Сейчас

Родители наконец приехали в больницу – их голоса я слышу задолго до того, как они входят в палату. На их долю выпал редкий брак из числа тех, когда любовь длится дольше тридцати лет. Но от этой любви, основывающейся на зависимости и привычке, я ощущаю в душе лишь печаль и пустоту; она какая-то ненастоящая. Дверь открывается, и я ощущаю запах маминых духов – слишком настойчивых, слишком цветочных. Папа откашливается, и этот звук, как всегда, меня раздражает. Они останавливаются в ногах моей кровати, как всегда на расстоянии.

– Вид у нее неважный, – говорит отец.

– Может быть, это обманчивое впечатление, – отвечает мать.

В последний раз мы с ними общались около года назад, и в их голосах нет ни намека на тепло.

– По всей видимости, она нас не слышит, – добавляет она.

– Давай немного побудем здесь, просто так, на всякий случай, – говорит папа и садится у кровати.

Вот за это я его и люблю.

– Все будет хорошо, Орешек, – произносит он, беря меня за руку.

Я представляю, как по его щеке катится слеза, на какое-то время замирает на кончике подбородка, а потом падает на белую больничную простыню. Мне не приходилось видеть, чтобы папа плакал. Прикосновение его пальцев к моим пробуждает воспоминание о том, как мы с ним шли, взявшись за руки, когда мне было лет пять-шесть. Тогда Клэр еще не вошла в наш мир. Мы торопились в банк. Папа часто спешил, ему вечно не хватало времени. Его длинные ноги шагали размашистым шагом, и мне, чтобы не отстать от него, приходилось бежать. Когда до банка оставалось совсем ничего, я споткнулась и упала. На коленке образовалась большая ссадина, по ноге заскользили вниз струйки крови, потом объединили свои силы и окрасили в красный мой белый носок. Было больно, однако я не плакала. На папином лице явственно читалась жалость, но он не наклонился и не поцеловал меня, чтобы утешить. У меня в ушах до сих пор стоит его голос:

И без лишних слов мы дальше пошли в банк, хоть и немного медленнее, чем раньше.

Когда появилась Клэр, о ней они заботились куда больше. Она напоминала сияющую новенькую куклу, в то время как я уже истрепалась и поломалась. Меня Папа называл Орешком, а вот Клэр – Принцессой. Нет-нет, я не питаю ненависти к родителям, мне ненавистно лишь то, что они перестали меня любить.

Воздух в палате сгущается от тишины, сожалений и раскаяния. Потом дверь опять открывается, и все меняется.

– Как ты? – спрашивает моя сестра.

Пол что-то отвечает, и в этот момент я понимаю, что все это время он был рядом. Ситуация, оказывается, еще хуже, чем я думала, – Пол всегда был не в ладах с моими родителями. Папа не считает писательство настоящим делом, а мужчину без дела – настоящим мужчиной.

– Есть новости? – спрашивает Клэр.

– Врачи говорят, ее состояние сейчас стабилизировалось, но делать какие-то прогнозы пока еще рано, – отвечает Пол.

– Нам просто надо надеяться на лучшее, – добавляет она.

Мне хочется задать так много вопросов. Если мое состояние стабильно, то я, надо полагать, не умру. По крайней мере сейчас, ведь смерть рано или поздно ждет каждого из нас. Я на собственном опыте убедилась, что жизнь страшнее смерти, поэтому бояться вещей столь неизбежных нет никакого смысла. С тех пор как меня сюда привезли, больше всего я боюсь только одного – никогда не выйти из комы. Мысль навсегда остаться запертой в этом теле приводит меня в ужас. Пытаясь успокоить сознание, я сосредотачиваюсь на голосах. Порой слова долетают до меня, порой теряются по пути, или же я просто не могу перевести их в что-нибудь понятное и удобоваримое.

Мы так долго не собирались вместе всей семьей, как странно, что теперь все они оказались у моей постели. Было время, когда мы все вместе каждый год отмечали Рождество, но все осталось в прошлом. Теперь я – центр притяжения для родных, но при этом я по-прежнему невидима. Теперь никто уже не держит меня за руку. Никто не плачет. Никто не ведет себя как полагается, будто меня и вовсе здесь нет.

– Пора передохнуть, – говорит Клэр, заботливая доченька, – может, пойдем куда-нибудь поедим?

Все молчат. Потом папин голос снимает с нас заклятье:

– Держись, больше от тебя сейчас ничего не требуется.

Почему все так настойчиво советуют мне держаться? И если держаться, то за что? Мне нужно не держаться, а очнуться.

Пол целует меня в лоб. Я не думаю, что ему захочется пойти с ними, но вдруг слышу, что он подходит к двери и переступает порог. Не знаю почему, но меня удивляет тот факт, что меня опять все бросили. Ведь так было всегда. Клэр каждый раз отнимает у меня все, что я люблю.

Я слышу, как по невидимому окну моей воображаемой комнаты барабанят тяжелые капли проливного дождя. Колыбельная водной стихии помогает отвлечь разум от гнева, но ее явно недостаточно, чтобы его заглушить.

В мозгу вирусом разливается тихая ярость. В голове, громко и отчетливо, звучит голос, очень похожий на мой собственный, отдавая мне приказ:

Что я и делаю.

По-прежнему жужжат аппараты, которые дышат за меня, кормят меня и пичкают лекарствами, чтобы я не чувствовала того, что мне чувствовать не положено, но никаких проводов больше нет, и трубочка из горла тоже не торчит. Я открываю глаза и сажусь. Нужно кого-нибудь позвать. Встаю с кровати, подбегаю к двери, открываю ее, но спотыкаюсь и с грохотом падаю на пол. И тут замечаю, что мне очень холодно, что на меня льет дождь. Мне страшно открыть глаза, но когда это все же удается, я вижу перед собой девочку в розовом халате, которая лежит посреди дороги, рядом со мной. Тело не слушается и не желает сдвинуться с места, вокруг все застыло, будто на живописном холсте.

Я вижу разбитую машину и искореженное дерево, толстые корни которого на моих глазах оживают и, извиваясь, ползут в нашу сторону. Они опутывают наши руки и ноги, прижимают нас друг к другу, пригвождают к асфальту в том месте, где я упала, скрывая нас под собой и отгораживая от мира. Я чувствую, что девочке страшно, прошу ее набраться смелости и предлагаю что-нибудь спеть. Она не хочет. По крайней мере пока. Дождь набирает силу; полотно, узницей которого я оказалась, покрывается дымкой и расплывается. Ливень будто старается нас смыть, заставить исчезнуть, будто нас никогда не было на свете. Вода низвергается с такой силой, что даже отскакивает от асфальта, заливая нос и рот. Я чувствую, что начинаю тонуть в этой грязной акварели, но тут дождь заканчивается так же внезапно, как и начался.

«Звезды могут сиять лишь в темноте», – шепчет девочка.

Тело по-прежнему обездвижено корнями дерева, но я все равно поворачиваю голову и устремляю взор в ночное небо. У меня на глазах они становятся больше, ярче и реальнее, чем когда-либо. Девочка принимается петь.

Корни отпускают меня, по руке ползет армия мурашек, я смотрю туда, куда теперь показывает девочка. Внутри машины явно маячит какая-то тень. Дверь с водительской стороны открывается, из-за нее появляется черная фигура, которая тут же удаляется. Кругом тишина. Мир застыл в неподвижности.

Щелчок замка возвращает мое сознание в тело, лежащее на кровати в больничной палате. Все, что я видела и чувствовала, в одночасье исчезает. Кошмар позади, но мне все еще страшно. Я уверена: в машине в ту ночь был кто-то еще. И еще кто-то сейчас находится в этой комнате. И так не должно быть.

– Ты меня слышишь? – спрашивает какой-то мужчина.

Голос мне не знаком.

Когда он подходит к кровати, по телу катится озноб ужаса.

– Я спрашиваю – ты меня слышишь? – повторяет он.

А когда оказывается совсем рядом, задает тот же вопрос в третий раз.

Потом вздыхает и отступает на шаг назад. Потом что-то открывает, и до меня доносится звук включаемого телефона. Моего собственного. Пальцы вводят пин-код, который я никогда не меняю. Кем бы ни был этот незнакомец, он слушает голосовую почту. Всего там три сообщения, совсем тихие, но все же различимые. Первый голос принадлежит Клэр. По ее словам, она звонит только чтобы узнать, все ли у меня в порядке, но говорит таким тоном, будто уже знает, что нет. За ним следует гневное послание от Пола: он желает знать, где я. Потом незнакомец в палате воспроизводит третье сообщение, и из телефона льется его собственный голос.

«Прости, что так вышло, все только потому, что я тебя люблю».

Ощущение такое, будто все тело превращается в ледышку. До моего слуха доносится короткий звуковой сигнал.

«Сообщение удалено. У вас нет новых сообщений».

Этого мужчину я не знаю. Зато он знает меня. Я до такой степени напугана, что даже если была бы в состоянии кричать, все равно бы, думаю, не смогла.

– Надеюсь, Эмбер, ты не думаешь, что ты вся такая несчастная, – произносит он.

Потом прикасается к моему лицу, и мне хочется вжаться в подушку, чтобы в ней раствориться. После чего несколько раз слегка стучит по моему лбу пальцем.

– Если ты вдруг не очень поняла, о чем здесь говорили, знай – это не был несчастный случай. – Палец скользит по моему лицу и замирает на губах. – Ты это сделала сама.