«Роскошна во всем пространстве сего названия…». Екатерина I
Существует несколько версий происхождения Екатерины I. Самая распространенная: она, Марта Скавронская, дочь литовского крестьянина. (Хотя есть предположение, что ее мать была тайной возлюбленной ливонского дворянина фон Альвендаля и Марта была плодом их связи.)
Так или иначе, мать, овдовев, переселилась в Лифляндию, где вскоре умерла, а судьбой сироты занялась тетка, отдав ее в услужение роопскому пастору Дауту. Рожденная в римско-католической вере, девочка, применяясь к новому окружению, приняла лютеранство.
А вскоре ее взял на воспитание живший в Мариенбурге пастор и ученый Эрнст Глюк. Сейчас трудно сказать, почему этот выдающийся просветитель, переведший Библию на русский язык и открывший впоследствии в Москве, на Покровке, одну из первых в России светских школ, не научил Марту элементарной грамотности (она всю жизнь с грехом пополам подписывала свое имя). Возможно, он видел ее назначение лишь в помощи по хозяйству и уходе за детьми. Имеются сведения, что уже тогда она проявляла излишнюю благосклонность к сильному полу. Рассказывают, что от одного из домочадцев пастора Марта даже родила дочь, умершую через несколько месяцев. Подобное поведение заставило Глюка немедленно выдать замуж свою семнадцатилетнюю воспитанницу за шведского драгуна Иоганна Раабе (по другим сведениям, Иоганна Крузе), который либо накануне, либо сразу после свадьбы отбыл на войну.
При взятии Мариенбурга русскими войсками 24 августа 1702 года Марта попала в плен. Сначала она стала любовницей одного русского унтер-офицера, который избивал ее; затем к ней воспылал страстью генерал от кавалерии Родион Боур; после него – генерал-фельдмаршал Борис Шереметев, и наконец в 1703 году она попала в дом Александра Меншикова, где, между прочим, стирала белье (сколько раз она потом будет шутить о себе как о бывшей «портомое»!). Здесь-то и заприметил ее Петр I, бывавший запросто в доме своего Данилыча. А в 1705 году Марта была уже дважды беременна от Петра – у нее родились двое сыновей, впрочем, вскоре умерших. Тогда же она приняла православие и ее нарекли Екатериной Алексеевной.
Однако никаких перемен в жизни Екатерины пока не происходило: она продолжала жить в доме Меншикова вместе с Дарьей и Варварой Арсеньевыми и Анисьей Толстой. Они представляли своего рода общий гарем Петра и Меншикова. Кроме того, у Петра были и метрессы на стороне. Но ни тогда, ни позднее, живя во дворце царя, Екатерина ни разу не упрекнула его за внимание к другим женщинам. Петр заставлял ее не только снисходительно относиться к своим мимолетным связям, но и слушать его откровения об интимных забавах с девками, а также – это кажется сейчас невероятным! – принуждал ее саму подыскивать ему метресс. А среди них были и ее потенциальные «совместницы», как называли тогда конкуренток. И особенно опасны они были на раннем этапе, когда Екатерина была еще Петру никакая не жена, а только мать двух его непризнанных дочерей (1708 и 1709 года рождения). Сколько соблазнов было у Петра – и «Авдотья, бой-баба» – генеральша Авдотья Чернышева, и красавица Марфа Черкасская, и обворожительная Мария Матвеева, и княгиня Мария Кантемир, и, наконец, услужливая Анна Крамер и пленительная Мария Гамильтон, о которых мы еще расскажем. Можно представить себе ту атмосферу соперничества между фаворитками – все они стремились перещеголять друг друга новейшими модными нарядами, дорогими украшениями, румянами и притираниями, и все ждали подарков от прижимистого Петра. Но тревога «мариенбургской пленницы» оказалась напрасной. Никакие фаворитки уже не могли заменить царю ее, Екатерины. Приворожила она Петра и тем, что была «телесна, во вкусе Рубенса, и красива», и своим неиссякаемым весельем, а главное – редким качеством: сочувствием ко всем его делам и заботам. А сочувствие было так необходимо Петру! Как об этом писал Даниил Гранин: «Екатерина пленяла… откровенной чувственностью. Темперамента у нее хватало и на балы, и на танцы, и на пирушки. Она разделяла с царем походную жизнь, солдатскую пищу и в то же время удачно олицетворяла семейный очаг, куда его с годами все больше тянуло». А еще она «обладала огромным природным умом, глубоким пониманием мужчин и владела искусством обходиться с ними. Она была одарена тонким тактом, давала Петру и его министрам прекрасные советы. Даже в самых затруднительных ситуациях она не теряла голову. В самые сложные моменты она умела найти правильное решение».
Словом, она смогла сделаться нужной Петру, стать его приютом, его домом. Она одна умела успокаивать царя в минуты нервных приступов, которые сопровождались дикими головными болями. В такие моменты все в ужасе прятались от монарха. Только Екатерина подходила к нему, заговаривала с ним своим особым языком, и это действовало успокаивающе. Затем она ласкала голову Петра, и он засыпал у нее на груди. После этого, дожидаясь благотворного действия сна, она долго сидела неподвижно, пока Петр не проснется. И царь вставал свежим и бодрым.
Мемуарист свидетельствовал: «Она не была ни мстительна, ни злопамятна, чем сильно отличалась от своего друга и советчика Меншикова, всегда мстительного и непреклонного. Екатерина умела обезоруживать своих врагов и многих превратила в преданных сторонников, никогда не забывая оказанной услуги».
Об отношении Петра к Екатерине свидетельствуют его письма к ней, полные заботы и внимания, а также не свойственная ему щедрость. Так, 5 января 1708 года, в разгар войны с Карлом XII, полагая свою жизнь в опасности, Петр распорядился выдать Екатерине с дочерью 3000 рублей – сумма для того времени немалая, если учесть известную бережливость царя. В письмах царя к своей красавице обращают на себя внимание извещения государя о посылаемых подарках и гостинцах – а это не что иное, как знаки внимания и любви самодержца. Так, он ей материю да кольцо, а «маленькой» (дочери) полосатую материю с пожеланием «носить на здоровье». Или покупал для Екатерины новомодные часы со специальными стеклами от пыли, да печатку, «да четверной лапушке втрайом», с извинением, что «больше за скоростью достать не мог, ибо в Дрездене только один был день». В другой раз слал «устерсы… сколько мог сыскать». В письмах Петра часты мотивы разлуки: «Ей, без Вас скучнехонько»; «Для Бога ради приезжайте скорей. А ежели зачем невозможно быть, отпиши, понеже не без печали мне в том, что не слышу, не вижу Вас»; «Хочется мне с тобою видеться. А тебе, чаю, гораздо больше того, что я в 27 лет был, а ты в 42 не была» (так писал ей 42-летний царь).
Однако Екатерина нечасто расставалась с Петром I: она сопровождала супруга, даже будучи беременной. Выдающуюся роль она сыграла в 1711 году в Прутском походе, когда русскую армию, возглавляемую царем, окружили втрое превосходившие силы турок и крымских татар. В русском лагере началась общая паника – на исходе было продовольствие и запасы питьевой воды, не было корма лошадям. Самообладание потерял даже Петр. И только Екатерина сохранила присутствие духа. Любительница роскоши, она в этот судьбоносный момент, казалось, забыла об этом своем пристрастии – и все имевшиеся у нее драгоценности пожертвовала на подкуп турецкого паши, командовавшего вражескими войсками. В результате был заключен спасительный мир, русская армия уцелела. Тогда Петр I в ознаменование «вечной памяти знаменитого освобождения армии, царя и царицы у реки Прут» учредил орден Святой Екатерины, которым впоследствии награждались наиболее заслуженные женщины России. А в 1713 году царь спустит на воду 60-пушечный фрегат «Святая Екатерина». Екатерину же он наградит этим орденом 24 ноября 1714 года, подчеркнув, что в то опасное время она «не как жена, но как мужская персона видима была».
9 февраля 1712 года состоялось бракосочетание Петра I с Екатериной Алексеевной. Несмотря на то, что царь вновь подчеркнул при этом заслуги своей избранницы перед государством и армией, в народе распространялись «неудобь сказаемые толки» против новой жены: «Не подобает Катерине на царстве быть: она не природная и не русская… Она с Меншиковым его величество кореньем обвили…» и так далее. Очень точно проанализировал ситуацию Борис Успенский: «Брак Петра с Екатериной вызвал резко отрицательную реакцию не только потому, что Петр женился вторым браком при живой жене, насильственно постриженной, – подобные прецеденты по крайней мере имели место (пусть в исключительных случаях) и раньше. Беспрецедентным было смещение духовного и плотского родства. Дело в том, что восприемником Екатерины, когда она преходила в православие, был царевич Алексей Петрович. Следовательно, Екатерина была крестной дочерью Алексея (ведь даже “Алексеевной” Екатерина была названа по имени своего крестного отца…), а по отношению к самому Петру она оказывалась в духовном родстве внучкой; при этом духовное родство в данном случае не различалось от плотского, но лишь становилось еще выше. Итак, обвенчавшись с Екатериной, Петр как бы женился на своей внучке. Это не могло расцениваться иначе, как своего рода духовный инцест, кощунственное попрание основных христианских законов». Царь, однако, не склонен был прислушиваться к мнению толпы.
Экономный и даже, по словам современников, «скуповатый» Петр, и женившись, по отношению к тратам царицы всегда проявлял завидную широту. Особенно резко это бросалось в глаза при сравнении дворов Екатерины и Петра. «Двор царицы так хорош и блестящ, как почти все дворы германские… У царя же, напротив, он чрезвычайно прост», – отмечал камер-юнкер Фридрих-Вильгельм Берхгольц. Петру прислуживали лишь несколько денщиков; у Екатерины же одних только женщин, вместе со стряпухами, было 34, да еще 50 мужчин и 22 человека при лошадях и экипажах. Иностранцы говорили, что двор этот затмевает пышностью любой, кроме Версаля. (Заметим в скобках, что «короля-солнце» Людовика XIV обслуживали 198 человек.) И это не удивительно – драгоценности с редкой откровенностью выносились здесь на всеобщее обозрение. Голштинец граф Хеннинг Фридрих фон Бассевич сообщил: «Супруга… окружена, согласно воле монарха, царским блеском, который ему всегда был в тягость и который она умела поддерживать с удивительным величием и непринужденностью. Двор, который она устраивала совершенно по своему вкусу, был многочисленен, правилен, блестящ, и хотя она не смогла вполне отменить при нем русских обычаев, однако ж немецкие у нее преобладали». Когда Петр и Екатерина путешествовали вместе, то, как правило, в отдельных поездах, отличавшихся один своей роскошью, другой – простотой.
Екатерина всегда стремилась одеваться щегольски, постоянно следила за европейской модой. Знаменательно, что факт этот нашел свое отражение в повести А. С. Пушкина «Арап Петра Великого»: «Государева коляска остановилась у дворца, то есть Царицына сада. На крыльце встретила Петра женщина лет тридцати пяти, прекрасная собою, одетая по последней парижской моде».
Не исключено, что вкус к модному платью и драгоценностям привил Екатерине ее давний друг, наипервейший поклонник роскоши в Петровскую эпоху Александр Меншиков (они нередко баловали друг друга подарками).
О ее обостренном интересе к модам свидетельствуют и ее письма. «Впредь просим, – писала она к находившемуся в Италии Савве Владиславичу-Рагузинскому, – ежели что выдет новой моды какие дамские уборы, а именно платки и прочее, дабы старались по одной штучке для пробы прислать к нам». И царице посылались платки, муфты, цветы из шелка и перьев, туалетное мыло, духи и т. д.
Модные товары посылал жене из-за границы и сам Петр. Известно, что она возжелала заиметь распространенные тогда в Европе фонтанжи и аллонжи (мода на них сохранялась до 1720-х годов), служившие из-за их непомерной величины мишенью критики со стороны моралистов и сатириков. 7 апреля 1717 года монарх писал Екатерине из Брюсселя: «Посылаю тебе кружива на фонтанжу и агаженты; а понеже здесь славные круживы всей Эуропы и не делают без заказу, того для пришли образец, какие имена или гербы на оных делать». Она сразу же ответила: «Особливо благодарствую за присланные кружива брабантские, которые я також в целости получила. А что изволили Вы милостиво ко мне писать, чтоб прислать обрасцы, какие мне еще надобны кружива; и хотя я не хотела тем утрудить Вашу милость, однакож при сем образец посылаю и прошу против оного приказать зделать на фантанжи, толкоб в тех круживах были зделаны имяна Ваше и мое, вместе связанные».
Она облачалась то в новомодные французские одеяния, то в испанские робы, то в щеголеватые немецкие платья, блистая всеми цветами радуги – дорогим серебряной материи шитьем, атласным, оранжевым, красным – великолепнейшими костюмами. Искусно одета она была и на ассамблеях (чем резко выделялась на фоне простой одежды Петра). Здесь она могла вести беседу на четырех языках. Но поистине неподражаема она была в танцах – «танцевала чудесно и выполняла артистически самые сложные пируэты, в особенности когда сам царь был ее партнером. Ее низкое происхождение не смущало ее».
Плебейское происхождение ничуть не смущало Екатерину, однако оно сразу бросалось в глаза искушенным. Сохранился отзыв одной брайретской маркграфини Вильгельмины о приезде российской царской четы в Берлин в 1719 году. «Царица была мала ростом, толста и черна; вся ее внешность не производила выгодного впечатления. Стоило на нее взглянуть, чтобы тотчас заметить, что она была низкого происхождения. Платье, которое было на ней, по всей вероятности, было куплено на рынке; оно было старомодного фасона и все обшито серебром и блестками. По ее наряду можно было принять ее за немецкую странствующую артистку. На ней был пояс, украшенный спереди вышивкой из драгоценных камней, очень оригинального рисунка в виде двуглавого орла, крылья которого были усеяны маленькими драгоценными камнями в скверной оправе. На царице было навешано около дюжины орденов и столько же образков и амулетов, и когда она шла, все звенело, словно прошел наряженный мул». Трудно согласиться с автором этого отзыва о непрезентабельной внешности русской монархини – большинство мемуаристов и историков говорят о ней как о женщине блестящей наружности. Так, у Михаила Семевского читаем: «Роскошная черная коса убрана со вкусом; на алых полных губах играет приятная улыбка; черные глаза блестят огнем, горят страстью; нос слегка приподнятый; высоко поднятые брови; полные щеки, горящие румянцем, полный подбородок, нежная белизна шеи, плеч, высоко поднятой груди». Такой предстает она и на многочисленных парадных портретах того времени.
Впрочем, о безвкусии Екатерины, связанном с характерным для нее неизгладимым обликом служанки, говорит в своем романе «Вечера с Петром Великим» и Даниил Гранин. На наш взгляд, «щегольство» и «безвкусие» – понятия не только друг друга не исключающие, но в ряде случаев бодро идущие рука об руку. Что же касается Екатерины, то она являла собой причудливую смесь щеголихи и домохозяйки, сочетая в себе следование моде, плебейское стремление к роскоши с незатейливостью бывшей маркитантки.
Существуют неоспоримые доказательства щегольства монархини. Так, желая первенствовать, она под страхом наказания наложила самодержавный запрет на некоторые парадные женские платья – дамы больше не имели права надевать золотые одежды, которые носила только она одна. Кроме того, им не дозволялось носить бриллианты с двух сторон головы (а разрешалось только с одной – левой); возбранялось также украшать одежду мехом горностая.
Беспрецедентная роскошь сопровождала коронационные торжества 7 мая 1724 года. Описывать все подробности этого, может быть, самого торжественного в жизни Екатерины дня мы не будем. Отметим только, что мантия новоявленной императрицы была осыпана таким количеством двуглавых орлов, что вместе с короной (весившей 4 фунта и стоившей 1,5 миллиона рублей) ей пришлось нести на себе тяжесть в 150 фунтов. Несмотря на свое крепкое сложение, она вынуждена была склониться под грузом этого своего одеяния и несколько раз останавливалась и отдыхала.
В последние годы в ходе переписки Петра и Екатерины велась свое-образная игра псевдонеравной пары – старика, жалующегося на нездоровье, и его молодой жены. Император любил пошутить о своей старости и ее ветрености, но она всегда отвечала шутками, игривыми намеками, говорящими о гармонии их интимных отношений. Но и со стороны Петра это была только игра в ревность. На самом деле «Катеринушка» пользовалась у него безграничным доверием. Тем сильнее и неожиданнее стал удар, нанесенный ему изменой жены с щеголем-камергером Виллимом Монсом. Мы отмечали уже, что благодаря своему огромному влиянию на Екатерину, Монс стал сильным и незаменимым для просителей человеком, причем помощь свою оказывал отнюдь не безвозмездно: со взятками и подношениями к нему прибегали многие «птенцы гнезда Петрова». Этим и воспользовался Петр, выдвинувший против Монса обвинение во взяточничестве, полностью умолчав о реальной причине – адюльтере жены. В результате скорого суда Петра 16 ноября 1724 года Монс был обезглавлен. Измена жены страшно подействовала на императора и, несомненно, укоротила ему жизнь.
Так кого же все-таки любила Екатерина – Петра Великого или Монса? Логичнее всего предположить следующее… Грубоватая фамильярность, приправленная порой циничными шутками (Петр), и поистине рыцарское почитание ее, прекрасной дамы-повелительницы (Монс), не были для нее вопросом выбора. Несомненно, она по-своему любила и ценила супруга, который ее, Золушку, возвысил и короновал и с которым ее связывали более двадцати лет испытанной и тесной дружбы. Но сносила при этом многое – а главное то, что в чувстве Петра не было к ней уважения. Он любил ее любовью собственника – как любят лошадь или собаку: можно приласкать, а можно и отстегать. Время от времени он указывал ей ее место – награждал пощечинами, а то и потчевал кулаком. И, конечно, она не забыла ту безобразную сцену в Берлине в 1718 году, где они с Петром в сопровождении иноземной свиты обходили выставку медалей и античных статуй. Внимание царя привлек тогда древнеримский божок с неимоверно большим детородным органом – такие некогда ставили перед брачным ложем. Петр захохотал и в присутствии всех стал заставлять ее поцеловать фаллос этого божка. Смущенная, она стала противиться. Тогда рассвирепевший монарх схватил ее за шею и силой принудил взять в рот мраморный член. И все это он сопровождал грубыми ругательствами – нет, не по-русски, а на смеси голландского с немецким (чтобы иностранцы поняли!).
И все-таки она не только не желала причинить вред их браку, но не хотела даже просто прогневить царя. В то же время для нее были новы, забавны и приятны утонченные ухаживания красавца-камергера, от которых монархиня также не намерена была отказываться. Американский исследователь Линдси Хьюз, апеллируя к разуму Екатерины, сомневается в том, что она, зная воинственный характер мужа, могла пойти на такой риск – завести себе любовника. Что ж, да, она рисковала: за свою бурную, отмеченную головокружительными взлетами жизнь – от кратковременной жены шведского драгуна и обоз-ной маркитантки до российской императрицы – ей не раз приходилось бывать в рискованных ситуациях. Зная о своей власти над царем, «свет-Катеринушка» не думала, не хотела думать о возможном с его стороны возмездии. Императрицей была выбрана единственно разумная в тех условиях тактика – хранить связь с Монсом в глубокой тайне, а если выплывет наружу – все отрицать, мобилизуя на это всю свою волю. А воля, настойчивость, сильный и твердый характер были свойственны Екатерине, что сразу бросается в глаза на ее портрете, выполненном голландским мастером Карелом де Моором (1717 год) и столь любимом Петром. Все эти качества она и продемонстрировала, как мы видели, во время процесса над Монсом. При этом она вела себя столь непринужденно и естественно, что некоторые исследователи полностью отрицают сам факт измены Екатерины Петру, говоря о нем лишь как о «пошлой клевете», о том, что «родилось в грязном воображении и написано подлой рукой». Факты, однако, свидетельствуют о том, что интрига с Монсом была отнюдь не единственной в жизни «роскошной» императрицы – она была лишь самой длительной.
После кончины императора Екатерина I, возведенная на престол усилиями соратников Петра – Александра Меншикова, Петра Толстого, Павла Ягужинского, а также покорной им гвардии, процарствовала лишь 26 месяцев. Ее царствование было неярким, и фактическим правителем России постепенно становился Меншиков, все больше и больше захватывавший власть в свои руки.
Отбыв положенный траур, императрица утопает в вине, праздности и удовольствиях («повседневных пиршествах и роскошах», как говорит современник). Этим неразборчивым и безудержным стремлением к наслаждениям она, казалось, желала вознаградить себя за то постоянное напряжение, в котором жила при Петре, боясь лишиться своего положения и хорошо помня о судьбе первой жены царя. Кутежи, развлечения, празднества проходили во дворе ежедневно. Биограф Георг фон Гельбиг отметил: «Частная жизнь этой государыни была совершенно неправильна. Она предавалась крайним излишествам… Она любила есть обыкновенное печенье, которое называется крендели и булки, намоченное в крепком венгерском вине. Ближайшим последствием этого явилось опьянение, но в конце концов эта неестественная пища вела к водянке… [Екатерина] скоро и часто стала нарушать диетические правила, предписанные ей врачами».
Проявила императрица и свою неукротимую любовь к мужскому полу, особенно к щеголям. Среди ее галантов называют первым имя Рейнгольда Левенвольде, красавца, франта и дамского угодника, стремившегося получить при русском дворе самое высокое положение, не пренебрегая при этом никакими средствами. О нем мы еще расскажем. Благосклонностью монархини пользовался и молодой польский граф Петр Сапега. Он тоже был отчаянный модник – так и сиял парчою и бриллиантами. Особенно хорош Сапега был в польском костюме, когда облачался в узорчатый кунтуш и в мягкие, без скрипа сапоги. Неровно дышала она и к обер-полицмейстеру, щеголеватому Антону Дивьеру. Впрочем, веселая царственная вдова не чуралась и других кратковременных счастливчиков, среди коих были даже дворцовые служители.
И жаловала императрица своих любовников прямо-таки по-царски – Левенвольде был произведен из рядовых камер-юнкеров – в графы (с привилегией носить на шее ее, Екатерины, портрет), а Сапега к своему графскому титулу добавил высокий чин генерал-фельдмаршала, вкупе с орденом Святого Андрея Первозванного – высшей наградой Российской империи! Антон Дивьер был пожалован в графы, произведен в генерал-лейтенанты и получил орден Святого Александра Невского.
Дни правления сей монархини, говорит историк, «были преступным образом принесены в жертву эгоизму, сладострастию, корысти и властолюбию». Пристрастившись к выпивке еще во времена Петра, Екатерина совсем распустилась после прихода к власти, и все ее царствование, как говорят историки и иностранные посланники при русском дворе, превратилось в сплошную попойку. Пьянство было повальным. Датский посланник Ганс Георг Вестфален утверждал, что за два года царствования Екатерины при ее дворе было выпито заграничных вин и водок на миллион (!) рублей, в то время как весь государственный бюджет состоял из десяти миллионов. Рассказывают, что Меншиков, приходя поутру в спальню императрицы, начинал беседу с вопроса: «А чего бы нам выпить?» Казалось бы, пристрастие Екатерины к спиртному не связано ни с ее щегольством, ни с ее гедонизмом. Между тем алкоголь способствовал раскрепощению ее сознания, а это влекло за собой проявления этих страстей, причем в самой разнузданной и грубой форме.
Очень точно сказал о Екатерине I тот же Щербатов: «Она была слаба, роскошна во всем пространстве сего названия». И эта роскошь, сопровождавшая ее долгие годы, в конце жизни уже воспринималась ею как нечто должное, обыденное. Роскошь во всем – в дворцах, слугах, экипажах, нарядах, застольях и, особенно после смерти Петра, – в бесконечной череде фаворитов. Так крестьянская дочь из Лифляндии преобразилась в самодержавную русскую императрицу, не знавшую удержу в своих прихотях и щегольстве.
