Глава 18
Локотков даже не стал изображать удивление. Просто указал взглядом на дверь.
– Прикройте, пожалуйста. И сядьте.
– Я не изменю своего решения, – твердо сказала Кира больше себе, чем ему, но все же просьбу выполнила.
– Садитесь, садитесь. Может, коньячку?
– Послушайте, я не люблю эти реверансы. Давайте прямо. Мое повышение отменят?
– Ну что же вы так плохо о нас думаете? – Локотков опустился в кресло, заставив мебель жалобно скрипнуть, поерзал и сложил руки на животе. – Это же был не шантаж. Просьба. Так устроен мир: люди могут дать друг другу какую-то выгоду.
– Я шла на проект не за выгодой, – Кира упорно боролась с неприязнью.
– Ну, конечно. За идею, – нехорошо усмехнулся Локотков. – Я же не первый день живу. За идею вон в электричках можно с протянутой кепкой ходить. А это шоу-бизнес.
– Это хороший профессиональный уровень. И больше ничего.
– Ну-ну. Я ожидал чего-то подобного. От вас, правда, чуть позже. Мне вы казались чуть более стойкой.
– Вы о чем? – Кира напряглась, мысленно возводя в квадрат триста двадцать восемь, чтобы выглядеть вежливой.
– Популярность, статус… Набиваете себе цену, Скворцова? Нет-нет, не отрицайте, – он махнул пухлой ручкой. – Все мы люди. Здесь никто не станет вас осуждать. Чего вы хотите? Прибавки? Премии? Новой должности? Может, дополнительной недели отпуска? Проявите сговорчивость, и я смогу пошуршать насчет путевки за счет компании. В качестве поощрения работнику месяца. Что скажете?
Кира стиснула зубы. С ней торговались. С ней торговались, как с самой настоящей проституткой. Мол, на что вы способны, милочка, за тысячу сверху?
– Я. Не буду. Рекламировать. «Айтиком».
Локотков изменился в лице, рот стал маленьким, даже большая нижняя губа как будто сдулась.
– Вы что… Серьезно?
– Именно так.
– Вы же понимаете, что это испортит ваши отношения с руководством?
– Я за этим и пришла. Выяснить, здесь мои профессиональные навыки что-то значат? Или важна только преданность начальству?
– Идите к себе, Скворцова. Я завтра все скажу.
– Но…
– У вас есть время до вечера. Успеете передумать – сообщите мне лично. Нет – завтра я сообщу наше решение.
– Наше – это?…
– Руководства компании. Мне очень жаль, Кира, что вы не понимаете таких простых вещей. И еще. Надеюсь, вы слышали о неразглашении коммерческой тайны?
Она кивнула.
– Так вот, если вам придет в голову выставить на всеобщее обозрение то, что вам было предложено… Ну, это будет иметь самые негативные последствия.
– Вы что, угрожаете мне? – Кира встала.
– Ни в коем разе. Просто объясняю очевидные вещи.
– Я не сплетница, – она выскочила из кабинета, не удержавшись от искушения хлопнуть дверью.
Леночка замерла в ужасе с пилочкой для ногтей, остальные сотрудники обернулись на шум с любопытством. И только в глазах Романа, которого Кира не так давно отправила на линию техподдержки, читалось гадливое удовлетворение.
– Ну что? – Эрик, едва завидев Киру, поднялся. – Все плохо?
– Так себе. Пошли выпьем.
Она все сделала правильно. В этом ее убеждал и Саакян по дороге, и собственный внутренний голос. Она должна была отказаться. Но шок не хотел отпускать, нервно дрожали руки, хотелось либо бить посуду, либо плакать в подушку.
Эрик повез ее домой. Не разрешил ей сесть за руль, и Кира не стала с ним спорить. Иначе все закончилось бы дорожно-транспортным, а потом, возможно, потасовкой. Недаром в багажнике со дня покупки машины Кира возила старую хоккейную клюшку. Логичнее была бы, возможно, бейсбольная бита, но так уж вышло, что Геннадий Скворцов своих детей таскал на каток. И пусть бита тяжелее, клюшкой Кира умела драться более продуктивно.
В «Мазде» Эрика самой опасной вещью был прикуриватель, и то, если сунуть в него палец. Свою японочку он нежил, баловал и, глядя, как он аккуратно отряхивает спинку сиденья, Кира невольно позавидовала бездушной машине.
– Они тебя не стоят, – утешал ее Саакян. – Не бери в голову.
– Столько лет… Глупо, наверное, но я привыкла там ко всему. К людям. К Ольге. Даже к Локоткову. А если уволят, Эрик? Что тогда?
– Тогда приходи ко мне программировать белорусские банкоматы.
– Я обожаю твое чувство юмора, серьезно, – она отвернулась к окну. – Но не сейчас.
– А сейчас ты поедешь домой, мы закажем чего-нибудь вкусненького. И все придумаем. Найдем новую работу, если надо, – он притормозил на светофоре и хлопнул ее по коленке. – Вот увидишь. Тебя с руками оторвут. Потому что ты самый офигенный программист из всех, кого я знаю.
– Я просто переустановила тебе операционку. Для этого даже не надо быть программистом.
– Но как, как ты это сделала! – Эрик игриво улыбнулся. – Элегантно и с шиком.
– Попридержи комплименты, овуляция только через неделю.
Он расхохотался.
– Слушай, Саакян, – протянула Кира. – Ты вообще думал, как все это будет?
– Ты о чем?
– Ты, я. Совокупление.
– Боже милостивый, только ты могла подобрать такое слово! – Он мотнул головой. – Сразу бы сказала «прелюбодеяние», чтобы я точно не смог.
– Я даже не могу произнести это вслух. Се… Не могу, видишь? – Она потерла виски. – В смысле, ты приедешь, мы разденемся… И все, мне уже хочется сбежать. Тебе легко, ты хоть помнишь, как оно.
– Хочешь сказать, у тебя так давно ничего не было, что ты забыла матчасть? – он вскинул бровь. – Смотри. Есть пестики, есть тычинки…
– Да ну тебя! – Кира фыркнула и легонько ткнула его в плечо: ему сильно повезло, что он был за рулем. – В Юрмале ты был трезвый, а не я. А мне, считай, все заново.
– Я настолько тебе противен? – с неожиданной серьезностью спросил Эрик. – У тебя вид осужденного на электрический стул.
– Я не знаю. Это же ты! И я!
– И все же я не дам тебе напиться. Если тебе настолько отвратительна эта мысль, давай лучше откажемся от нее. Давай я помогу тебе оплатить донора. Ты будешь свободна и от меня, и от моих родителей. От всех обязанностей. Ты этого хочешь?
Она не знала, что ответить. С одной стороны, она изначально шла именно к этому. С другой… Что-то ей подсказывало, что, если сейчас она скажет «да», между ней и Эриком все рухнет. Это была уже не дружба, еще не любовь. А что-то мягкое, неоформленное и страшно хрупкое. Она привыкла думать, что у нее будет ребенок Саакяна. И это, как ни странно, грело ее. Как будто ей предстояло прыгнуть с десятиметровой вышки в ледяную, темную неизвестность. И пока Эрик держал ее за руку, пока он собирался прыгнуть вместе с ней, она не так боялась сделать шаг.
Она молчала, снова и снова прокручивая свои страхи и сомнения, и в какой-то момент осознала, что пауза была слишком долгой. К ее ужасу, это понял и Эрик.
– Можешь не отвечать, – холодно сказал он. – Если честно, я никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным.
Он резко припарковался у ее подъезда, отчего Кира дернулась вперед. Тихо щелкнул ручник.
– Я не хочу тебя обижать! – робко начала она, но Эрик мотнул головой.
– Давай без этого. Я не маленький, меня жалеть не надо, – он отстегнул ремень безопасности и всем корпусом развернулся к ней. – Просто выслушай. Ты постоянно заставляешь меня чувствовать и делать то, чего я не хочу. Я… Я понятия не имею, как это объяснить, ясно? Я на грани того, чтобы пойти к психоаналитику, хотя считаю их всех шарлатанами. Просто еще чуть-чуть, и у меня откажет мозг. Как это у вас говорят? Ошибка сто четыре… Или вроде того. Короче. Я сам виноват. С самого начала виноват только я.
– В чем?! Послушай…
– Не перебивай, Кир! Я хотел сделать все… Ну если не правильно, то просто чтобы всем было хорошо. Тебе в первую очередь. Видимо, я что-то где-то упустил. Пусть будет так: мое предложение в силе. Но… Ну, мне бы лучше побыть одному сейчас, окей? Делай, что знаешь. Когда твоя плодовитость будет в силе… Овуляция, полнолуние… Черт вас, баб, разберет. Ты знаешь, где меня найти. Дома ты у меня была год назад на вечеринке, думаю, как-нибудь вспомнишь. Просто позвони и скажи: «Саакян, доставай тяжелую артиллерию».
Кира понимала, что сейчас речь идет о чувствах ее друга. Знала, что он открывает перед ней душу. Но ничего не могла с собой поделать. Фыркнула сначала тихонько. Потом громче. И наконец разразилась неуместным приступом хохота.
– Прости… – выдавила она сквозь слезы.
– Ты чего? – Эрик был напрочь обескуражен.
– Я… Прости… Но… – она икнула и умоляюще подняла брови. – С чего ты решил, что у тебя тяжелая артиллерия?
Это было явным перебором. Она могла сколько угодно шутить про белорусские банкоматы, про его работу, манеру одеваться и водить машину. Но ни один мужчина не простит шуток над своей артиллерией.
– Вылезай, – мрачно сказал он, отстегнув ее ремень безопасности.
– Ну прости… Это само собой…
– Лучше иди, женщина.
– Но Эрик!.. Правда, прости! Пойдем, посидим, выпьем… – она потянулась к нему, заискивающе распахнув глаза.
– Я предупреждал.
Он взял ее лицо в руки, приблизился почти нос к носу. Смех застыл у нее в горле, дурашливое настроение испарилось. Никогда еще Эрик не смотрел на нее вот так. По-мужски. Серьезно.
– Я… – открыла она рот, но договорить ей Саакян не дал.
Он впился в ее губы с напором, со смесью страсти и обиды. Это был не тот офисный поцелуй, чтобы развлечь публику. Настоящий, резкий, пугающий. Он держал ее затылок, запустив пальцы в волосы и не давая отстраниться. Он будто клеймил ее, как несмышленого теленка. Ставил свою метку. Не давал – брал.
У Киры стали ватными ноги, безжизненно опустились руки. Она до этого самого момента не представляла, что внутри Эрика кроются такие эмоции. Ее потряхивало, на глазах выступили слезы. Не от боли или страха, а от новых, непонятных ей самой ощущений. Страшили не столько чувства, сколько их масштаб. Все разом обрушилось на нее: запахи, привкус горького шоколада, теплая сила его пальцев и губ. Она не знала, как долго длился этот поцелуй. Не сопротивлялась, но и не отвечала. Просто замерла, понимая: если сердце будет стучать еще хоть чуточку быстрее, ее отсюда заберут коронеры.
– Иди, – выдохнул он, прекратив терзать ее.
Губы распухли и как будто даже пульсировали. Она закусила нижнюю, не в силах справиться с дрожью.
– Ты что?… – вяло начала она.
– Иди домой.
И ей хватило чувства самосохранения, чтобы послушаться. Она честно старалась идти ровной походкой, не шатаясь, не сбиваясь с маршрута. И не оглядываясь. Народное вече у подъезда даже прекратило свои дебаты, вперив в одиночку из тридцать пятой квартиры свои жадные до пикантностей взгляды. Сегодня Кира как никогда чувствовала себя представителем древнейшей профессии после долгой рабочей смены. Она с трудом смогла кивнуть бабулькам и то, не в полной мере контролируя движения тела.
Чудом доползла до дома и ничком плюхнулась на кровать. Мир рушился. Работа, на которой она планировала трудиться до пенсии, подвисла на волоске. Эрик, которого она считала другом, вдруг вывалил на нее… И ведь правда, тяжелую артиллерию. По-другому не скажешь.
Будь ты проклят, Саакян! Возможно, она даже произнесла это вслух. Будь ты проклят, наглый, самоуверенный армянин! Зачем ты сделал это? Именно сейчас, когда она взялась ломать себе карьеру! Неужели нельзя было хоть что-то оставить незыблемым и вечным, как бюст Ленина в их нижегородском доме культуры? Как все это понимать?!
Кира ломанулась в ванную, умылась трижды. И горячей, и ледяной водой. И все равно до сих пор чувствовала его вкус. И что самое дикое во всей этой истории, этот вкус не был ей неприятен. Эрик словно вытянул из нее всю взлелеянную за долгие годы независимость. Оставил ни с чем. Одну на руинах. Что это было? Влюбленность? Желание? Месть? Вот ведь поганец, ему бы в покер играть с такой-то скрытностью! Как снег на голову!
И Кира разозлилась. Утвердилась в решении накатать самый феминистский из своих монологов. Уделать всех: Расулову с ее боязнью конкуренции. Эрика с его самомнением. Локоткова с его угрозами. Съемки были назначены на понедельник, а уж за четыре дня можно было добавить такой остроты в номер про гинеколога, что как бы кто не обрезался.
Запала хватило до двух часов ночи. Потом Кира залезла под одеяло, взяла к себе Линукса и уповая на его бессловесность, выплакала в его шкуру все свои обиды, начиная с того дня, как родители привезли из роддома младшего братика. Она не хотела быть слабой! Никогда не ныла и презирала любителей наматывать сопли на кулак. И ненавидела Эрика за то, что он откупорил ее, как теплое шампанское, и теперь наружу поперло то, что она вытаскивать не планировала.
Утром, опухшую и с больной головой, ее вытащил из кровати телефонный звонок. Надежда, что Саакян хочет извиниться, растаяла. Звонила Леночка, секретарша Локоткова. Требовала быть в десять часов в кабинете шефа.
Все нехорошие предчувствия оправдались, стоило Кире распахнуть дверь. Сан Сергеичу не надо было даже открывать рот, сам спертый офисный воздух шептал об увольнении.
– Мы предлагаем вам оформить заявление по собственному, – криво улыбнулся Локотков. – Учитывая ваш опыт работы… Хотелось бы расстаться полюбовно.
– И все из-за какой-то рекламы? – с горечью уточнила Кира.
Она бы не опустилась до просьбы оставить ее. Но никак не могла поверить, что вот так, по одному щелчку пальцев ее могут выгнать.
– Дело не в рекламе. – Локотков облизнул губы и зачем-то взглянул на часы. – Речь о лояльности. Если вы не участвуете в развитии компании, если не видите плюсов в ее росте, то о чем может идти речь? Для вас работа здесь – вторична. Вы ставите юмор выше «Айтиком». А нам нужны те, кто целиком включается в команду. Тот, кто станет частью ее успеха.
Опять какие-то агитки. Впору открывать секту «Свидетели Айтикома»! Корпоративная этика, команда… Они правда думают, что кто-то идет к ним работать не за деньги, а за любовь к бренду?
– Я не буду писать заявление, – на удивление ровным голосом произнесла Кира. – Оформляйте увольнение по обоюдному согласию.
Пусть делают что хотят, но они обязаны платить ей еще три месяца.
– Вы, конечно, можете настоять на своем, – Локотков поправил воротник, слишком туго обхватывающий третий подбородок. – Но вы же понимаете: в нашей сфере рекомендации решают все. Черный список разработчиков – и работы по специальности вам не видать. Неужели такие проблемы вам нужны?
Ногти Киры впились в ладонь, она с усилием сглотнула. Не от страха – от злости и омерзения.
– А если я напишу заявление? – уточнила она.
– Мы с руководством решили, что можем оплатить вам эти две недели по новой ставке. Но поскольку вы заняты в разработке нового приложения, конфликт интересов может сказаться на результате. Поэтому на этот срок вы можете только сесть на третью линию техподдержки.
– Я подумаю.
Ее подмывало надеть на Локоткова мусорную корзину и послать его с руководством куда подальше, но слишком дорого обошлись бы последствия. Сейчас, когда она планировала беременеть, даже если не от Саакяна и не в этом месяце, работа ей будет нужна. А компания «Айтиком» в сфере программного обеспечение имела вес. С ней считались. И отрицательный отзыв мог перечеркнуть все… Неужели все-таки придется писать заявление?… Хотела доказать, что не продается? Получила обратное.
Кира надеялась хотя бы в обеденный перерыв поговорить с Ольгой. Утешиться, зарядиться оптимизмом и неиссякаемой энергией. Но Липкина дулась. Как только Скворцова зашла в обеденную каморку со своим пластиковым судочком, Ольга в полнейшем безмолвии прошагала вон и отправилась на обед с Леночкой. С этой непроходимой дурой, которая ничего серьезнее женского журнала в жизни не читала и непонятно, как вообще попадала вилкой в рот.
Все просьбы о прощении улетали в никуда. Ольга была в сети, но на сообщения не отвечала. Кира не выдержала и сама пошла в бухгалтерию, уселась на край стола Липкиной и отчетливо извинилась. Дважды.
– У меня много работы, – отчеканила Ольга в монитор.
– Да я сама не знала, что у меня с Эриком! Не хотела говорить, потому что он тебе не нравится…
– Кир, я переживала за тебя! – Ольга поджала губы, но все же взглянула на подругу. – Думала, ты страдаешь, не можешь себе найти мужика. Жалела тебя. А ты просто развлекалась. Все это время ты встречалась с этим слащавым армянином, с кобелем, каких свет не видывал. А мне вешала лапшу про одиночество. Так не поступают с друзьями.
– Да не встречаюсь я с Эриком! – отчаянно воскликнула Кира. – И он не кобель…
– Ну ясно. А вчера он тебя по дружбе чуть не сожрал посреди офиса? Хоть бы постеснялись…
– Он просто хотел меня позлить.
– Я заметила! С таким-то букетом! И те розы, наверное, от него были! Ну ты и…
– Да не от него! От Кати. Она просто извинялась.
– Только не делай из меня идиотку, – Ольга презрительно скривилась.
– Правда! И Эрик… Он просто предложил быть донором!
– Как благородно. Мои поздравления.
– Оль, ну пожалуйста! Не обижайся! – Кира коснулась ее плеча, но Липкина с такой злостью посмотрела на руку предательницы, что Скворцовой пришлось отстраниться. – Меня уволили сегодня.
На мгновение на лице Ольги мелькнуло сочувствие. Но тут же исчезло, сменившись обидой и непробиваемым упрямством.
– Надеюсь, ты недолго останешься без работы, – произнесла она и нарочито увлеченно застучала по клавиатуре.
– Да ну тебя… – Кира пошла к себе.
Ее накрыла апатия. Слишком много перепадов настроения за последние дни. Она искренне надеялась, что здоровый пофигизм станет последней ступенью. Взяла пальто и, показав прыщавому Роману средний палец, оставила на столе Локоткова заявление. На сегодня она закончила работать. Что, в конце концов, они могли ей сделать? Уволить еще раз?
Эрик так и не объявился. Ни в этот день, ни на следующий. Пропал. Не звонил, не писал, не караулил с розовым телефоном или гладиолусами у подъезда. Не звал в кафе и не беспокоился о том, сыта ли она. А она ела лепешку из осетинской пекарни, и впервые ей было этого недостаточно.
Квартира казалась пустой и холодной, и не только потому, что октябрь принес заморозки, а отопления еще не дали. Все ее существование превратилось в одни длинные, бесконечные сумерки. Не те, что с вампирами и полуголыми оборотнями, а те, что серые, промозглые и безрадостные.
Самостоятельность внезапно превратилась в одиночество. Теперь Кира была бы рада даже присутствию болтливой Кати или любопытной Ольги. Но всех она оттолкнула своим стремлением к независимости. Всех – и главным образом Эрика. И глядя на довольного жизнью Линукса, Кира отчаянно завидовала его самодостаточности. Как он не сходит с ума в четырех стенах? Как умудряется развлекать себя? Понятно, что с такой гибкостью не нужна вторая половинка.
Против воли всплывал в памяти ужин у родителей Эрика. Шумные девчонки, ворчливый, но добродушный папа Геворг и маленькая искусница Элинар. Кира смотрела, как зажигаются окна в доме напротив, и думала, что там, у кого-то, сейчас накрывают к столу. Дети бегают с машинками и рисуют на обоях, мама помешивает печенку в подливке, про которую обязательно потом кто-нибудь скажет «фу». Зато если доесть – дадут на десерт кусок шарлотки с молоком. Папа заходит с работы, весь холодный, пропахший осенью, с красными от ветра щеками.
– Что купил, что купил? – кричат дети.
И он достает из внутреннего кармана яркие пачки конфет. И все весело виснут у него на шее, получая свою порцию колючих небритых поцелуев.
– Только после ужина! – строго предупреждает мама, и разноцветные сладости кочуют на верхнюю полку, подальше от шаловливых рук.
Примерно так было в детстве Киры. Вряд ли за те годы, что она отстраивала великую женскую независимость, что-то существенно изменилось. Она так стремилась убежать от чего-то, что забыла, куда бежит. И вдруг оказалась в тупике.
Фирма, которой она отдала здоровенный отрезок жизни, выбросила ее как ненужную вещь. И она ведь была ею! Она ведь действительно была никому не нужна. Даже мама – и та давно махнула на нее рукой, отчаявшись вырастить что-то стоящее.
У Киры остался последний шанс избавить себя от одиночества. От участи старой безумной кошатницы. Шанс стать матерью. Единственное, ради чего стоило отдать все. Гордость, самоуважение и все основы феминизма.
Кира сдалась. Выкинула из дома остатки барной коллекции, чтобы не было искушения спиться. Повесила на холодильник график температуры. И едва кривая опустилась до нужной отметки, вытащила из глубины гардероба кружевное белье, подкрасила ресницы и прямо в шесть утра, пока еще толком не рассвело, отправилась по знакомому адресу. С запасом – чтобы хватило времени до начала рабочего дня.
Стучать и звонить пришлось довольно долго, пока наконец, щурясь и зевая, из-за двери не показалась бородатая физиономия.
– Ну, Эрик Саакян, – торжественно произнесла Кира. – Доставай свою тяжелую артиллерию.
