Патрик O’Коннор был редактором Айн Рэнд в издательстве New American Library в конце 1960-х и начале 1970-х годов.

Дата интервью: 14 февраля 1997 года.

Скотт Макконнелл: Какое ваше самое яркое воспоминание об Айн Рэнд?

Патрик O’Коннор: У меня было много предвзятых идей. Перед нашим знакомством я прочел все ее книги, пытаясь понять, почему они так хорошо продаются.

Как-то вечером я встретился на вечеринке с одной знакомой, которая сказала, что знает Айн Рэнд, и я сказал: «O, я прочел все ее книги и понял, почему они так хорошо продаются». Знакомая спросила: «Почему?» И я сказал: «Потому что она пишет самые лучшие детские книги в Америке». Моя знакомая, по всей видимости, передала мисс Рэнд эти слова, потому что несколько лет спустя, когда мы познакомились и стали хорошими друзьями, она сказала мне: «Так это вы говорили, что я пишу детские книги, не так ли?» Мы посмеялись.

Книги для молодежи — занимательные книги для подрастающего поколения.

Потому что это эпос вагнерианского масштаба. Секс в высшей своей плоскости, и это чудесно, но это в основном литература для только что повзрослевших людей, за это я и любил ее книги.

Я троцкист. И коммунист.

Я — представитель американского рабочего класса. Я человек старый, мне семьдесят один год, и кстати, я — антисталинист с 1941 года. Я принадлежу к старому, радикальному левому крылу демократической партии тридцатых годов, — я — радикальный демократ, то есть социалист. Таким я родился и своих убеждений не изменил.

Тем не менее я любил Айн. Она была удивительной, сердечной, тонко чувствующей, дружелюбной и очаровательной женщиной. Мы с ней подружились. И никогда не беседовали на политические темы. Мы беседовали о личной жизни и тому подобном.

Это случилось за первым нашим совместным ланчем, и я с этого начал наш разговор. Она ответила: «Ваши политические убеждения для меня безразличны, пока вы остаетесь хорошим издателем и выполняете все мои пожелания».

Нет, никогда. Это было бы неуместно. После ланча я вернулся в свой кабинет и сообщил своим боссам: «Это всего лишь очаровательная старая еврейская леди из Ленинграда».

Она не может быть еврейкой — потому что она фашистка!

Она платила за газ, свет, оплачивала счета за отопление, аренду и рождественские премии. Она зарабатывала деньги для организации.

Таковые имелись, однако она, как я писал о ней в своей автобиографии, служила нашим «постоянным карманом». В течение всего этого времени, в 40-х, 50-х и 60-х годах, ее книги постоянно находились в продаже, и ушедшие покупателям экземпляры немедленно возобновлялись. Каждый писатель мечтает, чтобы его карман постоянно оставался полным. Но так случается с очень немногими.

Я думаю, что там ее ненавидели. Все они были левыми демократами. Никто из них никогда не встречался с ней, они не оказывали ей знаков внимания, они не желали иметь с ней ничего общего. Я был в ужасе, когда узнал от них, что, когда они были приглашены на ужин в ее квартиру, оказалось, что никто из них не читал ее книг, и это при том, что она все эти годы кормила их. После ужина она спросила их о том, какие из ее книг им нравятся больше и почему. Директор попытался вывернуться. Не тут-то было. С Айн Рэнд шутки плохи. Я был тогда всего лишь старшим редактором, но сказал директору: «Это совсем не смешно. Вы много лет жили за счет этой женщины. Она столько лет оплачивала ваши счета».

Что книги ее продаются. Книгоиздательская индустрия в общем и целом придерживается левой политической ориентации, но настоящий издатель публикует только то, что сумеет, по своему мнению, продать. Традиционно очень немногое публикуется наобум, публикуют только то, что раскупят, а ее продажи достойны всяческого уважения и восхищения.

Я считаю ее одним из феноменов столетия. Согласно моим представлениям, нравоучительные, дидактические произведения не продаются и не должны продаваться. И уж конечно, они не продаются в кинотеатрах, однако она представляет собой исключение из общего правила относительно продажи дидактической литературы. Если она не дидактичная, то какая же? Назначение ее произведений — обращать в свою веру. С философской точки зрения я удивляюсь тому, что у нее это получалось. Я думаю, что в этом отношении она действительно феноменальна.

Нет, эти книги говорили сами за себя.

Нет. Информация о ней передавалась из уст в уста.

Если она была в плохом настроении, мы выходили пройтись, и она заглядывала в ювелирные магазины и приговаривала: «Вон та вещица, пожалуй, вернет мне бодрое расположение духа». Это точная цитата.

Да, покупала. Всякие мелочи к костюму.

Я брал статьи из Бюллетеня объективиста и публиковал их в виде книг.

Это были Романтический манифест и Возвращение примитива. Антииндустриальная революция?

Да. Все, что публиковало NAL примерно с 1968 до 1971 года, сводил в сборники я.

Должно быть, я приходил к ней. Нам нужны были новые книги.

Нет-нет. Я универсал и профессиональный редактор. Я горжусь этим.

Показавшиеся мне интересными и продаваемыми.

Я делал все, что она говорила.

Она хотела утверждать текст в печать, рекламу и оформление. Это всегда было сложным местом в наших отношениях, потому что издатели никогда не испытывают желания соглашаться с подобными требованиями. Я лично полагал, что благодаря своим продажам и вкладу в компанию она вправе рассчитывать на самостоятельность, чего бы она ни захотела! Она должна была иметь возможность помещать на обложку то, что хотела, это было ее правом. Я всегда испытывал подобные чувства к хорошо продающимся авторам. В глубине своего сердца я по сути дела капиталист — под романтической троцкистской оболочкой. Это был ее мяч, и ее подача, и вообще ее день. Я сражался за нее. Я жестко настаивал на этом. У нее было право требовать того, что обыкновенно не предоставляется писателям. Отдел оформления всегда свирепо сражается за свои права. Многие обложки ее книг по-настоящему ей не нравились. Что я сделал для нее, так это боролся за нее на уровне компании и говорил, что она должна получать то, что хочет, потому что заслуживает этого.

Она это знала. Я не всегда соглашался с ней, однако соглашался с тем, что она должна иметь возможность идти своим путем.

Обложки. Однажды оформительский отдел явился с предложением поместить на обложку ее книги нечто вроде художественно расчлененного тела. Она возмутилась, и я настоял на том, чтобы вместо этой мазни мы воспользовались одной из картин ее мужа.

Она всегда требовательно относилась к верстке, заголовкам и рекламе.

Да. Они не хотели связываться с нею. Они не разговаривали с ней, они не приглашали ее на обеды, они не хотели чествовать ее — как она того заслуживала.

Мы время от времени общались. У них, похоже, было не слишком много друзей. Я вывозил ее и ее мужа в балет и в театр. Я рассказал ей о превосходной балетной труппе «Балет Джоффри», о которой она не слышала. Это молодая и энергичная труппа, сказал я, она вам понравится; кроме того, они исполняют вещи, которые могут прийтись вам по вкусу, и мне будет приятно отвезти вас на спектакль. И я это сделал.

Она была в восторге.

Когда ей что-то нравилось, она зажигалась внутренним светом. На то, что ей нравилось, она реагировала буквально нутром. Она выпрямлялась и не отводила взгляда от сцены.

Дело в том, что в Нью-Йорке ее постоянно узнавали. И благодаря ее политическим убеждениям люди постоянно считали, что она разделяет их мнение по каким-то вопросам. Так, например, многие считали, что благодаря своим взглядам она должна быть противницей абортов, хотя это было не так.

Люди подходили к ней в ресторанах в отличие от прочих знаменитостей и кинозвезд, с которыми мне случалось обедать. Помню, одна женщина подошла к ней и сказала: «Я составила вашу карту», имея в виду астрологическую карту. Айн пришла в ужас… в ужас от того, что эта женщина решила, будто ей, Айн Рэнд, интересны какие-то там гороскопы.

Это сделал я. Примерно в таком стиле: «Простите, но у нас деловой обед, но вы можете написать мисс Рэнд письмо».

Очень вежливо. Видите ли, она была старомодной особой. Старомодной буржуазной русской леди. Ее семья принадлежала к среднему классу, и она всегда держалась с большим тактом, теплотой, любовью и чувствительностью. Люди часто считают ее другой, но я скажу вам, что, насколько могу это утверждать, она была приветлива по природе. Я рассказывал ей о своей семье, в то время я посещал психоаналитика, так как у меня были большие неприятности — я пытался перестать пить. Тогда я рассказывал ей о важных для себя личных вещах.

О, она умела слушать.

Она, знаете ли, не советовала, просто сочувствовала, в нужных местах вздыхала и охала.

Она говорила в основном на темы, связанные с книгоизданием о книгах, реализации, рекламе, оформлении обложек и так далее.

Однажды, когда мы ехали в такси по городу, нам случилось проехать мимо несчастного случая, и вид сбитого человека до предела расстроил ее. Я очень ярко помню ее тогдашнее расстройство — и то, что она очень сочувствовала чужой боли.

Да, ко мне она относилась очень душевно. Она ко мне относилась с сочувствием, душевной теплотой, симпатией. Я рассказывал ей о своих отношениях с отцом, как сложно и трудно для меня они складывались. Она с сочувствием относилась к моим проблемам.

С ней было легко, особенно когда мы бывали вдвоем и ее не беспокоили почитатели; когда мы сидели за таким столиком, где ее не было видно. И к ней не подходили люди.

За ланчами… мы регулярно встречались за ланчем. Наверно, раз в месяц.

На ней тогда была эта дивная пелерина. И как только ты видел эту пелерину, сразу становилось ясно, кто она такая.

Командир. Она знала, чего хотела. И внушала уважение к себе.

Сильный. Благородный. Честный. Непротиворечивый.

Нет, ни в коем случае. Она была человеком одержимым, но не счастливым. Одержимые не бывают счастливыми. У них бывают моменты счастья, но счастливыми их не назовешь.

Что ж, мимолетная радость, не более того. Нам было приятно и за ланчем… она смеялась, и я смеялся.

Рассказы о моей абсурдной жизни.

Он блистал поблекшей красотой. Какое-то время он принадлежал к числу первых красавцев мира, а потом красота его померкла.

Я оставил NAL, чтобы возглавить компанию Curtis Books. После этого я долгое время проработал в книгоиздательской промышленности, a потом оставил это дело и стал инструктором по катанию на лыжах.

Однако я еще раз подчеркну собственные слова, обращаясь в первую очередь к тем, кто не любит ее произведений: вас удивило бы, насколько приятной и любезной женщиной она была. Публика склонна представлять ее в виде дракона, однако она ничем не напоминала дракониху. Да, нужно признать, что при желании она могла свирепеть, однако в делах повседневных, в общении с людьми, она была очень любезной леди.