Как-то договорились посидеть, он сказал, что будет занят, чтобы подходили к девяти. Мы с Ленкой подошли — дома нет никого. Позвонили — говорит: ждите, иду. Ну, хорошо, ждем. Вечер теплый, уже темно, в Васнецовском пусто. И откуда-то издалека слышится хохот Кормильцева. И потихоньку приближается, то усиливаясь, то подстихая.

Наконец появляется Илья. При параде — костюм, галстук — значит, что-то было ответственное. Но ржет. Мы, естественно, интересуемся, с чего б это.

— Был в гостях, — говорит, пытаясь умять смех. — Мажорная квартира на Арбате за два лимона баксов, еще два лимона в ремонт вколочено, вот — отмечали окончание ремонта. Все в витринах, всякая ценность расставлена. Столовая большая, на столе — все! Стерлядь, икра, бла-бла-бла… Ну и народ соответствующий… Стоят, закусывают, врывается «не скажу, кто» — тоже при параде, озирается и выпаливает: «Ну, что, господа?! Революцию делать будем?!.».

Илья зашелся хохотом…

Илья никогда не собирался всерьез тягаться с государством — для этого он был слишком хорошо образован. Революция — прерогатива недоучек.

Хотя в чем его только не подозревали — страшно перечислить. Но объяснить нетрудно.

Илья был «человек на подозрении». Есть такая порода людей. Чаще всего — разнообразные умники, у которых вид странный — не поймешь, что на физиономии написано. «Что-то он такое себе думает — видать, замышляет… Нехорошее что-то замышляет, недоброе»… А умник в это время стоит и мучается, потому что ботинки, к примеру, давят. Или стихи в голове пишет — какая разница… Однако тут есть занимательная закономерность.

Почти все зависит от того, кто тебя подозревает. В армии я был на подозрении у всех, но особенно — у одного старлея. А так как делать старлею было нечего, что для армии типично, он меня безостановочно пытался поймать. Где только ни пытался… По бабам, по магазинам, за цехом, где офицерские жены шили какие-то трусы — не там ли я блудодействую… И не мог поймать, потому что я в это время лежал на койке и читал книжки — по томику за день.

Всякий человек на подозрении должен знать, что подозревающий способен его подозревать только в том грехе, который готов сотворить сам. И пока ты мыслишь иначе, чем он, поймать тебя невозможно.

Илью всю жизнь черт-и-в-чем подозревали. Поймать, разумеется, не могли, хотя старались, но поймать не могли, потому что он «блудил» не в том месте. Подозрения от этого только множились.

Люди попроще подозревали в каком-нибудь обмане. «Кормильцев всех надул!» — в какой-то момент эта фраза была настолько расхожей, что произносилась с безразличием даже теми, кто считал, что Кормильцев надул его лично и сильнее прочих, которых, впрочем, он тоже надул. Не знаю, как Слава Бутусов, но подозрения по поводу Ильи у музыкантов «Нау» — это тема для отдельного трактата, слишком многословного, чтоб в него влезать.

Была забавная история с пластинками «Урфина Джюса», которые Илья пытался издать в Москве. Бизнесменские способности Ильи, надо признаться, когда-то он сам предрек — давно, в начале эпохи кооперации. Сказал: «Если мы с тобой займемся бизнесом, вместе с нами обанкротится весь Урало-Сибирский регион»… И в целом, это близко к правде. Впоследствии Илья эту фразу забыл. Когда я гораздо позже ее напомнил, он немедленно от этих чудных слов отрекся и страшно разобиделся. Но… слово — не птичка (и не мышка).

И вот он долго вел переговоры о выпуске трех сидюков «Урфина Джюса», переговоры были какие-то сложные — не знаю детали. Потом сидюки вышли. Каким-то крошечным тиражом — кто не верит, пусть попробует найти хотя бы один диск (я бы купил). А на бабки Илью кинули. Так что урфинам он ничего не заплатил, и тут они поняли, что это он их кинул. А на самом-то деле такого на «Урфине» бабла наварил, что будет до конца дней в масле кататься… В этом убеждении они пребывали долго. Быть может, пребывают до сих пор.

Илюша так выстроил собственный образ, что никому из окружающих в голову не могло прийти, будто можно кинуть Кормильцева. Кроме тех, кто кидал, разумеется. Кидали его много. А внутри у него не было механизмов противодействия банальному хамству. Потому что он был типичный интель. Тонкий, ранимый и доверчивый — что бы там о нем ни думали и ни говорили вокруг. Он был настоящий интеллигент.

По выходе сидюков «Урфина» одна ситуация, удивившая Илью крайне, все-таки приключилась — однажды он явился слегка ошарашенный, сказал, что на него набрел Белковский и, как-то даже смущаясь, попросил подписать сидюк «Урфина Джюса». Поразило Илью даже не то, где Станислав Александрович умудрился где-то отыскать один из дисков этой серии, но сам факт пришествия Белковского с «Урфином Джюсом» в руках… «Кто он Гекубе? Кто ему Гекуба?!»…

Следует пояснить: в известность «Урфина Джюса» сами члены «Урфина Джюса» верили слабо. Или вообще не верили. И когда сталкивались с проявлениями собственной популярности, как-то даже терялись. В Москве — особенно, посему явление пластинки «УД» в руках человека другого поколения и, как был уверен Илья, иного образа мыслей, ожидать он не мог никак! «Где Белковский — где "Урфин Джюс"?»

Но рассказывал это Илья с огромным удовольствием — он к Белковскому относился любовно, даже нежно. Округло выговаривал: «Стас огром-мный»… Так что некоторый гешефт он с этой истории все-таки получил. В компенсацию за урфин-джюсовские проклятья…

Это история частная, но показательная. В чем только его не подозревали… Под подозрение подпадали книжки, которые он выпускал. И книжки, которые он перевел… Илья, надо сказать, с этим положением не сразу, но освоился, а затем начал подыгрывать. В силу общей провокативности натуры, Илья общался с людьми, в той или иной мере склонными к провокации, на которую сам их провоцировал. Разумеется, это только усиливало разнообразные подозрения.

Но и приносило пользу. Один политик «открыл» нам чудный азербайджанский ресторан в центре столицы. И мы частенько его посещали — там было не только вкусно, но и пронзительно дешево. Благодаря знаменитому писателю нашелся замечательный китайский ресторан…

К концу его жизни подозрений накопилось столько, что они начинали «искрить» друг об друга, угрожая превратиться в грозу. Илюше в тот момент было уже наплевать. Он умер. Они остались. Так и бродят вокруг его имени клочкастыми привидениями. Да и плевать.

Всякий подозревает тебя в том, в чем согрешил бы сам. Присмотритесь к подозревающим вас, и вы узнаете, в чем они грешны. Мыслью или делом.