С Площади Революции никто на Курскую не рвался. А если и находились среди местных жителей неугомонные непоседы, то их намерения решительно пресекали свои же пограничники. В этот перегон вообще редко кто забредал. Гончая решила, что это хорошо. Ей совсем не хотелось, чтобы ее обнаружили раньше времени, особенно на подходе к станции. Плохо, что так и не удалось избавиться от своего спутника. Отец Ярослав упрямо топал за ней, а Гончей, несмотря на все старания, так и не удалось от него оторваться.

Жестокая схватка со змеекрысой истощила ее силы, но она шагала медленно не из-за усталости, а из-за полученной в обмен на мясо непривычной и неудобной обуви: правого ботинка с отваливающейся подошвой и левой дырявой резиновой галоши.

Священнику повезло больше: он получил стоптанные сапоги рассказчика, которые пришлись святому отцу практически впору. Гончая всерьез подумывала о том, чтобы разуться и идти босиком, и только опасность распороть ногу о какой-нибудь торчащий из земли штырь, колючую проволоку, кусок железа или острый камень удержали ее от такого решения.

Она хмуро покосилась на своего назойливого спутника. Они все сказали друг другу, прежде чем отправиться в путь, поэтому шагали молча. На прямой вопрос Гончей, почему он никак не оставит ее в покое, отец Ярослав ответил, что хочет помочь ей. Только помощь он явно понимал по-своему, по-поповски! В переводе на нормальный человеческий язык это значило помешать ей расправиться с убийцами дочери.

«Хорош помощничек! – злилась про себя Гончая. – И ведь не отделаешься от него, не прогонишь – все равно не уйдет. Да и куда он без меня? Ни патронов, ни документов, ни угла, где можно приткнуться, даже одежды нормальной нет, как нет навыков и умения все это добыть. А без всего перечисленного в метро не выжить. – Но ради священника она не собиралась менять свои планы. Да и не очень-то далеко они простирались. – Сколько мне осталось: неделя или уже несколько дней? Надо спешить».

Заметив свисающий со стены туннеля оборванный кабель, Гончая сунула в руки напарника горящую лучину, которой освещала себе путь, и принялась сдирать с кабеля пластиковую оплетку. Ей нужны были только жилы-провода, но добыть их оказалось непросто. Она исколола проволокой все руки и едва не сломала нож, прежде чем выдрала десяток проводов метровой длины.

– Зачем они тебе? – спросил наблюдающий за ее работой отец Ярослав.

Точно такой же вопрос он задал про собираемый по пути мелкий мусор, которым Гончая наполняла карманы разгрузки. Она не ответила ни на тот вопрос, ни на этот. Девушка молча забрала у священника догорающую лучину, сунула провода в один из многочисленных жилетных карманов и зашагала дальше. Отец Ярослав вздохнул и поплелся следом.

«Жилет, осколки, провода», – мысленно перечислила Гончая. Не хватало еще кое-чего, но оно, как назло, на глаза не попадалось.

– Если увидишь где-нибудь грязь, скажи мне, – велела девушка своему спутнику. Вообще-то она искала глину, но подошла бы и вязкая грязь. Главное, чтобы ее можно было мять, как пластилин.

Гончая улыбнулась, внезапно вспомнив случай из своего довоенного детства. Кажется, ей было три или четыре года, и мать, любившая даже дома одевать дочь в разные красивые платьица, очень боялась, что та перепачкает свои наряды, поэтому купила ей какой-то специальный пластилин, не оставляющий следов на одежде. Еще одной особенностью этого пластилина было то, что предназначенные для лепки разноцветные брусочки имели фруктовые запахи. Зеленый пах яблоком, оранжевый – персиком, остальные как-то по-своему. Разумеется, любознательный ребенок не мог оставить столь интересный факт без внимания. И пока мать заподозрила неладное, ее любимая дочуля уже успела попробовать на вкус «яблочный» брусочек и слопать половину «персикового».

– Вот, по-моему, нашел, – вернул Гончую к реальности голос священника. – Только я не понимаю…

Она не дала ему договорить, оттолкнула в сторону и через мгновение уже разглядывала при свете догорающей лучины указанное место. Он нашел не абы что, а обнаружил как раз то, что ей было нужно: в щели между разъехавшимися тюбингами виднелся пласт чистейшей глины без примесей песка и камней!

Следующий час, а может, и дольше, Гончая занималась тем, что выковыривала ножом эту глину, смачивала ее водой из лужи, затем лепила кирпичики по размеру жилетных карманов и обваливала эти брусочки в набранном по дороге мусоре. Когда глина достаточно подсохла, Гончая наполнила готовыми кирпичами карманы своей разгрузки и принялась соединять плоды своего труда проводами.

– Похоже, – сказал отец Ярослав, когда она закончила. Он не помогал – просто безучастно сидел на корточках рядом, но внимательно следил за ней.

– На что похоже?

– На пояс шахида.

Гончая критически осмотрела получившуюся конструкцию, выровняла обвисшие провода, вздохнула.

– А надо, чтобы было похоже на взрывчатку.

– Я это и имел в виду, – ответил священник.

– Действительно похоже? – требовательно спросила она. – Потому что, если нет, меня сразу пристрелят. Да и тебя заодно.

Отец Ярослав поднялся на ноги, обошел вокруг своей спутницы и утвердительно кивнул.

– Я, конечно, не специалист, но, по-моему, очень похоже.

«По-моему… похоже», – Гончая поморщилась. Она бы предпочла услышать что-нибудь более категоричное. Что-то типа «базара нет», как любил выражаться ее знакомый бандитский авторитет по прозвищу Коленвал.

– Ладно, надеюсь, те – тоже не специалисты.

– Ты о ком? – насторожился священник.

Гончая, вздохнув, ответила:

– О тех, кто будет решать: пристрелить меня на месте или сначала вызвать минера.

Пограничные укрепления на Площади Революции ничем не отличались от аналогичных укреплений на других станциях Красной Линии: та же колючая проволока, те же мешки с каменистой землей, уложенные друг на друга, те же металлические барьеры, те же развешенные повсюду красные знамена и лозунги на кумачовых полотнищах. И еще музыка. Бравурная, чаще маршевая музыка, которую было слышно даже в переходах.

Однако на Площади Революции граница проходила не только через пешеходный переход, связывающий станцию с соседней формально независимой Театральной, но и по краям станционной платформы, вдоль железнодорожных путей. Все потому, что по этим путям со стороны Полиса или Курской время от времени проходили те, кто не принадлежал к красному интерстанционалу и, следовательно, нес в себе заразу враждебной, подрывной идеологии. И вот чтобы эти враждебные бациллы вместе с их носителями не просочились на Площадь Революции и далее на всю Красную Линию, местное партийное руководство распорядилось возвести неприступные стены еще и на самой платформе.

Опутанные колючей проволокой укрепления, слепящие прожекторы, настороженные лица вооруженных пограничников угнетающе действовали на следующих мимо станции путников. Поэтому немногочисленные челноки и прочие транзитники спешили миновать проложенные вдоль платформы отрезки железнодорожных путей и как можно скорее покинуть грозную станцию. Но появившаяся из туннельной темноты молодая босоногая женщина в нелепой одежде нарушила это правило и робко приблизилась к краю станционной платформы. Она выглядела как нищенка, напялившая на себя найденный на помойке армейский разгрузочный жилет и протертые на коленях ветхие штаны от какого-то комбинезона. Ее чумазое лицо и грязные спутанные волосы, в которые набились песок и глина, лишь подтверждали это впечатление.

На этом и строился расчет Гончей. И она не ошиблась в своих предположениях.

Пограничники, охраняющие вход на платформу со стороны восточного туннеля, брезгливо поморщились. Их было двое. Старший, мужчина лет сорока с охотничьим нарезным карабином за плечами, равнодушно спросил:

– Чего надо?

Ему было лень двигаться, он даже не сошел с места. Зато его молодой напарник, по возрасту вполне годящийся мужику в сыновья, подскочил к самому барьеру, – туда, где располагалась подъемная металлическая лестница, которую с помощью ручной лебедки при необходимости можно было опустить на пути. Но Гончая обошлась без лестницы: она слегка подпрыгнула, подтянулась на руках и проворно вскарабкалась на край платформы.

От цепи и ржавого гвоздя пришлось избавиться. Из оружия девушка оставила только нож в левом рукаве.

– Э-э! Ты че делаешь? – опешил от наглости незнакомки молодой пограничник. – Проваливай давай отсюда.

Гончая решила, что парень еще стажер или ученик, или что-то вроде этого. У него даже не было серьезного оружия, только штык-нож в ножнах на поясе да короткая резиновая палка в руках.

В ответ на его требование молодая женщина шагнула к заградительному барьеру и, обхватив руками потяжелевшую разгрузку, прошептала:

– Помогите.

– Мы всяким бродягам не подаем! – гордо заявил стажер. – Проваливай!

Но его опытный напарник уже разглядел торчащие из карманов ее жилета провода. Он ловко сдернул с плеча карабин и ткнул стволом в сторону «нищенки».

– Это что у тебя?

– Бомба, – жалобным голосом ответила Гончая. Ее испуганный взгляд метался между пограничниками. – Только не стреляйте, взорвется, – попросила она и повторила: – Помогите мне.

До салаги-стажера наконец дошло. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но, ничего не придумав, так и остался стоять с отвисшей челюстью. Воспользовавшись паузой, Гончая заговорила сама:

– Я в плену у фашистов. У них на Тверской настоящий концлагерь. Две недели мучили: били и еще по-всякому издевались. Потом сюда. Жилет этот. Взрывчаткой обмотали, говорят: иди. А я жить хочу. Помогите. Может, есть здесь кто-нибудь, кто может снять. А?

Она умоляюще уставилась на мужчину с карабином. Сейчас все зависело от него, а не от безоружного стажера, потому что вариантов было всего два: вызвать минера или пристрелить обвешанную взрывчаткой девицу на месте. Но второй вариант мог спровоцировать взрыв, о чем Гончая прямо сообщила пограничникам в надежде на то, что они не станут рисковать собственными жизнями. Однако старший пограннаряда не спешил с ответом, и чем дольше длилось его молчание, тем слабее становилась ее надежда.

«Хорошо, что от священника удалось избавиться, – подумала Гончая, следя за направленным ей в грудь стволом карабина, который в любое мгновение мог выстрелить. – Глупо было бы притащить его на верную смерть».

Сделать это оказалось непросто. Отец Ярослав, как непривязанный хвост, упрямо топал за ней по шпалам и покидать свою спутницу явно не собирался. Когда впереди в туннеле замаячили станционные огни, Гончая остановилась и, ухватив за рукав священника, спросила:

– Бывал на Площади Революции?

– Приходилось, – пробурчал тот в ответ.

«Ах да, он же с Красной Линии!» – вспомнила она.

– Тогда ты должен помнить, что вход на платформу только для своих, а транзитники проходят по путям мимо станции.

Гончая плохо представляла и едва ли сумела бы объяснить, кого имеет в виду под определением «свои», так как обычные жители Красной Линии в принципе не покидали собственную ветку, а те, кто на свой страх и риск проникали за ее пределы, для всех прочих автоматически становились перебежчиками. Но священник понял ее без объяснений и кивнул.

– Тебе на платформе делать нечего. Да тебя туда и не пустят, поэтому…

– А тебя? – перебил Гончую отец Ярослав.

– А у меня есть волшебный ключик. Надеюсь, что есть, – поправилась она.

– Я тебя не оставлю.

«Да что ты прицепился ко мне?!» – возмутилась девушка, но только мысленно. Потом уселась на рельсы и принялась стаскивать ненавистную обувь. Ей давно уже хотелось это сделать.

– Вот! – Она протянула галошу и ботинок священнику. – Пройди мимо станции и жди меня в туннеле. Только уйди подальше, чтобы тебя не заметили. Если поднимется шум, сразу сваливай. Я тебя потом найду.

Шум поднялся бы независимо от того, удалось ей задуманное или нет. Да и искать своего спутника, даже если ей посчастливится выжить, Гончая не собиралась. Но знать все это отцу Ярославу было вовсе необязательно. Однако ее слова его совершенно не убедили.

– Ты просто гонишь меня, – сказал он.

Девушка помотала головой.

– Нет. Больше шансов, что мне поверят, если я буду одна. Да и удрать со станции, если прижмет, мне одной будет легче.

И вот она стояла босая перед пограничниками, демонстрируя им натертую кандалами лодыжку, а шансы, что ей поверят, таяли на глазах.

«Неужели все напрасно? А, Господи? Неужели напрасно?»

Выручил стажер.

– Так че, Левшу, что ли, звать? – спросил он.

Ствол карабина дрогнул и слегка отклонился в сторону. Старший наряда пожевал губами и отступил на шаг назад. Последнее Гончей совсем не понравилось, по коже под разгрузкой пробежал холодок.

– Зови, чего уж, – пробурчал пограничник, возвращая ее к жизни. – Я пока за этой присмотрю. А ты стой и не дергайся!

Но она дергаться и не собиралась.

Стажера как ветром сдуло, а его напарник перехватил карабин поудобнее и спросил:

– Сама-то откуда будешь?

Пограничник по-прежнему держал ее на прицеле, но что-то в его позе изменилось. Может, не в позе, а во взгляде. Но Гончая ясно почувствовала – он не станет в нее стрелять, если она не даст ему повода.

– С Кропоткинской, – ответила она и, чтобы сменить опасную для себя тему, прошептала: – Мне страшно и… нехорошо. Ноги не держат.

– Ты это, не балуй! – всполошился мужчина. – Не вздумай упасть тут! На загородку вон обопрись.

Воспользовавшись советом, Гончая облокотилась на заградительный барьер, пальцы правой руки коснулись спрятанного в левом рукаве ножа. Теперь оставалось только ждать.

– К фашистам-то как попала? – увидев, что смертница пока не собирается падать в обморок, пограничник решил поговорить.

– В туннеле схватили, – ответила та. Она опустила голову и, прикрывшись спутанными волосами, наблюдала за происходящим. – Подкрались, я и не заметила. Удар по голове. Больше ничего не помню. Очнулась в клетке.

– В клетке?

– В концлагере, – уточнила Гончая. Про фашистский концлагерь она могла рассказать гораздо больше, чем про якобы родную Кропоткинскую, на которой никогда не бывала.

– Так значит, фашисты наших, как зверей, в клетках держат?! – возмутился пограничник.

«А ваши у себя на Лубянке не держат?» – хотела спросить у него девушка, но не спросила. Пожилой охранник явно не имел никакого отношения к зверствам лубянского Палача и его подручных.

«Где же одноглазый? Нашел его стажер? Если нашел, почему не ведет?»

– И много в концлагере наших сидит?

– Не знаю, – Гончая помотала головой, чтобы волосы лучше закрыли ее лицо. – Там темно, не видно. Стоны со всех сторон, не разобрать.

– Вот мрази, – вздохнул пограничник.

Через секунду девушка забыла о нем. Из ближайшей арки появились две фигуры. В одной она узнала безоружного стажера. Свою резиновую палку он повесил на пояс и шагал, широко размахивая руками. А за пареньком шел, уставившись себе под ноги, незнакомый человек в таком же, как на Гончей, разгрузочном жилете, только из его карманов торчали не провода, а кусачки, клещи и пассатижи.

В первый миг она даже растерялась. Этот тип совсем не походил на известного ей минера-подрывника – ни походкой, ни телосложением. Тот был плотный и крепкий, а этот… Гончая так и не смогла подобрать подходящего определения. Отощавший? Ссохшийся? Изможденный? Движения этого человека были какие-то дерганые, неуверенные, словно у него только что отобрали костыли, к которым он привык. Да и ростом незнакомец был явно ниже Левши, хотя, возможно, такое впечатление складывалось из-за того, что он сильно сутулился. Но когда следующий за стажером неизвестный поднял голову, Гончая увидела перед собой обезображенное шрамами землистое лицо и знакомую черную повязку, закрывающую левый глаз. Перед ней стоял убийца ее дочери, пусть не совсем здоровый, но живой! А так не должно было быть! Потому что это неправильно.

– Вот она, – сказал парень, указав на прижавшуюся к заградительному барьеру босоногую женщину. Стажер сдвинулся в сторону, затем вообще отступил за спину одноглазого, и Гончая потеряла его из вида.

Весь окружающий мир сжался до размеров фигуры убийцы ее дочери. Переполняющие безутешную мать ненависть, гнев и ярость жаркой волной выплеснулись наружу, заставив одноглазого почувствовать этот жар. Их взгляды встретились, и он узнал ее.

– Ты?! – резанул Гончую по ушам его скрипучий голос. – И он здесь? Приманила! – убийца закрутился на месте, шаря своим единственным глазом по сторонам. – Лезет? Где?! Сейчас? Нет! Живым не дамся!

Он замотал головой, потом сунул руки под разгрузку и широко раскрыл рот, собираясь что-то сказать. Может, даже и сказал, но Гончая не услышала. На том месте, где стоял одноглазый, полыхнуло пламя. Что-то шлепнуло ее по щеке, ударило в грудь и с обрушившимся на нее грохотом смело с платформы.

Она лежала на шпалах, поперек рельсов, в неудобной позе, потому что ноги оказались выше головы. Было больно и тяжело в груди. Даже дышать трудно. Что-то словно давило на нее сверху. В воздухе плавала и колыхалась не то белесая, не то розоватая муть, от которой пахло как от только что разделанного парного мяса.

Она попыталась встать, но смогла только повернуть голову. Лучше бы не поворачивала. Возле нее, совсем рядом, лежала голая человеческая рука, присыпанная серой цементной пылью. Даже не рука – кисть, оторванная от руки чуть выше запястья. Из размочаленной бахромы разорванных мышц торчали острые кости. Мертвые пальцы сжимали оружейный приклад. Вернее, это сначала ей так показалось. Потом она поняла, что кисть лежит на прикладе, потому что указательный палец застрял в спусковой скобе охотничьего карабина. Очень знакомого карабина.

Появились какие-то размытые фигуры, спрыгнувшие на пути из клубящейся в воздухе бледно-розовой пелены. Девушку подняли на руки и куда-то понесли, а она все смотрела на эту оторванную кисть и не могла отвести взгляд…

– Это у нее от взрыва? – услышала она голос.

– Трудно сказать. Шрамы на спине – точно нет, – ответил невидимому вопрошающему другой голос.

– А остальные повреждения?

– Ссадины и ожоги – скорее всего. А синяки и ушибы – вряд ли. Она вроде бы была в плену.

– Кто это может подтвердить?

Голоса затихли, она снова потеряла сознание…

Гончая очнулась на застеленной зеленоватой клеенкой кушетке. Гудела голова, и еще было холодно. Открыв глаза, девушка увидела, что на ней нет никакой одежды, и вообще ничего нет: ни простыни, ни одеяла. Только верхнюю часть бедер и низ живота прикрывало не то затертое до дыр серое полотенце, не то половая тряпка. «Интересно, кто тут такой стеснительный? Ладно, это потом».

Стараясь не шевелиться, она бегло осмотрела себя. Грудную клетку стягивала бинтовая повязка, еще какие-то марлевые нашлепки хаотично располагались по всему телу. Слева доносился негромкий металлический стук. Гончая скосила глаза. Там, спиной к ней, стояла женщина в потемневшем от многочисленных стирок белом халате и, склонившись над установленным на табурете железным оцинкованным корытом, перебирала инструменты.

Девушке стало не по себе от этого звука. Сразу вспомнилась камера для допросов в подвале на Лубянке, только там пленница не лежала на кушетке, а висела на дыбе, а все инструменты, которые имелись в арсенале Палача, использовались в качестве орудий пыток.

Женщина в застиранном халате достала из корыта ножницы – обычные металлические ножницы с закругленными и слегка загнутыми концами. У Гончей отлегло от сердца. Прихватив кроме ножниц еще и моток бинтов, врач, а может, медсестра, скрылась за расправленной занавеской. Когда женщина проходила мимо, Гончая снова прикрыла глаза, но та даже не взглянула в ее сторону. Через некоторое время из-за занавески донеслись невнятные голоса: мужской и женский, причем мужской показался девушке смутно знакомым.

– …на Дзержинскую сообщили, раз такое дело. Обещали следователя оттуда прислать. – Иногда мужчина негромко стонал и, видимо, стискивал зубы от боли, поэтому разобрать удавалось не все из того, что он говорил. – …вдруг еще диверсии. Фашисты все-таки, от них всего можно ожидать.

Гончая решила, что речь идет о недавнем взрыве на Площади Революции, которому она была свидетельницей. Оставалось понять, какую роль отводили ей в этом происшествии жители станции – выжившей жертвы или организатора взрыва?

Девушка осторожно спустила ноги с кушетки и встала. Провела рукой по голове – нащупала голую кожу с царапинами от тупой бритвы: местные лепилы сбрили у пациентки грязные, завшивевшие волосы. Вряд ли это прибавило Гончей очарования, но ей было все равно. Бесшумно ступая по холодному кафельному полу, она прошла мимо застекленного шкафа, набитого какими-то узлами, и заглянула в корыто. Чего там только не было: иглы разной длины и толщины, какие-то лопаточки непонятного назначения, даже короткая пила с широким блестящим лезвием и крепкой железной ручкой – Палачу бы такой набор инструментов точно понравился. И среди всего этого изобилия – два хирургических скальпеля: большой и малый. Гончая выбрала малый – он без труда помещался в раскрытой ладони – и спрятала у себя под мышкой, под слоем бинтов.

Голоса за занавеской стали громче. Послышались звуки приближающихся шагов. Только Гончая успела улечься на кушетку и вернуть свалившееся полотенце на место, как в процедурную вошла все та же женщина с ножницами в руках. За ее спиной промелькнул знакомый стажер-пограничник с забинтованной головой, но он лишь мазнул по раненой любопытным взглядом и скрылся из поля зрения. Через секунду в той стороне, куда он ушел, хлопнула входная дверь.

Вернувшаяся женщина была уже не молода, лет сорока или даже больше. Ее усталое лицо обрамляли короткие седые волосы. Она сочувствующе взглянула на проснувшуюся пациентку, потом достала из нижнего ящика шкафа растянутую мужскую кофту-толстовку и протянула ей.

– Надень, здесь холодно.

Девушка не заставила себя уговаривать. Забрав предложенную толстовку, она тут же натянула ее. Чужая одежда мешком висела на плечах, но выбирать не приходилось.

– Спасибо, – поблагодарила Гончая женщину за проявленную заботу.

– Помнишь что-нибудь? – спросила врач.

Раненая отрицательно помотала головой. Это, конечно, не избавляло ее от предстоящего допроса, но все же уменьшало шанс оказаться после него, например, опять на дыбе. А судя по тому, что прямо из перевязочной ее забрали два плечистых молодца и отвели под конвоем в какую-то пустующую каморку за прочной железной дверью – ждать допроса оставалось недолго.

Прежде чем конвоиры заперли за ней дверь и арестантское помещение погрузилось в темноту, Гончая успела осмотреться вокруг. Осматривать, в общем-то, было нечего. Шершавые бетонные стены, такие же пол и потолок, голая скамья у противоположной от двери стены да разбитый стеклянный плафон на потолке – вот и вся обстановка.

Пленница вернулась к двери, прижалась ухом к холодному металлу. В коридоре пробу́хали удаляющиеся шаги конвоиров, и все смолкло. Ни звука. Других камер девушка по пути не видела, да и не похоже было это помещение на настоящую камеру – скорее, на пустой чулан. Это означало, что она не арестована, а задержана «до выяснения».

Для нее самой многое осталось неясным. Она даже толком не поняла, что произошло на платформе. Единственное, что не вызывало сомнения, – это прогремевший взрыв! И устроил его, судя по всему, сам одноглазый подрывник, потому что комья глины, даже утыканные проводами, взрываться не могут.

На этом логика заканчивалась, и начинались догадки. Если взрыв – дело рук подрывника, то зачем он это сделал? Что он там кричал? Живым не дамся! А перед этим? Лезет и Приманила. Кого приманила? У нее был только один ответ на этот вопрос. Подземного монстра, чудовище из адской бездны! «А ведь одноглазый и все, кто находился с ним на дрезине (если они выжили!), считают, что я погибла вместе с Майкой, как я считала погибшими их самих. Тогда неудивительно, что подрывник принял меня за посланца с того света. Или после первой встречи с чудовищем одноглазый повредился рассудком и решил, что оно сейчас вылезет из-под земли? Приманила. Да, скорее всего, он просто спятил от страха, вот и таскал с собой взведенную мину, а когда решил, что вот-вот станет добычей монстра, привел ее в действие».

За дверью снова послышались шаги, только сейчас они приближались. «Двое», – на слух определила Гончая. Первый ступал твердо и уверенно, за ним семенил другой, шагающий робко и осторожно. При этом он беспрерывно что-то говорил. Пленница бесшумно соскользнула на пол и снова прижалась ухом к двери.

– …правда, не видел. Я за ним стоял, когда это случилось, за Левшой то есть. А Васильантоныч сбоку. – Гончая узнала голос стажера-пограничника. – Я даже подойти не успел, когда рвануло. Левшу на куски, Васильантонычу руку по локоть оторвало, а меня вот башкой об стену.

– Двое проверенных бойцов погибли, а ты и диверсантка – нет. Почему? – спросил обладатель тяжелой поступи.

– Так говорю же, – зачастил стажер. – Я сзади был. Меня Левша от взрыва собой прикрыл. Спас, получается.

– А диверсантку кто спас?

– Да ей просто повезло, что выжила. Несколько часов без сознания. Врачи говорят: ожоги по всему телу. И она же за барьером стояла, на краю платформы. А перед ней – стена из мешков с землей и еще проволока. Тоже ведь защита. Да и какая она диверсантка? Не по своей ведь воле. Фашисты заставили.

– Как она могла выжить, если на ней была взрывчатка?! На ней! Это ведь твои слова?!

Шаги смолкли. Теперь разговор шел прямо за дверью камеры.

– Ну да, на ней, – озадаченно ответил молодой пограничник. – И Васильантоныч видел. Он первый заметил, я уже потом. И когда после взрыва ее одежду осматривали, то в карманах части мины нашли, всю начинку: камни, гильзы, осколки стекла, и эти – провода! Левша, видимо, взрывчатку отцепил, а та у него в руках и рванула.

– Ты сам видел это?! – рявкнул на пограничника его собеседник.

– Я же за спиной… не успел подойти, – залепетал паренек.

За дверью повисла пауза. Потом тот, кто вел допрос, приказал:

– Ступай в туннель. Я уже отправил туда всех свободных от службы. И обыщите там все: каждую дыру, каждую щель до пятисотого метра! Мне нужно знать: одна она сюда пришла или нет! Всех, кого обнаружите, задерживать на месте и немедленно ко мне на допрос. Все ясно?!

– Да. Есть! Так точно! – отчеканил пограничник и со всех ног бросился выполнять полученное задание.

Не успела смолкнуть частая дробь его удаляющихся шагов, как в замке заскрежетал вставленный ключ. Отступив от двери, Гончая сунула руку под одежду, к левой подмышке, где под слоем бинтов был спрятан похищенный в перевязочной скальпель. Она больше не сомневалась: он ей понадобится. Более того – она была уверена в этом.

Железная дверь распахнулась с натужным скрипом. С недавних пор тот, кто сейчас открыл ее, невзлюбил этот звук. Даже возненавидел. Как ненавидел теперь все прочие звуки, напоминающие скрежет заблокированных железнодорожных колес. Эти звуки пробуждали жуткие воспоминания, которые он упорно, но тщетно гнал от себя, стараясь забыть.

Расширяющаяся полоска света, протянувшаяся через порог из коридора, упала на пустые нары, и вошедшему в первый момент показалось, что камера пуста. Но когда он повернул голову, увидел в углу тонкую фигуру полураздетой женщины. В темноте контрастно белели ее голые ноги.

То, что заключенная забилась в угол от страха, вошедшего не удивило. Его боялись все, даже свои, и он к этому давно привык. Он заранее знал, что будет дальше: «Сначала женщина станет оправдываться (они все стараются оправдаться и выторговать себе жизнь), а когда поймет, что ее уловки на него не действуют, начнет умолять о пощаде. А еще она будет кричать от боли. Но ни мольба, ни крики, ни выставленные на показ голые ноги ей не помогут. Плохо, что в камере нет света, – подумал он с сожалением. – В темноте не будет видно ее глаз. И как она дрожит и корчится от боли, как сводит судорогой ее мышцы, тоже будет не видно. Но главное – глаза! Без выражения ужаса в зрачках – никакого удовольствия. Надо будет послать кого-нибудь за переносной лампой».

Он вынул из глубокого кармана своих галифе электрический фонарь, с которым никогда не расставался – так же как и с наградным пистолетом, – и осветил прижавшуюся к стене узницу. В этот момент женщина бросилась на него со скоростью сорвавшейся с боевого взвода пружины. На мгновение в луче света мелькнуло ее бледное лицо, плотно сжатые губы и горящие глаза. Увидев эти глаза, вошедший со всей ясностью понял, что ни умолять, ни оправдываться, как он предполагал, она не будет. В ее глазах не было ни капли страха – только ненависть.

Его правая рука метнулась к поясной кобуре, и за какую-то пару секунд он сумел выдернуть пистолет из кожаных тисков. Оставалось сдвинуть предохранитель, направить ствол в цель и нажать на спуск.

Но атакующая фурия оказалась быстрее. Она поднырнула под его левую руку и царапнула его правое запястье острыми как бритвы когтями. Один из ее когтей ярко блеснул в луче фонаря ножевой сталью, а через мгновение окрасился кровью.

Так и не выстреливший пистолет вывалился из разжавшихся пальцев мужчины одновременно с хлынувшей из раны кровью. Эта хищница не только вскрыла ему вену, но и повредила какой-то запястный нерв или перерезала сухожилие!

Но даже лишив противника руки, женщина-кошка не собиралась останавливаться. Фурия вновь взмахнула своим железным когтем… Теперь вошедший разглядел, что это никакой не коготь, а обычный хирургический скальпель. «Откуда он у нее?!» Додумать эту мысль следователь не успел. Лезвие полоснуло его по лицу. Со лба свесился содранный лоскут кожи, а обильно хлынувшая кровь залила глаза. Ничего не видя перед собой, мужчина попятился назад. Несколько раз вслепую махнул фонарем, но тут же выронил его – левую руку пронзила острая боль. Узница, видимо, успела поймать фонарь на лету, потому что раненый не услышал звука удара о бетон. Зато отчетливо услышал скрежет металла и стук захлопнувшейся двери.

Она жаждала этой встречи, мечтала о ней… Нет, не так. Она жила надеждой встретиться с главным исполнителем убийства дочери лицом к лицу! Ради этого момента женщина-кошка терпела голод и боль, ради него не сдохла, сражаясь со змеекрысой. Слепая вера и ничем не подкрепленная надежда поквитаться с кровавым маньяком, с мразью, погубившей Майку, придавали ей силы. И все же, услышав за дверью голос Палача, Гончая поначалу не поверила своим ушам. Но потом она вспомнила слова стажера-пограничника о вызванном с Лубянки следователе, и все встало на свои места.

Этот монстр в человечьем обличье был раза в два тяжелее противницы и гораздо сильнее физически. Радиация и ядовитое дыхание подземного чудовища не отравили его тело. К тому же он всегда носил при себе заряженный пистолет. Но он не знал, кто именно поджидает его за запертой дверью! Гончая приготовила свое оружие и отступила в дальний угол. Она не собиралась сражаться со своим заклятым врагом в коридоре, где звуки борьбы могли услышать пограничники или тюремные стражи. Поэтому нужно было во что бы то ни стало выманить Палача из коридора и заставить его войти в камеру.

И это у нее получилось…

Захлопнув входную дверь, Гончая сбила с ног исполосованного скальпелем врага и опрокинула на пол. Уже в падении Палач попытался ухватить ее левой, пока что дееспособной рукой, за что и получил еще один порез на ладони.

Девушка положила фонарь на пол, направив луч в сторону поверженного противника, потом ухватила мужчину сзади за шиворот и приставила лезвие скальпеля к коже под его подбородком.

– Узнал меня?

Палач что-то неразборчиво промычал.

– Вижу, что узнал. Помнишь, как пытал меня, как вонзал раскаленное шило под ногти, как собирался содрать с меня кожу? Серп свой поганый помнишь?!

Тот снова замычал. На этот раз она отчетливо разобрала: «сука».

– А дочь мою помнишь?! Девочку, которую вы погубили!

На кулак, в котором Гончая сжимала скальпель, закапала кровь. Видимо, девушка слишком сильно вдавила лезвие убийце в горло, или тот неудачно дернул головой. Она ослабила нажим, и Палач, словно только этого и ждал, сразу заговорил:

– Я помню, как она подыхала. Девчонка валялась возле провала, прямо на рельсах. Видела бы ты, как она выглядела, когда мы ее подобрали.

Сам убийца выглядел жутко. Со лба у него свисал лоскут кожи, закрывая глаз и половину щеки. Кровь, сочащаяся из раны на голове, заливала ему лицо. Палачу приходилось отплевываться, чтобы говорить. Но он и не думал замолкать.

– Куртка твоей девчонки превратилась в изжеванную тряпку и к тому же жутко воняла. На башке сгорели все волосы вместе с кожей. Не голова, а черная растрескавшаяся головешка, а на ней – два сморщенных белых шарика – вытаращенные глаза. Ручонки вообще обгорели до костей, даже пальцы спеклись от жара. Уже и не разобрать было, то ли это человечьи руки, то ли клешни какого-нибудь рака или скорпиона.

От этих слов у Гончей остановилось дыхание, а Палач продолжал добивать ее.

– Думали – все, окочурилась. А на дрезину подняли – дышит! Ну, как дышит, ротик свой безгубый раскрывает, а оттуда пузыри розовые лезут. Надуется такой пузырь и лопнет, а твоя головешка обгорелая уже новый выдувает. Стратег все пытался понять, то ли она так дышит, то ли пытается что-то сказать, то ли просто стонет от боли. А ей сильно больно было. Ох, сильно! Она прямо дергалась вся. Да еще клешнями своими шевелила. Так всю дорогу до Москвы и дергалась, пузыри пускала. А перед самым Казанским вокзалом затряслась вся, дугой выгнулась, ручонки-клешни по сторонам разбросала, ну и все – околела. Сдохла и сдохла, забот меньше. А Стратег расстроился, прямо из себя вышел. Набросился на нее, схватил, стал колотить головой об пол, а башка ее возьми да и обломись. Я потом ее отвалившуюся черепушку сам из дрезины вышвырнул. И трупак обгорелый тоже. Сходи, глянь. Под насыпью твоя головешка валяется, если, конечно, какие-нибудь твари ее кости по всей округе не растащили.

У Гончей внутри образовались холод и пустота, словно из груди вырвали сердце и вставили вместо него кусок льда. Забытый фонарь светил на Палача, поэтому этот изверг не мог видеть ее лица, но почувствовал произошедшую в ней перемену и довольно оскалился.

– Не успел я твою девчонку попробовать, признаю. Зато во всех подробностях рассмотрел, как она подыхала.

– Плохо ты за нею следила, мамаша, – хохотнул Палач. – А вот я проследил. Каждую мелочь запомнил, чтобы тебе рассказать. Я когда ее с дрезины сбрасывал, она не мягкая была и не твердая, а такая… разваливающаяся. И хрустела, как веник. Нет! Как крыса запеченная.

«Но сначала умрут те, кто погубил Майку, – возразила Гончая вещающему у нее в голове неведомому голосу. – И Палач будет первым. Нет, первым был одноглазый. А этот станет вторым».

Она наклонилась к своему заклятому врагу и зашептала ему прямо в ухо:

– Нравится смотреть, как умирают другие? Ну так посмотри на себя! Только смотри внимательнее, чтобы запомнить каждую мелочь, – добавила Гончая и вонзила скальпель Палачу под подбородок.

Не голова, а черная растрескавшаяся головешка, а на ней два сморщенных белых шарика.

«Срезать ему кожу с лица, чтобы ощутил это на себе?»

Но претворить свою мысль в действие она не успела. Входная дверь с лязгом распахнулась, и в камеру из коридора ввалились несколько человек. Первым влетел растрепанный… отец Ярослав, про которого девушка уже успела забыть. Его подталкивал в спину плотный коренастый тип с автоматом и в матерчатой кепке с красной звездой на голове – один из тех кабанов, что забрали ее из станционного госпиталя. А из-за спины конвоира выглядывал старый знакомый – стажер-пограничник.

Они явно не таились, когда шли по коридору. Гончей оставалось только удивляться, как она не услышала их приближения.

– Вот, подозрительного типа без документов в туннеле задержали… – проговорил конвоир, уставившись на невозможную в его понимании картину.

Вид валяющегося на полу, залитого кровью Палача и арестантки, кромсающей скальпелем лицо следователя с Дзержинской, не укладывался в его голове. Однако громкий и энергичный голос краснозвездного вертухая постепенно слабел и к концу фразы превратился в шепот. Значит, кое-что до него все-таки дошло. Следом за осознанием ситуации он должен был сорвать с плеча автомат, но Гончая не позволила ему этого сделать.

Распластавшись на полу, она схватила выроненный Палачом пистолет. За это время конвоир лишь успел взяться за ремень своего автомата. Это было его последнее движение. В темном пространстве чулана «макаров» громыхнул, словно выпалившая пушка. У Гончей сразу заложило уши, а у уставившегося на нее борова не стало головы. Та просто лопнула и разлетелась на куски, забрызгав кровью паренька-стажера и стоящего перед ним священника. Девушка тут же перевела взгляд на молодого пограничника, но опасность неожиданно появилась с другой стороны.

Из тени внезапно вынырнула массивная широкоплечая фигура. Она пересекла световой луч, отбрасываемый откатившимся в сторону фонарем, и Гончая узнала в надвигающейся громаде поднявшегося с пола Палача. Маньяк буквально истекал кровью. Она лилась у него из раны на лбу, из пронзенного горла, из изрезанных ладоней и рассеченного запястья. Несмотря на это, монстру как-то удалось подняться на ноги и даже выдернуть из горла скальпель, который он теперь сжимал в выставленной перед собой левой руке.

На мгновение Гончей представилось, что и пули не причинят убийце вреда. От волнения у нее задрожали руки, и одна из двух выпущенных практически в упор пуль пролетела мимо. Но другая ударила маньяка в грудь. Палач остановился, словно налетел на невидимую стену, и на несколько мгновений застыл в таком положении. А потом повалился на пол лицом вниз. Занесенную для удара руку изувер так и не опустил.

В звенящей тишине послышался негромкий стук и какой-то шорох. Окинув взглядом чулан, Гончая нашла источник звука. Скрючившийся на полу у порога парнишка-пограничник тянул к себе за ремень автомат застреленного конвоира, но никак не мог вытащить оружие из-под грузного тела мертвеца.

– Даже не думай, – предупредила парня девушка, направив на него пистолет.

Тот ничего не ответил, но тянуть автомат перестал.

– Сядь туда, вытяни ноги, руки на колени.

Стволом пистолета Гончая указала в дальний от двери угол и внимательно проследила за тем, как пограничник выполнил ее приказание. Внезапно напасть из такого положения было практически невозможно, даже быстро встать на ноги у стажера не получилось бы. Напуганный парнишка и не помышлял о сопротивлении, однако его смелости хватило, чтобы спросить:

– Кто ты?

– Твоя смерть, если не заткнешься.

Повторять дважды не пришлось – парень все понял правильно. Гончая повернулась к отцу Ярославу. Тот смотрел на нее сочувствующим и печальным взглядом. Ему и самому следовало посочувствовать: красные не станут разбираться, кто стрелял, а кто рядом стоял, – казнят обоих. На себя Гончей было плевать, а вот бывшего напарника было жалко.

– Почему ты не ушел, как я тебе велела? – спросила она.

– Я не мог тебя оставить, – признался тот.

– Ну и дурак. Теперь убьют.

«Оставить он не мог! – разозлиться на священника не получилось, хотя Гончая очень старалась. – Может, как-нибудь удастся вырваться? У меня автомат, пистолет и заложник. – Она перевела взгляд на сидящего на полу пограничника и отбросила этот вариант. – Ничего не выйдет. В одиночку от станционного гарнизона не отбиться, хоть с ног до головы обвешайся оружием. Заложник для красных – тоже не аргумент. И не заложник он для них, а сдавшийся в плен предатель! Так что прикрыться парнишкой не получится. Вот если бы на его месте оказался Стратег. Стратег! – Гончая так стиснула пистолетную рукоятку, что у нее побелели костяшки пальцев. – Пока жив организатор убийства Майки, нельзя умирать. Рано».

– Встань! – приказала она пограничнику и, когда тот поднялся на ноги, спросила: – Почему на посту без оружия?

– Мне пока не положено, – ответил он.

«Салага! Не положено ему».

– А из автомата стрелять приходилось?

Дождавшись утвердительного кивка своего пленника, Гончая подняла с пола автомат, привычно отсоединила магазин и принялась выщелкивать патроны. Паренек недоуменно наблюдал за ней.

– Как зовут?

Тот помялся, но все-таки решился ответить:

– Егор.

Пока он раздумывал, она как раз успела разрядить и вставить в автомат пустой магазин, потом оттянула затвор и, убедившись, что в стволе не осталось патрона, перебросила оружие пограничнику.

– Считай, что я тебя повысила, Егор.

Гончая доходчиво объяснила пленнику, что у него есть два выхода из этой ситуации: помочь ей и священнику выбраться со станции или умереть мучительной смертью. Егор выбрал первый вариант. Он оказался сообразительным малым, да и охотница за головами при необходимости могла быть очень убедительной.

Спустя несколько минут из коридора, ведущего к складским и подсобным помещениям, на платформу вышли трое. Первым шел заросший немолодой мужчина в истертой до дыр и забрызганной кровью одежде. Следом шагала обритая наголо молодая, босоногая женщина в растянутой мужской толстовке, а позади – вооруженный автоматом конвоир.

Собственный замысел представлялся Гончей практически безнадежной авантюрой, но ничего лучшего она не смогла придумать. Ей и так невероятно повезло, что на звуки выстрелов не примчались местные стражи порядка. Правда, Палач сказал, что отправил всех свободных от службы прочесывать туннели, так что они, скорее всего, и не слышали пальбы в чулане. Зато наверняка услышали гражданские, и как они отреагировали на это, пока оставалось загадкой.

Шагая по платформе, Гончая незаметно поглядывала вокруг. В сторону их троицы тоже настороженно косились, но никто не рискнул подойти. Наоборот, едва заметив приближение конвоируемых пленников, жители Площади Революции спешили освободить дорогу. Пока все шло по плану, вот только «конвоир» держался пассивно. Запуганный пацан не подгонял арестованных и не командовал, куда им нужно повернуть, хотя Гончая это с ним специально обговорила. Он вообще не раскрывал рта! Но хотя бы не пытался удрать, иначе ей пришлось бы пристрелить парня, а потом, видимо, застрелиться самой.

Трофейный пистолет Гончая спрятала на правом бедре, примотав к ноге собственными бинтами, для чего пришлось распустить повязку на груди. Толстовка едва прикрывала эту самодельную «кобуру», зато выхватить оттуда оружие можно было практически мгновенно. Для трех десятков патронов, извлеченных из автоматного магазина, места уже не нашлось, поэтому она завернула их в обрывок бинта, чтобы не звенели, и передала на хранение отцу Ярославу.

Переход на Театральную охраняли трое вооруженных пограничников в разномастной одежде, но в одинаковых матерчатых кепках с красными звездами. Двое держали на груди укороченные автоматы, у третьего Гончая разглядела пистолет в опущенной левой руке. «Еще один Левша? Не многовато ли для одной станции?»

Боец с пистолетом вышел вперед – очевидно, он был здесь старшим – и требовательно спросил:

– Куда?!

Гончая оглянулась на «конвоира». Разговаривать на посту с охранниками должен был он, но Егор по-прежнему молчал. Наблюдая за ним, девушка давно уже поняла, что ее план никуда не годится. «Какой из этого салаги конвоир? Одна видимость. Помочь он согласился только из страха за собственную жизнь. В чулане согласился, а здесь, на платформе, передумал».

Но тут старший пограннаряда сам обратился к замешкавшемуся пареньку:

– Ты че, язык проглотил?

– Следователь…

– Че ты мямлишь, тюфяк?! – вышел из себя командир пограничников. – Четко отвечай!

– Следователь приказал доставить арестованных на Дзержинскую, – к изумлению Гончей, все-таки выговорил паренек.

– А почему арестованные не в наручниках?

– Как арестованы?! Сказали же, что только проверят! – выпалила Гончая.

Автоматчики выразительно переглянулись.

– Так проверят, что мало не покажется, – заметил их командир, и все трое загадочно заулыбались.

Обменявшись ухмылками со своими подчиненными, начальник поста спустился вниз по лестнице, снял с пояса увесистую связку ключей и отпер калитку в железной решетке, перегораживающей пешеходный туннель на Театральную.

Гончая обернулась к своему «конвоиру». Спускаться вниз без его команды было нельзя, такая самостоятельность арестованных неминуемо вызвала бы подозрение у пограничников. А парень все топтался в нерешительности возле шлагбаума и молчал.

– Идти, что ли? – спросила она и положила ладонь на правое бедро, где под одеждой скрывался притороченный бинтами пистолет.

Пацан заметил ее движение, но никак на него не прореагировал. Сейчас в нем боролись страх, служебный долг и желание жить. Гончей оставалось только гадать, что из этого победит. Конец сомнениям положил нетерпеливый голос начкара:

– Че застыли?! Долго мне еще ждать?!

– Вперед, – выдавил из себя Егор.

Гончая облегченно выдохнула и вслед за священником ступила на уходящую под платформу лестницу, «конвоир» с пустым автоматом двинулся следом.

– Теперь меня расстреляют, – обреченно сказал он, когда они втроем шли по пустому и гулкому переходу.

– Думаешь, если бы сдал нас своим на посту, что-нибудь изменилось бы? – спросила у него Гончая и, не дождавшись ответа, продолжила: – Тебя бы все равно расстреляли. Даже разбираться не стали бы.

– И что мне теперь делать?

Девушка пожала плечами.

– Сам думай. Я бы сбежала. Иначе шлепнут – и все дела.

– Сбежала… – передразнил ее паренек и замолчал. Но тут неожиданно подал голос молчавший до этого момента священник.

– Что бы ты ни решил, помни: ты сделал доброе дело – спас от смерти двух невинных людей.

– Невинных?! – вскинулся Егор. – А то я не видел, как она нашего следователя скальпелем кромсала!

– Да! – резко ответила Гончая. – И сделала бы это снова, потому что он был зверем, даже хуже – чудовищем! Ему нравилось мучить, издеваться: вырывать ногти, прижигать раскаленным железом, сдирать кожу! Показать, что он со мной сделал, когда я попала к нему первый раз? Но я убила его не поэтому, а потому, что он виновен в смерти моей шестилетней дочери: сначала сжег ее заживо, а потом наблюдал, как она умирала.

– А моего наставника за что? За компанию?

– Если ты про того, кому оторвало руку, то его убила не я, а Левша. Это он взорвал мину, которую носил с собой. У меня вообще не было взрывчатки. Муляж – мусор, глина и провода. Автоматчика в камере застрелила я, не отрицаю. Но он тоже собирался убить меня, просто я оказалась быстрее.

– Вот и не надо изображать невинную, – пробурчал паренек.

– А я и не изображаю, – не стала оправдываться Гончая. – Но то, что упырь с Лубянки мертв, это правильно! Такие нелюди не должны жить.

Ни отец Ярослав, ни Егор ничего на это не ответили, но во вздохе священника девушке послышалось неодобрение. «Пусть думает что хочет», – решила Гончая про себя. Сама она ни о чем не жалела.