Недавно

Я сливаю воду и вытираю рот тонкой полоской грубой туалетной бумаги. Тру губы больше, чем надо, проводя по коже жесткими, шероховатыми краями. Даю себе время немного отдышаться, радуясь, что никто из коллег не видит меня в таком неприглядном виде. Это последний перед рождественскими каникулами эфир, еще один день – и все. Несколько часов я еще вполне могу пережить. Достаю из сумочки мятную жвачку и сую ее в рот. Я отлично умею маскировать похмелье, но у меня не оно.

Утром в поезде я проверила свой календарик. Тринадцать недель, а я даже ничего не заметила. Мы занимаемся этим не особенно часто, поэтому я думала, что уже ничего никогда не получится. Подумать только, столько времени мы бились, а теперь, когда я махнула на все рукой, – теперь я беременна. Это совершенно невероятно, и все же я убеждена, что так и есть. Купить после работы тест на беременность – вот что надо будет сегодня сделать. Я убеждена, что уже все знаю, но все-таки необходимо удостовериться.

До меня не доносится ни звука, поэтому я опять спускаю воду и открываю дверь кабинки. Думаю, что в туалетной комнате кроме меня никого нет, но это не так.

– Вот ты где. С тобой все в порядке? – спрашивает Мадлен.

Щеки заливаются румянцем. Я никогда раньше не видела ее в туалете, здесь она как-то не к месту. Я всегда представляла, что у нее под столом стоит стульчак или что-то в этом роде.

– Что у тебя с головой? – спрашивает она, глядя на мой лоб.

Я смотрю в зеркало и приглаживаю пальцами прядь волос, пытаясь скрыть синяк.

– Ничего страшного. Вчера вечером вернулась домой поздно и обо что-то ударилась в темноте в прихожей.

Хотя я сказала чистую правду, от этих слов во рту все равно остается неприятный привкус.

– Вернулась поздно, говоришь? Топила в вине тоску?

Я открываю кран, мою руки и ничего не отвечаю.

– Ну что же, это все же лучше, чем такое вот недомогание по утрам. Если женщине что-то и может испортить карьеру, так это беременность!

Я никак не реагирую, лишь снова и снова мою руки. Она выглядит как-то иначе, будто только что порвала в клочья привычный сценарий и стала импровизировать. У меня не получается ей подыгрывать – отрепетированные реплики теперь теряют всякий смысл. Я закрываю кран, беру бумажное полотенце и поворачиваюсь к ней. Иногда молчание полностью тебя выдает, но заговорить я просто не в состоянии.

– Я рада, что застала тебя здесь.

Мне хочется бежать. Сердце колотится с такой силой, что можно не сомневаться: она его слышит.

– Я должна быть уверена, что этот разговор останется между нами, – продолжает Мадлен, будто мы с ней старые друзья, замышляющие против кого-то козни, и мне можно доверять.

Я по-прежнему не могу выдавить из себя ни слова и просто киваю. Она лезет в сумочку и вынимает из нее несколько красных конвертов.

– Я хочу знать, что тебе об этом известно.

Я опускаю на них взгляд. Потом смотрю ей в глаза.

– Что это? Рождественские открытки?

– Нет. Тебе, должно быть, известно, что кто-то распространяет обо мне в Интернете слухи. Кроме того, на этой неделе мне прислали несколько писем с угрозами – и на работу, и домой. Я уверена, что это все как-то связано, поэтому я хочу знать, не заметила ли ты чего-то необычного. Или, может, чье-нибудь поведение показалось тебе странным.

– Нет, думаю, что нет.

– А ты сама ничего такого не получала?

– Нет, – улыбаюсь я. Себе я ничего отправлять и не собиралась.

– Мне не до шуток, это очень серьезно. По моему убеждению, человек, который стоит за этими письмами, работает здесь.

В этот момент до меня доходит, что же в ней так изменилось. Вот так Мадлен выглядит, когда напугана, просто раньше мне не приходилось видеть ее в таком состоянии.

Она берет верхний конверт и добавляет:

– Вот это письмо я получила последним, его положили мне на стол до того, как я пришла в офис.

– Что в нем?

– Неважно.

Между нами повисают невысказанные слова.

– Вы рассказали об этих письмах Мэтью? – спрашиваю я.

– Пока нет.

– Думаю, он должен быть в курсе.

Она оглядывает меня с головы до ног, поворачивается, чтобы уйти, и говорит:

– Увидимся в студии.

Я еще немного задерживаюсь в туалетной комнате и опять мою руки.

Во время эфира я внимательнее присматриваюсь к Мадлен. Я ненавижу ее, но работу свою она делает просто замечательно, даже если и не заслуживает здесь находиться. Изучаю ее лицо, снова пытаюсь и не могу отыскать в ее лице знакомые черты. Когда я, извинившись, прошу разрешения отойти, она согласно кивает, будто понимая, как я себя чувствую, будто ей до этого есть какое-то дело. Я выбегаю, оставив в студии мобильник. Вслед за мной в туалетную комнату приходит Джо, посмотреть, все ли со мной в порядке. Брызгает мне в лицо водой, от чего мне становится немного легче.

– Тебе надо продержаться до конца передачи, осталось совсем немного. Ты у нас молодчина, так что все будет хорошо, – говорит она.

Мне очень хотелось бы ей верить. Хотелось бы, чтобы эти слова были настоящими. Она возвращается в студию без меня, давая время перевести дух. На обратном пути я ненадолго задерживаюсь у стола Мэтью. Когда мы выходим в эфир, в офисе не остается никого, и свой телефон он оставляет на рабочем месте. На него вряд ли кто позарится – модель настолько древняя, что даже не требует пароль. Мне требуется не больше тридцати секунд, чтобы отправить смску и удалить ее из списка исходящих сообщений.

Когда я возвращаюсь, в эфире, примерно на половине, звучит записанный заранее рождественский репортаж. Микрофоны выключены, так что пара минут у меня есть.

– Вид у тебя совсем неважный. Если хочешь, иди, я закончу без тебя, – говорит Мадлен.

– Нет-нет, я в порядке, спасибо, – отвечаю я и занимаю свое место.

На экране моего телефона горит иконка непрочитанного СМС-сообщения, которое я только что сама отправила с аппарата Мэтью.

Один-единственный взгляд на Мадлен говорит, что оно не ускользнуло от ее внимания. Я с виноватым видом улыбаюсь и вижу, что ее шея и грудь багровеют, будто опаленные волной гнева.

Радиослушатели, дозвонившиеся в студию, рассказывают, как их семьи намерены отметить Рождество. Я терпеливо выслушиваю Кейт из Кардиффа, которой не хочется ехать к свекрови, и Энн из Эссекса, которая целый год не общалась с братом и не знает, что ему дарить. Какая же это все… У них нет никаких реальных проблем. Жалкие создания. Когда Мадлен пускается в рассуждения о том, как важно уметь прощать, к горлу опять подкатывает тошнота.

– Рождество надо праздновать с близкими, какими бы они ни были, – вещает примадонна, и я прилагаю все усилия, чтобы не выплеснуть содержимое желудка прямо на стол студии.

Ей-то откуда знать? У нее нет никаких родных.

Когда шоу наконец подходит к концу, я чувствую себя вконец измочаленной, но при этом понимаю, что сегодня мне еще предстоит много работы. Это мой последний шанс, и я только приступила.

Мадлен не особенно любит смотреть телевизор, но единственная вещь, которая доставляет ей больше удовольствия, чем звук ее голоса по радио, это ее изображение на экране. В качестве представителя благотворительной организации «Дети кризиса» она обязана периодически давать интервью, и сегодня у нас как раз такой случай. Та самая новостная телепередача, где я когда-то работала репортером, решила побеседовать с Мадлен о том, как дети из необеспеченных семей проводят Рождество.

Для этого потребовалось совсем не много: один-единственный телефонный звонок, якобы от той самой благотворительной организации, с предложением поговорить с их прославленной представительницей, да мобильный номер ее личной помощницы – на тот случай, если канал проявит к этому интерес. Потом все получилось само собой.

Внизу на улице уже ждет огромный фургон со спутниковыми тарелками. Выглянув в окно, я вижу, что возле здания, рядом с наряженной елкой, уже стоит камера на штативе. По окончании разбора полетов мы спускаемся вниз.

– Сколько времени это займет? – гавкает Мадлен одному из инженеров.

– Немного, всего лишь поймать спутник да включить микрофон, – отвечает Джон, один из моих бывших сослуживцев.

Потом поворачивается, видит за ее спиной меня, и его лицо озаряется широкой улыбкой.

– Эмбер Рейнольдс! Как ты? Я слышал, ты теперь работаешь здесь.

Он меня обнимает, удивляя столь теплым проявлением чувств. Я тоже улыбаюсь, стараясь не выказывать охватившего меня смущения. Обнимать его в ответ желания нет, все, что мне хочется, это чтобы он меня быстрее отпустил.

– Спасибо, у меня все хорошо. Как у тебя? – отвечаю я, когда он наконец ослабляет хватку.

Что-то на это ответить Джон не успевает.

– А ты почему здесь? У тебя брать интервью никто не собирается! – произносит Мадлен, глядя в мою сторону.

– Мэтью попросил сходить с вами.

– Ну конечно.

Улыбка Джона блекнет. Он работает на телевидении больше тридцати лет и повидал не одну такую Мадлен. Знаменитости перестают впечатлять, когда у тебя на глазах ведут себя по-хамски.

– Я сейчас… надо только…

Джон возится с микрофоном, но в складках ее черного костюма не так-то просто найти, где его прикрепить, да к тому же еще спрятать батарейный блок.

– Уберите руки! – рявкает Мадлен. – Дайте вон ей, она все сделает, не зря же раньше работала на телевидении. Сегодня кому угодно позволено величать себя журналистом.

Джон кивает, закатывает глаза, стоит ей отвернуться, и протягивает мне микрофон.

– Я почти не слышу студию, – заявляет Мадлен, прилаживая наушник, когда я заканчиваю.

– Я выкрутила звук до максимума, – обращаюсь я к Джону.

– Пойду посмотрю в фургоне, может, там сбились настройки, – отвечает он, снимает наушники и отходит от камеры. А потом поворачивается ко мне и добавляет: – Ты не против?

Я вижу, он рад воспользоваться предлогом и улизнуть.

– Давай… глядишь, и с меня будет какая-то польза.

Я беру у него наушники, надеваю, слышу на другом конце голос продюсера, а когда Мадлен пора выходить в эфир, подаю ей знак. Она ничуть не смущается, и когда полагает, что на нее смотрит зритель, тут же переключается в режим заботливого посла доброй воли. Ответы без усилий слетают с ее губ – одна ложь за другой.

– Похоже, это все, – говорю я, снимая наушники.

– Ты уверена? Что-то слишком быстро.

– Думаю, да, они уже разговаривают с другим гостем.

Фальшивая улыбка тут же сползает с ее лица.

– Прошу прощения за ту смску, – говорю я.

– Ерунда.

Мадлен выглядит взволнованной и без конца поглядывает на часы.

– Если вы действительно покинете нашу передачу, у вас, по крайней мере, будет больше времени на благотворительность.

– Я никуда не собираюсь, у меня контракт, а благотворительность начинается с дома. Неужели тебя этому никто не учил? Этот придурок еще вернется, или я могу идти?

– Мне надо еще раз проверить, что вы больше не понадобитесь, – говорю я, опять надевая наушники.

Программа в ушах теперь звучит отчетливо и ясно.

– Я полагаю, привлекать внимание к проблемам несчастных детей – благодарный труд?

Этот вопрос мы с ней обсуждали уже не раз, и мне прекрасно известны все ее мысли по этому поводу.

– Тоже нашла несчастных! Да большинство из них – маленькие говнюки, хотя виню я не их, а родителей. Давно пора ввести что-то вроде теста на интеллект, чтобы выявлять тех, кто слишком туп для воспроизведения потомства, и каждого, кому не удастся его пройти, в принудительном порядке стерилизовать. В значительной части проблемы этой страны обусловлены как раз дурачьем, заселившим ее территорию своими умственно отсталыми отпрысками.

В этот момент я вижу, как из грузовичка со спутниковой тарелкой выкатывается Джон и бешено машет руками, будто пытается в срочном порядке посадить самолет.

– Думаю, теперь вы действительно можете идти, – говорю я.

– Вот и хорошо, давно пора, – отвечает Мадлен.

Не могу с этим не согласиться. Она поворачивается на каблуках и направляется к входу в здание. Я иду за ней, не в состоянии отвести взгляд от батарейного блока, все еще прикрепленного сзади на ее необъятной пашмине. Она нажимает кнопку вызова лифта, потом поворачивается ко мне и улыбается.

– А еще есть все эти шлюхи, которые залетают случайно, причем совсем не от тех, от кого надо. Вот почему Бог придумал аборты. Но, к сожалению, слишком много этих тупых сучек отказываются их делать.

Двери лифта разъезжаются в стороны.

– Ты идешь или как? – я качаю головой. – Ах да, я забыла, ты же боишься лифтов.

Мадлен закатывает глаза и цокает языком. Зайдя в кабину, она несколько раз нажимает на кнопку, чтобы двери закрылись как можно быстрее и никто больше не успел зайти. Когда я по каменным ступенькам забираюсь на пятый этаж, я чувствую себя так, будто пропустила выпуск любимого сериала. Все взгляды устремлены на крохотный кабинетик Мадлен. У нее Мэтью, они оба орут как ненормальные, поэтому каждое слово их якобы личного разговора слышно абсолютно всем, несмотря на плотно закрытую дверь.

– Что происходит? – спрашиваю я, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Мадлен забыла выключить микрофон. В студии новостей уже было начали разговор с другим гостем, но потом переключились обратно на нее. И все ее слова услышали в прямом эфире зрители общенационального телеканала.

Я изо всех сил изображаю на лице удивление.