Суми была не просто беспокойная, как все живые – даже по меркам живых она двигалась слишком быстро. Пока Нэнси вышла из комнаты, она уже пролетела половину коридора. Услышав шаги Нэнси, остановилась, оглянулась через плечо и нахмурилась.

– Шевелись, шевелись, шевелись, – поторопила она. – Не успеем дело сделать, обед нас нагонит раньше – плакали тогда наши сконы с вареньем.

– Обед что, наперегонки с тобой бегает? А если не догонит, ты обедаешь сконами с вареньем? – переспросила Нэнси, совершенно сбитая с толку.

– Не всегда, – ответила Суми. – И не часто. Честно говоря, пока еще ни разу. Но это может когда-нибудь случиться, если долго ждать, и я не хочу это пропустить! Обеды тут в основном унылые – мясо, картошка и все такое, для здорового духа в здоровом теле. Скучища. Могу поспорить, твои обеды с мертвецами были куда веселее.

– Иногда, – согласилась Нэнси. Да, бывало, там устраивали банкеты и пировали по нескольку недель подряд – столы ломились от фруктов, вина и темных, липких от сладости десертов. На одном из таких пиров она попробовала мясо единорога, и потом, когда легла спать, во рту все еще ощущался тонкий ядовитый привкус сладковатого мяса этого существа, так похожего на обыкновенную лошадь. Но обычно она ограничивалась гранатовым соком из серебряных кубков: ощущение пустоты в желудке помогало сохранять неподвижность. В Подземном царстве она быстро забыла, что такое голод. Там он был не нужен, и это была совсем невысокая цена за тишину, покой и танцы – за все, что она любила так беззаветно.

– Ну вот. Значит, ты понимаешь, как много значит хороший обед. – Суми снова зашагала – маленькими шажками, чтобы не обгонять медленно идущую Нэнси. – Кейд тебе махом все исправит, все будет чики-пики – пирог из голубики, – сама увидишь. Кейд знает, где искать то, что надо.

– Кто это – Кейд? Не так быстро, пожалуйста. – Нэнси казалось, что она бежит со всех ног, стараясь поспеть за Суми. Ее движения были безостановочными и такими стремительными, что глаза Нэнси, уже приспособившиеся к Подземному царству, не могли за ними уследить. Это было все равно что бежать за огромной колибри, летящей в неизвестном направлении, и ее это уже страшно утомило.

– Кейд здесь давным-давно. Родители от него отказались. – Суми обернулась, подмигнула Нэнси через плечо, и по лицу у нее словно разбежались какие-то лучики. Никакими другими словами нельзя было описать это странное выражение – нос сморщился, кожа вокруг глаз натянулась, а улыбки не было видно. – Мои родители тоже от меня отказались, по крайней мере, до тех пор, пока я не стану снова послушной девочкой и не выброшу из головы весь этот Абсурд. Отправили меня сюда, а потом умерли, и теперь уже никогда не захотят вернуть меня назад. Я останусь здесь жить навсегда, и когда-нибудь Эли-Элеанор отдаст мне чердак в полное распоряжение. Буду лепить ириски на стропила и загадывать загадки новеньким.

Они подошли к лестнице. Суми запрыгала вверх по ступенькам. Нэнси более степенной походкой направилась следом.

– А всякие мошки-блошки-таракашки не наползут там в твои ириски? – спросила она.

Суми ответила на это взрывом хохота – вот теперь Нэнси увидела ее настоящую улыбку.

– Мошки-блошки-таракашки! Ты уже начала говорить аллитерациями! Кто знает, привиденьице, может, мы с тобой и подружимся, и все будет не так уж паршиво. Ну, идем. У нас дел по горло, а время тут ни в какую не хочет двигаться в обратную сторону – назло, не иначе.

За лестницей была площадка, а за ней снова лестница. Суми тут же зашагала наверх, и Нэнси ничего не оставалось, как последовать за ней. За те дни, что она провела в неподвижности, мускулы у нее окрепли и могли часами удерживать вес ее тела. Некоторые думают, что силу дает только движение. Это заблуждение. Скала не слабее приливной волны, просто сила у нее… другая. Нэнси сейчас чувствовала себя такой скалой. Она поднималась вслед за Суми все выше и выше, пока сердце не заколотилось в груди, как молот, а воздух совсем не перестал проходить в горло – она даже стала бояться, как бы не задохнуться.

Суми остановилась перед гладкой белой дверью, на которой висела только одна маленькая, почти вежливая табличка: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Пояснила с усмешкой:

– Если бы он на самом деле хотел, чтобы никто не входил, то не стал бы ничего писать. Он же понимает, что для любого, кто хоть день пробыл в мире Абсурда, это как раз приглашение войти.

– Почему здесь все произносят это слово как географическое название? – спросила Нэнси. Она начинала чувствовать, что ей бы не помешала какая-нибудь вводная лекция об этой школе, где можно было бы получить ответы на все свои вопросы, чтобы чувствовать себя хоть немного увереннее.

– Потому что это и есть название. То есть и да, и нет. То есть без разницы, – ответила Суми, а потом постучала и крикнула: – Мы идем! – и толкнула дверь. За ней оказалось что-то среднее между книжным магазином и портновским ателье. Всюду, где только можно, громоздились стопки книг. Вся мебель, сколько ее тут было – кровать, письменный стол, обеденный стол, – по всей видимости, тоже была составлена из этих стопок, не считая книжных полок вдоль стен. Они-то все-таки были деревянные – вероятно, из соображений прочности. Сверху на книгах штабелями были навалены рулоны ткани – от ситца и муслина до бархата и благородного, тончайшего, переливчатого шелка. Посреди всего этого, на пьедестале из книжек в бумажных обложках, сидел по-турецки такой красивый юноша, каких Нэнси никогда в жизни не видела.

Кожа у него была золотисто-смуглая, волосы черные, а когда он поднял (с видимым недовольством) глаза от книги, которую держал в руках, Нэнси увидела, что глаза у него карие, а черты лица идеально правильные. Было в нем что-то вневременное, будто он вышел в материальный мир из какой-нибудь картины. И тут он заговорил:

– Какого хрена ты тут опять забыла, Суми? – в его речи слышался оклахомский акцент, густой, будто слой арахисового масла на тосте. – Я же тебе еще в тот раз сказал – нечего тебе здесь делать.

– Ты просто злишься, что я лучше придумала систему расстановки для твоих книг, – невозмутимо сказала Суми. – Да и все равно ты это не всерьез говорил. Я твой свет в окошке, пропаду – сам же скучать будешь.

– Ты их расставила по цвету, и я потом неделями не мог доискаться, где что. Я занят важным исследованием. – Кейд распрямил ноги и соскользнул со стопки книг. Одна книжка при этом свалилась, но упасть на пол не успела – он ловко подхватил ее. Потом повернулся к Нэнси: – Ты новенькая. Надеюсь, она тебя еще ни во что не втянула.

– Пока что только в чердачную дверь, – глупо сказала Нэнси. Щеки у нее вспыхнули, и она добавила: – В смысле, нет. Обычно меня не так легко во что-то втянуть.

– Она из тех, кто живет по принципу – замри, не шевелись, и, может быть, тебя не съедят, – сказала Суми и сунула Кейду в руки чемодан. – Вот, погляди, что ее родители устроили.

При виде ядовито-розового пластика Кейд приподнял брови.

– Ярко, – сказал он, чуть подумав. – Можно перекрасить.

– Сам чемодан – пожалуй. Но трусы-то не выкрасишь. То есть, вообще-то можно, но они потом будут колом стоять, как будто в них нагадили – поди докажи, что это не так. – На секунду лицо у Суми просветлело. Когда она снова заговорила, слова звучали так четко, что слышать это от нее было неожиданно и почти жутковато. – Родители подменили ей всю одежду, когда отправляли в школу. Знали, что ей это не понравится, и все равно сделали по-своему. Там записка была.

– А-а, – протянул Кейд – до него вдруг дошло. – Еще одна. Ну ладно. Значит, простой обмен?

– Извини, но я не понимаю, что происходит, – сказала Нэнси. – Суми схватила мой чемодан и убежала. Я не хочу никого затруднять…

– Ты не затрудняешь, – ответил Кейд. Забрал у Суми чемодан и повернулся к Нэнси. – Родители иногда не хотят признавать, что все изменилось. Им хочется, чтобы мир оставался в точности таким, как раньше, – до того, как их дети ушли навстречу приключениям и своей новой судьбе. А когда мир им не подчиняется, стараются силой втиснуть его в те же клетки, в которых держали нас. Кстати, я Кейд. Страна фей.

– Я Нэнси, а дальше – извини, не поняла.

– Я был в Стране фей. Три года там прожил, гонялся за радугами и рос не по дням, а по часам. Я убил короля гоблинов его собственным мечом, и он, испуская дух, провозгласил меня своим преемником – принцем гоблинов, наследником трона. – Кейд скрылся в лабиринте книг вместе с чемоданом. Его голос доносился из книжных завалов, и только по голосу можно было понять, где он сейчас. – Король был моим врагом, но он первым из всех взрослых разглядел, кто я такой. Весь двор Принцессы Радуги был возмущен до глубины души, и у первого же колодца желаний меня вышвырнули обратно. Я очнулся в поле, посреди Небраски, снова десятилетним, в платье, которое было на мне в тот день, когда я провалился в Призму. – Это слово он произнес так, что было совершенно ясно – это Призма с большой буквы, название какого-то странного прохода или портала. Голос его болезненно дрогнул, словно каждый звук этого слова вонзался в него, как нож в живую плоть.

– И все-таки я не понимаю, – сказала Нэнси.

Суми театрально вздохнула.

– Он говорит, что провалился в Страну фей, это почти как Зазеркалье, только это территория Крайней Логики, которая зачем-то выдает себя за Крайний Абсурд, а на самом деле ничего подобного, у них там правило на правиле и правилом погоняет. Попробуй только нарушь – вжик! – она чиркнула рукой по горлу, – вылетишь вон, как прошлогодний мусор. Они-то думали, что утащили к себе девочку – феи обожают сманивать девочек, жить без этого не могут, дурная привычка, – а оказалось, девочка-то только снаружи, а на самом деле мальчик. Опа! Тут и сказочке конец. Вышвырнули его туда, откуда взяли.

– А-а, – протянула Нэнси.

– Ну да, – отозвался Кейд, выныривая из книжного лабиринта. Чемодана Нэнси с ним уже не было. Вместо него была ивовая корзина, а в ней – одежда милых сердцу Нэнси оттенков черного, белого и серого. – Пару лет назад тут жила одна девушка, она чуть не десять лет провела в мире фильмов ужасов «Хаммер». Все черно-белое, развевающееся, в кружевах, все исключительно викторианское. Похоже на твой стиль. Думаю, размер я правильно определил, а если нет – не стесняйся, заходи. Если нужно что-нибудь побольше или поменьше, скажешь. Корсеты, я так думаю, тебе ни к чему. Или ошибаюсь?

– Что? Э-э-э… – Нэнси оторвала взгляд от корзины. – Нет. В общем, не ошибаешься. Косточки через день-два начинают раздражать. Там, где я была, стиль ближе к… хм, к греческому, пожалуй. Или в духе прерафаэлитов. – Разумеется, она лгала: она совершенно точно знала, какие стили были приняты в Подземном царстве, в этих восхитительных безмолвных чертогах. Когда-то она долго искала хоть какой-то намек на то, что кто-то еще знает, где искать эту дверь, перерыла весь Гугл, открывала ссылку за ссылкой в Википедии, пока не наткнулась на работы художника Уотерхауса и не расплакалась от неимоверного облегчения: наконец-то она увидела на людях одежду, которая не режет глаз.

Кейд кивнул с понимающим видом.

– Я занимаюсь обменом одежды и инвентаризацией гардероба, но могу сделать кое-что еще по индивидуальному заказу, – сказал он. – Это платно, потому что работы много. Но я беру не обязательно деньгами, можно информацией. Например, ты мне расскажешь про свою дверь и про ту страну, куда попала, а я могу сшить тебе пару вещиц – может быть, они тебе лучше подойдут.

Нэнси покраснела.

– Я с удовольствием, – сказала она.

– Супер. А теперь выметайтесь отсюда обе. Скоро обед, а я хочу еще книгу дочитать. – Улыбка едва уловимо мелькнула на его лице. – Всегда терпеть не мог оставлять историю незаконченной.

Спускаясь по лестнице, Суми поглядывала на Нэнси. Девушка крепко сжимала в руке корзинку с черно-белыми нарядами, а щеки у нее все еще были слегка розоватые. Этот цвет выглядел на ней почти непристойно, как что-то ужасно неуместное.

– Хочешь с ним перепихнуться?

Нэнси чуть с лестницы не упала.

Ухватившись для поддержки за перила, вся красная, она повернулась к Суми и пробормотала:

– Нет!

– Точно? Потому что вид-то у тебя был такой, как будто хочешь, а потом ты как-то сникла, как будто поняла, что ничего не выйдет. Джилл – вы с ней за обедом познакомитесь – тоже хотела с ним перепихнуться, пока не узнала, что он раньше был девочкой, и тогда стала говорить про него «она», пока мисс Эли не сказала, что здесь принято уважать чужую гендерную идентичность, и еще нам всем пришлось выслушать бредовую историю про девочку, которая раньше жила на чердаке, – она на самом деле была радугой, а потом умудрилась оскорбить Короля Неба, и ее оттуда вытурили. – Суми на секунду умолкла, перевела дух и продолжила: – Это было жутковато. Мы-то знаем только тех, кого отсюда занесло туда, а оказывается, бывают еще люди, которых заносит оттуда сюда. Может быть, стены вообще не такие уж непроницаемые, как мы думаем.

– Да, – сказала Нэнси, уже владевшая собой. Она двинулась дальше. – Я совершенно точно не хочу… вступать с ним в сексуальные отношения, и его гендерная самоиндентификация – вообще не мое дело. – Кажется, она правильно подобрала выражения. Когда-то эти слова были ей знакомы, пока она не ушла от этого мира и его сложностей. – Это касается только его и тех, с кем он захочет или не захочет быть вместе.

– Если ты не хочешь трахаться с Кейдом, пожалуй, стоит на всякий случай тебя предупредить, что я уже занята, – жизнерадостно объявила Суми. – Он фермер, выращивает сахарный хлопок для сахарной ваты на окраине Королевства. Он – мой возлюбленный, и мы когда-нибудь поженимся. Или поженились бы, если бы я не попала в изгнание. Теперь работать ему в поле одному, а я вырасту и буду думать, что он мне просто приснился, и, может быть, когда-нибудь дочь моей дочери придет на его могилу с лакричными цветочками и помолится за упокой его души.

Голос у нее ни разу не дрогнул, даже когда она говорила о смерти того, кого называла своим возлюбленным. Нэнси искоса взглянула на нее, пытаясь догадаться, серьезно она говорит или нет. С Суми ведь не поймешь.

Они подошли к двери в их общую комнату, и тут Нэнси наконец решилась.

– Дело не в том, свободна ты или нет, – сказала она, открывая дверь и направляясь к своей кровати. Поставила на пол корзину с одеждой – надо будет потом рассмотреть все как следует: размеры, ткани, но в любом случае это лучше того, что осталось у Кейда. – Я этим вообще не занимаюсь, ни с кем.

– Ты что, дала обет целомудрия?

– Нет. Обет – это выбор. А я асексуальна. Я вообще ничего такого не чувствую. – Она подумала бы, что это отсутствие сексуального желания и привело ее в Подземное царство – ведь кто только не называл ее «снулой рыбой» и «ходячим трупом», пока она ходила в обычную школу вместе с обычными подростками, – но среди тех, с кем она повстречалась в этих великолепных чертогах, полных призраков, тоже не нашлось людей ее ориентации. Они хотели секса так же горячо, как и живые. Повелитель Мертвых и Леди Теней излучали такую страсть, что весь дворец озаряло и согревало ее светом. Нэнси чуть улыбнулась своим воспоминаниям, но тут заметила, что Суми все еще смотрит на нее. Она покачала головой. – Просто… ну, не чувствую, и все. Я могу оценить чью-то красоту, могу почувствовать романтическое влечение, но на этом все и заканчивается.

Суми хмыкнула и отошла на свою половину комнаты. Потом сказала:

– Ну ладно. А тебя будет напрягать, если я буду мастурбировать?

– Что, прямо сейчас? – Нэнси не сумела скрыть ужас в голосе. Не от мысли о мастурбации – она просто представила, что эта почти еще незнакомая девушка прямо сейчас снимет штаны и примется за дело.

– Ну, фу! – Суми сморщила нос. – Нет, я вообще говорю. Ну, например, ночью, когда фонари еле светят и лунные дьяволы расправляют крылья во все небо, а девичьим пальчикам не терпится вспахать свою делянку.

– Замолчи, прошу тебя, – слабо запротестовала Нэнси. – Нет, я не буду против, если ты будешь мастурбировать. Ночью. В темноте. И не будешь мне об этом рассказывать. Я ничего не имею против мастурбации. Просто смотреть не хочу.

– Вот и предыдущая моя соседка тоже не хотела, – сказала Суми, и, кажется, на этом тема была закрыта, по крайней мере, для нее. Она вылезла в окошко, оставив Нэнси наедине с ее мыслями, пустой комнатой и новым гардеробом.

Почти минуту Нэнси смотрела в окно, за которым уже никого не было, а потом опустилась на кровать и закрыла лицо руками. Она-то ожидала, что в школе будет много таких, как она, таких же тихих и серьезных, так же мечтающих вернуться в свои покинутые страны. А тут… Эта Суми и все эти люди, сыплющие направо и налево техническими терминами, которые неизвестно что обозначают.

Ей казалось, что она плывет домой по морю без карты. Ее отправили обратно в тот мир, где она родилась, чтобы она вернулась, когда будет полностью уверена… но такой неуверенности, как сейчас, она еще никогда не чувствовала.

Обедали внизу, в танцевальном зале – отдельном просторном помещении, казавшемся еще больше благодаря отполированному мраморному полу и сводчатому потолку – как в каком-нибудь соборе. Нэнси остановилась в дверях, ошеломленная размерами комнаты и видом новых соучеников – за столиками они казались игрушечными. Мест тут было человек на сто, если не больше, а учеников всего сорок. Такие маленькие, а пространство вокруг – такое огромное.

– Никогда не стой между мной и едой, – сказала Суми, проталкиваясь мимо нее. Нэнси потеряла равновесие и запнулась о порог у входа в зал. Наступила резкая тишина: все повернулись к ней. Нэнси застыла. Это была единственная тактика защиты, которой она обучилась в царстве мертвых. Если стоять неподвижно, призраки тебя не заметят и не отнимут твою жизнь.

Чья-то рука опустилась ей на плечо.

– А, Нэнси, вот и хорошо, – проговорила Элеанор. – Я надеялась перехватить тебя по дороге к столу. Будь умницей, проводи старушку и помоги сесть.

Нэнси повернула голову. Элеанор переоделась к обеду, сменив ярко-оранжевые брюки и радужный свитер на роскошное платье прямого покроя из «вареного» муслина. Оно было кричаще ярким. Нэнси было больно на него смотреть, почти как на солнце.

Однако она все-таки взяла пожилую женщину под руку, не сумев придумать, что еще тут можно сделать, не нарушив приличий.

– Ну как вы с Суми, поладили? – спросила Элеанор по пути к столикам.

– Очень уж она… резкая, – ответила Нэнси.

– Она провела почти десять лет субъективного времени в мире Крайнего Абсурда. Ты привыкла стоять неподвижно, а она привыкла никогда не оставаться без движения, – сказала Элеанор. – Там, где она жила, остановиться – значит погибнуть. Очень похоже на ту страну, где была я, так что я ее понимаю лучше других. Она хорошая девочка. Дурного ты от нее не наберешься.

– Она водила меня к мальчику по имени Кейд, – сказала Нэнси.

– Да? Это немного не в ее духе – вот так с ходу устраивать знакомства… разве что… Что-то не так с твоей одеждой? В чемодане оказались не те вещи, что ты уложила?

Нэнси промолчала. Покрасневшие щеки и опущенный взгляд говорили сами за себя. Элеанор вздохнула.

– Я напишу твоим родителям и напомню, что они сами доверили мне решать вопросы, связанные с твоим лечением. Все, что они выложили из твоего чемодана, мы получим по почте до конца месяца. А пока, если тебе что-то понадобится, можешь опять обращаться к Кейду. Чудный мальчик, настоящие чудеса творит своей иголкой. Не знаю даже, что бы мы без него делали.

– Суми сказала, что он был в мире какой-то Крайней Логики? Я все еще не понимаю, что это значит. Вы все то и дело произносите эти слова с таким видом, как будто они всем известны, но я их никогда не слышала.

– Понимаю, голубушка. Сегодня вечером у тебя терапия, а завтра – ориентирование с Ланди, вот она тебе все и объяснит. – Подойдя к столику, Элеанор выпрямилась и высвободила руку. Дважды хлопнула в ладоши. Все разговоры смолкли. Все сидящие в зале ученики – большинство сидели поодаль друг от друга, некоторые сбились в тесные группки, куда, похоже, никому постороннему ходу не было, – повернулись к ней с ожидающим видом.

– Добрый вечер всем, – проговорила Элеанор. – Многие из вас наверняка уже слышали, что у нас новая ученица. Это Нэнси. Она будет жить в комнате с Суми, пока одна из них не попытается убить другую. Если хотите сделать ставки на то, кто кого убьет, обращайтесь, пожалуйста, к Кейду.

Девичий смех. Да, тут были, как заметила теперь Нэнси, почти сплошь девочки. Помимо Кейда, который сидел один, уткнувшись носом в книгу, в зале было всего три мальчика. Странно – школа совместная, а такой перекос. Нэнси ничего не сказала. Элеанор обещала ей какое-то ориентирование – может быть, там ей все и объяснят, и никакие расспросы не понадобятся.

– Нэнси еще только привыкает заново к этому миру после своего путешествия, так что будьте, пожалуйста, помягче с ней в первые дни. Вы когда-то были такими же. – В голосе Элеанор едва уловимо прозвучала стальная нотка. – Когда она будет готова присоединиться к вашим буйным игрищам и людоедским забавам, она вам скажет. А теперь ешьте все, даже если не хотите. Мы с вами в материальном мире. В наших жилах течет кровь. Вот и постарайтесь, чтобы и дальше текла. – Она отошла, и Нэнси осталась без якоря.

Буфетная стойка с едой тянулась вдоль стены. Нэнси направилась к ней, морщась при виде мясных блюд и запеченных овощей. Это все равно что камни в животе таскать – такая нестерпимая, немилосердная тяжесть. Наконец она положила на тарелку виноград, ломтики дыни и немножко творога. Взяла еще стакан клюквенного сока и повернулась, ища глазами свободное место за столиками.

Когда-то она отлично с этим справлялась. Она никогда не была в числе самых популярных девушек в школе, но разбиралась в этой игре недурно, умела в нее играть, и играла хорошо – умела определять температуру в комнате и находить безопасные отмели, где ее не снесет бойким течением хулиганок и приставал, и в то же время нет риска захлебнуться в соленом прибое, где беспомощно бултыхаются изгои и тихони. Она помнила то время, когда это было чрезвычайно важно. Иногда даже хотелось найти дорогу обратно, к той девушке, которую волновали такие вещи. Но чаще она невыразимо радовалась тому, что это невозможно.

Мальчики, все, кроме Кейда, сидели кучкой, фыркали в молоко, пуская пузыри, и смеялись. Нет, только не к ним. Одна группка сбилась вокруг девушки такой поразительной красоты, что Нэнси не могла толком разглядеть ее лицо: глаза слепило. Другая – вокруг большой чаши для пунша, наполненной какой-то конфетно-розовой жидкостью, из которой они все украдкой потягивали. Тоже не то. Нэнси огляделась еще раз, заметила наконец единственную безопасную гавань и направилась к ней.

Суми сидела напротив двух девушек, совершенно не похожих друг на друга – и одновременно похожих как две капли воды. На тарелке у нее было навалено что попало, без всякого разбора. Кусочки дыни в мясной подливке перемешаны с жареной говядиной, политой вареньем. От этого зрелища у Нэнси даже в животе екнуло, но все-таки она поставила свою тарелку рядом с тарелкой Суми, кашлянула и спросила для порядка:

– Здесь не занято?

– Суми как раз рассказывала, что ты самая скучная картонная кукла, какую только можно встретить в этом мире – или в любом другом, и нам всем остается тебя только пожалеть, – сказала одна из незнакомок, поправляя очки и поворачивая голову к Нэнси. – Похоже, ты как раз в моем вкусе. Садись, пожалуйста, разбавишь скуку за нашим столиком.

– Спасибо, – сказала Нэнси и уселась.

Незнакомки были просто на одно лицо, однако выглядели совершенно по-разному. Даже удивительно: карандаш для век и скромно опущенные глаза, или очки в тонкой оправе и стальной взгляд – и одинаковые черты сразу делаются различными, индивидуальными. Обе были светловолосые, узкоплечие, с веснушками на переносице. Одна – в белой рубашке на пуговицах, джинсах и черном жилете – вид одновременно старомодный и ультрасовременный; волосы у нее были собраны сзади в хвост, просто и по-деловому. Единственным ее украшением был галстук-бабочка с мелким рисунком из значков «биологическая опасность». Другая – в воздушном розовом платье с глубоким вырезом и невероятным количеством кружев. Волосы у нее были завиты в легкие кудри величиной с консервную банку и перехвачены сзади розовой лентой. Такая же лента была повязана на шее, вроде чокера. Обеим по лицу можно было дать лет по восемнадцать-девятнадцать, а вот по глазам – гораздо больше.

– Я Джек, это сокращенное от Жаклин, – сказала та, что в очках. Показала на ту, что в розовом: – А это Джилл, сокращенное от Джиллиан, потому что наших родителей следовало бы по суду лишить права давать имена своим детям. А ты Нэнси.

– Да, – сказала Нэнси, не зная, какого ответа от нее ждут. – Рада с вами познакомиться.

Джилл, которая не шелохнулась и не произнесла ни звука с того самого момента, как Нэнси подошла к столу, взглянула на ее тарелку и сказала:

– Ты мало ешь. На диете?

– Нет, не совсем. Просто… – Нэнси замялась, потом покачала головой и сказала: – Желудок не работает – дорога, стресс и все такое.

– А я кто – стресс или все такое? – спросила Суми, подцепила вилкой липкий от варенья кусок мяса и бросила в рот. Договорила с набитым ртом: – Должно быть, и то и другое вместе. Я личность гибкая.

– А я на диете, – гордо объявила Джилл. На тарелке у нее не было ничего, кроме тонких ломтиков еле-еле поджаренного мяса, некоторые – совсем красные и сочащиеся кровью, практически сырые. – Я ем мясо через день, а в остальные дни – шпинат. У меня в крови столько железа, что любой компас среагирует.

– Это… э-э-э… замечательно, – проговорила Нэнси и оглянулась на Суми в ожидании помощи. Всю жизнь она имела дело с девушками, сидящими на диете. Но вряд ли кто-то из них стремился таким образом повысить уровень железа в крови. Обычно они хотели талию потоньше, кожу получше и бойфрендов побогаче, а катализатором служила глубоко укоренившаяся нелюбовь к себе, которую им привили, пока они были совсем маленькими и даже не понимали еще, в какую трясину их затягивает.

Суми проглотила мясо.

– Идут на бойню Джек и Джилл, несут в кармане ножик. Свалился Джек и лоб разбил, и Джилл свалилась тоже.

У Джек сделалось страдальческое лицо.

– Терпеть не могу этот стишок.

– И совсем не так все было, – Джилл с сияющей улыбкой повернулась к Нэнси: – Мы попали в очень милое место и встретили там очень милых людей, и они нас очень любили. Но начались кое-какие проблемы с местными властями, вот нам и пришлось вернуться сюда на время, для нашей же безопасности.

– Помнишь, что я тебе говорила? Не злоупотребляй словом «очень», – напомнила Джек. Голос у нее был усталый.

– Джек и Джилл – тоже совсем, совсем дурочки, – сказала Суми. Ткнула вилкой в ломтик дыни и забрызгала столик мясным соусом. – Думают, что вернутся назад, а на самом деле они никогда не вернутся. Их двери уже закрылись. Тем, кто потерял невинность, в мир Крайней Логики и Крайнего Зла хода нет. Злу не нужны те, кого уже не испортишь.

– Я ничего не понимаю из ваших разговоров, – сказала Нэнси. – Логика? Абсурд? Зло? Что все это значит?

– Это вроде сторон света – ну, почти, – объяснила Джек. Наклонилась ближе, провела указательным пальцем по мокрому кружку от донышка стакана и начертила на столешнице крест. – Вот так называемый реальный мир – север, юг, запад и восток, так? Так вот, насколько мы успели убедиться, в большинстве портальных миров это не работает. Поэтому мы используем другие названия. Абсурд, Логика, Зло и Добро. Есть еще промежуточные направления, они могут вывести куда угодно или вообще в никуда, но основные – вот эти четыре. Большинство миров принадлежат Крайнему Абсурду или Крайней Логике, а кроме того, каждый из них имеет в основании тот или иной градус Зла или Добра. Удивительно, но очень часто миры Абсурда относятся к Добру. Похоже, на настоящее зло у них не хватает концентрации внимания, максимум – на легкое озорство.

Джилл покосилась на Нэнси.

– Хоть что-то стало понятнее?

– Не сказала бы, – призналась Нэнси. – Я никогда не думала, что… Ну, знаешь, я читала в детстве «Алису в стране чудес» и ни разу не задумалась о том, каково было Алисе, когда она вернулась туда, откуда пришла. Наверное, она просто пожала плечами и вернулась к прежней жизни. А я так не могу. Каждый раз только закрою глаза – и я уже в своей настоящей постели, в своей настоящей комнате, а это все только сон.

– Не чувствуешь себя дома, да? – мягко спросила Джилл. Нэнси покачала головой и сморгнула слезы. Джилл дотянулась через весь столик и погладила ее по руке. – Потом будет легче. Совсем легко не будет, но болеть станет поменьше. Давно ты здесь?

– Чуть меньше двух месяцев. – Семь недель и четыре дня с тех пор, как Повелитель мертвых сказал, что она должна быть полностью уверена. Семь недель и четыре дня с тех пор, как дверь ее комнаты открылась в тот самый подвал, из которого она ушла давным-давно, в том самом доме, который, как ей казалось, она покинула навсегда. Семь недель и четыре дня с тех пор, как родители, услышав ее крик, поняли, что в доме кто-то есть, и прибежали вниз, грохоча каблуками по ступенькам, и накинулись на нее с никому не нужными объятиями и причитаниями о том, как они переживали, когда она пропала.

Они считали, что ее не было полгода. По одному месяцу за каждое зернышко граната, проглоченное Персефоной в начале сотворения мира. Для нее прошли годы, а для них – месяцы. Они до сих пор думают, что она красит волосы. До сих пор думают, что она когда-нибудь расскажет им, где была.

Много чего они до сих пор думают.

– Потом будет легче, – повторила Джилл. – Мы здесь уже полтора года, но надежды не теряем. Я поддерживаю уровень железа в крови. Джек ставит свои опыты…

Джек ничего не сказала. Просто встала из-за столика и ушла, бросив недоеденный обед.

– Мы за тобой убирать не будем! – крикнула Суми с набитым ртом.

Но все равно убрали, конечно. Что им еще оставалось?