Как сказал мне мой отец, в тот день они поймали лосося.

Думаю, воображаемого, но вслух я этого не сказала.

Взглянув на мое лицо, отец смог понять:

— О, Рути, ты ничему не веришь.

Он сказал это и скорчил рожицу, как разочарованный маленький мальчик.

Я верю, Папа. Верю. Я верю всему.

— Рут, — говорит миссис Куинти. — Мне так жаль.

Ее лицо меньше, а глаза больше, чем бывали когда-либо. Она держит их широко открытыми, чтобы сдержать слезы. В ее взгляде новость о том, что с моей кровью что-то пошло не так.

— Да все в порядке, миссис Куинти.

— Жизнь так несправедлива.

А вот на это мне нечего ответить. То, насколько Жизнь несправедлива, описано в «Истории Суейнов», Тома 1–20. Не только несправедлива, еще и возмутительна. Она тяжелее, чем все, что вы могли бы вообразить, и вдобавок Она Не Имеет Никакого Смысла. Бог призывает вас — и затем меняет Свои намерения. Немцы стреляют в вас — потом спасают вас. Вы пытаетесь умереть спокойно — но кто-то дает вам шанс.

— Смотри, что я принесла тебе, — говорит миссис Куинти. — На этой кассете «Побег из Шоушенка».

(Я уже говорила вам, что у меня в комнате есть телевизор? Джимми Мак провел кабель через щель между половицами, чтобы я могла смотреть «Домой и в путь». И хоть я и Умная Девочка, изучала Томаса Уайетта — «они убегают от меня, а раньше домогались меня» и Филипа Сидни, и целую Бригаду Поэтов в Чулках с Подвязками, — я люблю переноситься к антиподам на пляжи Сиднея. Только тогда я вижу солнце.)

— Спасибо, миссис Куинти.

— Сама-то я его не смотрела, но миссис Куинлэвин говорит, что это хороший фильм. Она показала его ученикам Переходного года, так те даже притихли.

— Потому что это фильм о невозможном спасении.

— Что ж, — говорит она, — может, не будет никакой пользы.

— Миссис Куинти?

— Да, Рут?

— Вы когда-либо слышали о том, как человек отделился от своей тени? Он отделяется от нее и всю остальную часть повествования пытается поймать и вернуть ее себе. Что-то вроде этого.

Примерно через месяц после того, как приезжали Тетушки, по почте пришел пакет: оберточная бумага, аккуратно перевязанная бечевкой, и в ней смешанная компания Шарлотты Бронте, миссис Элизабет Гаскелл и довольно объемистый, я бы сказала, содержательный, Томас Харди, лежащий между ними. Я проглатывала все эти книги одну за другой со своеобразным постоянным голодом, будто они были яблоками, которые насыщали вас и в то же время делали голодными. Могу признаться — ничто не доставляло мне такого удовольствия, как то, что те книги находились в моей комнате под самой крышей. Возможно, так было потому, что я знала — Это книги для Суейнов. Возможно, потому — и это сущая правда, — что в глубине души я Задавака Рут и не хотела быть МакКарролл, или потому, что было нечто привлекательное в Философии Невозможного Стандарта. Так что когда мне говорят, что эти книги выше моего понимания, это означает, что они те самые, какие мне хотелось прочитать и какие я на самом деле прочитала. То, что Сестра Маргарет-Мэри в Килки сделала для посещения Мессы, я сделала для чтения — Стандарт Чемпионов Мира. Когда мне было восемь лет, Мама повезла меня в Эннис, чтобы купить мне мои первые очки, и самый первый вопрос, который нам задали, был:

— Она много читает?

Будто это был Знак Свыше, будто он мне в лицо сказал «Умная Девочка», и когда я получила очки и надела их в школу, вы могли бы поклясться, что я была Маленькой мисс Фарфоровое-личико, и Джейн Броудер — она сама себя выбрала Матерью Наседкой нашего класса, и у нее уже в возрасте восьми лет были энциклопедические знания о Вещах, Которые Могли У Вас Пойти Не Так, — вроде как отгородила меня и кричала всем, кто приближался ко мне ближе чем на десять футов:

— Осторожно! У нее очки!

Я была просто чуть более деликатной, чем другие, или менее тщеславной, или менее претенциозной, что ли, или какой-то там еще, потому что были и другие, которые не могли хорошо видеть, другие, которые, как вы замечали, прищуривались или заглядывали в чужие тетрадки, когда надо было что-то списать с доски. Но те другие не позволяли портить свою красоту очками в толстой коричневой оправе. И эти самые очки, как решил Комитет по Здравоохранению Среднего Запада, были наилучшим антимальчиковым устройством, какое только можно придумать, либо родители тех девочек не думали, что зрение так важно для их дочек.

В Фахе было легко отличаться от других. Одно время Тетушки присылали мне желтые атласные шлепанцы, и когда я надевала их к Мессе, можно было почувствовать, что вся церковь заметила их, а Мэри Мэлони подумала «Протестантская Обувь» и «Понятия Суейнов», начала содрогаться в своем прекрасном пальто и кашлять так, будто негодование стояло у нее в горле большим комком шерсти, а потом, между Офферторием и Консекрацией, нашла утешение в мысли, что через день шлепанцы станут грязными. Я посмотрела на нее и поняла. Такая уж я девочка, все замечаю. Но из-за этого я не перестала бы носить их. Я все же очень Суейн. Я все же очень похожа на Папу с каким-то его глупым упрямством или силой воли, а это ему, должно быть, понадобилось, чтобы прибыть сюда с таким именем, как Вергилий Суейн, к тому же он говорил на латинском языке, ведь первый вопрос, который тогда задавали, был только:

— Суейн?

И этого достаточно. В одном этом слове заключено целое повествование. Не то, что сейчас, когда есть такие фамилии, как Квятковский, Сека и Паулав; а в то время наихудшим для человека было бы сказать: «Неподходящий». Когда вы отличаетесь от других, вы можете выбрать одно из двух — либо выделиться, либо отступить.

Я уже отличаюсь, потому что я близняшка. Забавно, если вы можете сказать:

— Я близняшка.

Я не одна из близнецов, но я на самом деле Близняшка.

Будто бы все время есть две меня, и та, другая, прямо здесь, рядом, и не имеет значения, видите вы ее или нет.

Можно еще сказать, что я — Половина.

Как бы то ни было, в нашем округе близнецов не воспринимают правильно, то есть как понятие. До нас были идентичные близнецы Консепта и Ассампта Тэлти, чьи имена каким-то образом слились в умах местных жителей в одно имя Консампта; ту, кого встречали, называли этим именем, а если сестры были вместе, то им говорили «Привет, Консампта!», и девочки отвечали «Привет!». В нашем округе случаются странные вещи. Мэри Хегарти катала детскую коляску по деревне в течение девяти лет после того, как ее сын Шони умер во младенчестве, и никто так и не сказал ей: «Мэри, твоя коляска пуста».

Люди просто оставляли все как есть, и она катала свое горе по деревне и по проселочным дорогам у реки, куда все горе и стекает.

Во главе Национальной школы Фахи стояла миссис Конхиди. Она приехала из какой-то гористой местности графства Керри, и я скажу лишь одно — когда я впервые увидела ее, то подумала, что она мистер Конхиди. Я знаю, это невежливо, но когда вы находитесь в моем положении с чем-то в крови, у вас есть Особые Привилегии, и первая из них — вы можете говорить правду. У миссис Конхиди лицо было похоже на брюкву. А плечи такие, что вы легко могли вообразить, как она запросто взваливает на них овцу. Там, откуда она приехала, не было никаких стоматологов. Она была последней поклонницей Кримплена, практичной ткани, которая не могла ни сморщиться, ни полинять и которая бросила вызов и времени, и человечеству — всегда выглядела одинаково. Платья миссис Конхиди всегда были с длинной застежкой-молнией вдоль спины от самой шеи. На молнии был язычок с небольшим квадратным отверстием, который миссис Конхиди всегда оставляла торчащим вверх, будто у нее была тайная надежда, что однажды с неба спустится крючок и заберет ее. Я, конечно, надеялась, что так и случится. Джимми Мак сказал, что миссис Конхиди Стала Учительницей, потому что школа была единственным местом, где она могла править без опасения получить отпор и где она могла дать волю своей потрясающе огромной потребности крушить вещи. Мистер Конхиди, видимо, наслаждался этим в первые три месяца их брака, но потом сбежал, чтобы, как сказала Бабушка, в следующий раз попытаться найти миссис Конхиди настоящего женского пола.

— Рут и Энгус Суейн, идите сюда.

— Да, мисс.

Эней подарил ей Обаятельную Улыбку в Полную Силу. Он немного наклонил голову, так, чтобы челка дивных светлых волос увеличила воздействие общего очарования. Он перешел к состоянию Полной Лучезарности. Но это не сработало.

— Рут, ты будешь в классе мисс Барри. Ты, Энгус, будешь в классе мистера Кроссана.

Мы с братом даже не взглянули друг на друга. Не сказали ни слова. Мы просто стояли с ощущением, будто нас отрезали друг от друга.

Вы не можете этого понять. Возможно, вы сможете вообразить, но не сможете понять то, как это чувствуется у вас в крови.

— Мисс?

— Теперь идите. Класс мисс Барри. Класс мистера Кроссана.

— Нельзя ли мне остаться с моим братом?

— Нет. Нельзя.

— Пожалуйста, мисс.

— Никаких «Пожалуйста, мисс». Мисс Барри, мистер Кроссан. Сейчас же. Так будет лучше для вас обоих.

Никогда не забуду, как шла по коридору после того, как мы вышли из ее кабинета. Никогда не забуду липкого воздуха и гула неясных учительских голосов, доносящихся из классов. Казалось, мы выскользнули из мира, а вся эта деятельность продолжалась. Была половина одиннадцатого утра, и был обычный понедельник, и все были на своих местах за дверями, кроме нас. На потолке коридора были квадратные куполообразные световые люки, и солнечный свет стоял столбами, и в них плясали пылинки и какие-то частицы, которые нельзя увидеть при других обстоятельствах. Казалось, мы пересекаем некую границу и пока движемся, не находимся ни в одном мире, ни в другом. Один столб солнечного света закрывал собой другой. И я, возможно, осознавала, что все меняется, что я теряю брата, что в этот момент он начинает ускользать от меня. Возможно, в том шествовании по коридору я могла ощущать, как покидают нас летние дни, совместные игры в полях за нашим домом и на Большом Лугу, прятки среди тюков, наше с Энеем лазанье по деревьям. И еще то, как я излагаю брату Версию Рут того, о чем прочитала в книгах, и то, как мы перекликаемся через верхние слои атмосферы, ведь мы на самой верхотуре, — я на своей кровати под небом, он на своей:

— Ты уже спишь?

— А ты?

Я дотянулась и взяла Энея за руку. Я попробовала применить свою уловку под названием Заставить Все Остановиться, чтобы «все» просто осталось с нами, плавая в столбе солнечного света, там, где перемены до него не смогут добраться.

Это покажется вам такой мелочью. Даже может быть, что вы на стороне Конхиди и полагаете, что Так Будет Лучше. Так говорится во многих книгах — Близнецов Надо Разлучить.

Но такого нет ни в одной из книг, написанных близнецами.

Миссис Конхиди вышла из своего кабинета.

— Рут Суейн, хватит валять дурака. Живо в класс.

Я отпустила руку Энея. Он посмотрел на меня. Улыбнулся одной из тех храбрых улыбок, какими улыбаются маленькие мальчики. Но он был напуган.

Я помню ощущение от холодной ручки двери, ведущей в класс. Я помню, как Эней прошел мимо меня — туда, в класс мистера Кроссана — и не обернулся, а я смотрела, как он идет, думала «Я люблю брата» и чувствовала ту безнадежную утрату, для описания которой в тот момент у меня не было слов, и лишь много позже я нашла в сказке слово «изгнание».

Мисс Барри была ангелом. За все проведенное мной в школе время у меня было четырнадцать учителей. И только мисс Барри была ангелом.

В тот день Эней не сказал мне ни слова о мистере Кроссане. Когда он вышел во двор, то остался на краю группы мальчиков. Они толкали друг друга и громко кричали, он пытался присоединиться к ним — просто вроде как несмело шел немного позади них, пытаясь найти клей, которого, как он только что обнаружил, у него не было. У меня тоже не было. Зайдите в любой школьный двор на перемене, посмотрите и увидите сами. Увидите тех, у кого нет Человеческого Клея, кто выбегает в первый день, преисполненный прекрасным неиспорченным оптимизмом и доверием, и все еще думает о каждом мальчике и девочке как о своем неизвестном друге и верит в то, Как Нам Вместе Будет Весело. Но на том же школьном дворе, в тот же первый день, уже есть кто-нибудь, возникший из злых генов таких людей, как Майкл Муни, или генов Наседки, как Джейн Броудер, и эти люди чувствуют, что от вас исходит нечто, чувствуют то отличие, а вы даже не подозреваете, что оно от вас исходит, и — бум! — вас отторгли, вы не можете быть приняты. Стайка детей бежит по двору, и вы бежите тоже, но это похоже на сигнал, данный на той длине волны, какую вы не приняли вовремя, и потому вы отстаете на несколько шагов. Посмотрите на фотографии класса Энея, и вы поймете. Его будто прифотошопили, вокруг него есть белая полоска, и нет никакого Человеческого Клея.

Я наблюдала за ним в тот день, хотя и стала Девочкой-В-Очках. И думала «Ладно, если я должна быть на своем собственном острове, я сделаю так, чтобы Эней присоединился ко мне».

Остров Суейн меня бы вполне устроил. Но когда я пошла через двор со стороны Девочек к стороне Мальчиков, чтобы поговорить с братом, он отвернулся. Он не хотел смотреть на меня. Он не хотел быть спасенным.

— Отделился от своей тени? — спрашивает миссис Куинти.

— Да.

— Нет. Нет, Рут. Не думаю, что знаю такую сказку.