не догадываемся! А кто таковы деревенские Приамы? Где деревенская Троя? Где ее Гомер? Объяснения нет — и мы отвечать не можем. Думаем, однако ж, что Приамы находятся в стихе для рифмы: дамы. Далее поэт выкликает своего благосклонного читателя оставить город неугомонный в своей коляске выписной, город, где этот читатель, по словам поэта, веселился всю зиму с музой своенравной певца «Онегина»! Уж подлинно своенравная муза!
На стр. 13 мы с величайшим наслаждением находим две пропущенные самим автором строфы, а вместо их две прекрасные римские цифры VIII и IX. Как это мило, как это пестрит поэму и заставляет читателя мечтать, догадываться о небывалом! Это производит полный драматический эффект, и мы благодарим за сие поэта!
После двух пропущенных строф, в строфе X, вас уведомляют, что Олинька, за которую убит Ленский, вышла замуж за улана. Об нем никто не грустит, и очень хорошо. Сам поэт говорит:
На что грустить?
Ныне грустят так, из ничего, а о смерти друзей не беспокоятся. И дельно. Вслед за этим описание вечера:
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Вот является новое действующее лицо на сцену: жук! Мы расскажем читателю о его подвигах, когда дочитаемся до этого. Может быть, хоть он обнаружит какой-нибудь характер.
При тихом журчании вод и жужжании жука Таня идет в поле, видит перед собой господский дом и входит в него: это дом Онегина. Ей показывают опустелые комнаты любовника, где она находит кий, отдыхающий на биллиарде, манежный хлыстик, а в кабинете портрет лорда Байрона (вероятно, для того, чтоб читатель помнил, с чем должно сравнивать «Онегина»), чугунную куклу и сочинения Байрона:
Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно,
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
Стихи эти весьма замечательны. Правду сказать, что это весьма жалкое понятие о современном человеке, — но что делать? Покоримся судьбе!
Таня начинает раздумывать о своем любовнике, об Онегине, и хочет догадаться, кто он таков:
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?
Уж не пародия ли он?
О том, что Онегин есть неудачное подражание Чайльд-Гарольду и Дон-Жуану, давно уже объявлено было в русских журналах.
Наконец везут Таню в Москву. Вот пиитическое описание, a la Byron, выезда.
Осмотрен, вновь обит, упрочен
Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенья в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
Мы никогда не думали, чтоб сии предметы могли составлять прелесть поэзии и чтоб картина горшков и кастрюль et cetera была так приманчива. Наконец поехали! Поэт уведомляет читателя, что:
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают.
Подъезжают к Москве.
Тут автор забывает о Тане и вспоминает о незабвенном 1812 годе. Внимание читателя напрягается; он готов простить поэту все прежнее пустословие за несколько высоких порывов; слушает первый приступ, когда поэт вспоминает, что Москва не пошла на поклон к Наполеону, радуется, намеревается благодарить поэта, но вдруг исчезает очарованье. Одна строфа мелькнула — и опять то же! Читатель ожидает восторга при воззрении на Кремль, на древние главы храмов Божиих; думает, что ему укажут славные памятники сего славянского Рима, — не тут-то было. Вот в каком виде представляется Москва воображению нашего поэта:
Прощай, свидетель падшей (?) славы (?????),
Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют; вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо бутки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
Начинается описание московской жизни и общества. Здесь поэт взял обильную дань из «Горя от ума» и, просим не прогневаться, из другой известной книги. Из «Горя от ума» являются архивные юноши и дранье за уши Хлестовой, тот же французик из Бордо, тот же шпиц, тот же клуба член исправный, тот же глухой князь Тугоуховский, тот же муж, Платон Михайлович, и, словом, много всего, весьма много кое-чего в перифразах.
Мы, по крайней мере, надеялись найти в «Онегине» тон большого света, о котором нам толкуют беспрерывно в альманачных обозрениях словесности; но что же мы видим? Московские барышни
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до головы.
Потом:
Взбивают кудри ей по моде.
А на бале:
Друг другу тетушки мигнули,
И локтем Таню враз толкнули.
В целой главе VII нет блестящих стихов, прежних стихов автора, исключая двух строф XXXVI и XXXVII, которые очень хороши. Две строфы в целой книге! Зато стихов прозаических и непонятно-модных бездна, и все описания состоят только из наименования вещей, из которых состоит предмет, без всякого распорядка слов. Например, что значит:
Развозят Таню каждый день,
Представить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Развозят рассеянную лень! Что это за стихи:
И близ него ее заметя,
Об ней, поправя свой парик,
Осведомляется старик.
Мы полагали, что в описании бала поэт возлетит воображением. Но это то же поименование предметов без всякого порядка, как в описании Москвы и в выезде Тани из деревни.
Ее привозят и в собранье.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье (?!),
Мельканье (?!), вихорь быстрых пар (?!),
Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг,
Все чувства поражает вдруг.(!!!)
Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
И невнимательный лорнет (?!);
Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь (?),
Блеснуть, пленить и улететь.
Больно и жалко, но должно сказать правду. Мы видели с радостью подоблачный полет певца «Руслана и Людмилы» и теперь с сожалением видим печальный поход его «Онегина», тихим шагом по большой дороге нашей словесности.
Северная пчела. 1830. № 35
