Настал день — случилась неприятность. Слава перестал платить Илье деньги.

Собственно говоря, это был не такой уж новый тренд — в ближнем окружении Славы давно велась агитация за то, что «Кормильцеву платить хватит». А началось это еще во времена «золотого состава Нау», когда музыканты категорически требовали прекратить тратить свою долю на поэта — мол, «получил он, и достаточно, харэ!». В ответ Слава выговаривал нечто маловнятное, но Илье платил. Платил не просто «один из немногих» — Слава был единственный, кто это делал.

Те же Егор и Настя до сих пор пропевают стихи Кормильцева, но за всю историю не заплатили ему ни копейки. О чем он помнил; когда настала «эпоха адвокатов», даже хотел с ними судиться. Пели они его тексты, тексты брата Женьки; не платили и платить не собирались. Не от жадности — думаю, им это просто в головы не пришло. Илья потратил изрядное время на общение с адвокатом — дело было верное. Но дальше случилось вот что — Илья какое-то время с наслаждением об этом говорил, а потом смолк. Я поинтересовался, что же он собирается предпринять. Он сказал: «Знаешь, я, конечно, выиграю, но… Они там совсем без денег сидят, а тут я еще»… И все кончилось — Егора с Настей он трогать не стал. История эта из 96-го годика; что было дальше (в смысле оплаты), не знаю.

Надо отдать должное Славе — он долго держался. Но настал день — либо его «дожали», либо просто денег не хватало, и Слава сообщил Илье, что больше платить не будет. Разумеется, был тут у Славы «самоотмаз» в виде разговоров о том, что Илья и так получает через РАО положенные «роялтиз», но любой человек, близко знающий обстановочку в этом деле, при такой постановке вопроса только хмыкнет — в эпоху «левака» и корпоративов эти самые «роялтиз» — крошечная часть дохода в шоу-бизнесе, которую, к тому же, «дербанят» все, кому не лень. Основняк ходит налом.

В общем, доходы от хитов «Нау» кончились. Это была бы не катастрофа, но произошла другая новация, полностью изменившая жизнь Ильи. У него на груди «поплыла» родинка. С этим бы тоже можно было справиться; однако два эти обстоятельства вместе привели к настоящей катастрофе.

Упаси, Господи, обвинять в чем-то Славу. Он ничего не знал. Илья слишком хорошо умел шифроваться, и никто на тот момент, кроме жены Леси, не знал, что происходит. А Слава — и подавно, поскольку с Ильей он уже совсем не общался. Да и пока общался, понять было трудно. Илья изощренно изображал полнейшее собственное благополучие, так что о его финансовом положении никто представления не имел. И уж тем более — вечно обращенный внутрь себя Слава.

Как-то они договаривались о встрече, Слава сказал: «Приезжай ко мне в Царское». «А как туда добираться?» — спросил Илья. Слава сказал: «Очень просто: выходишь из паровоза на Московском вокзале, берешь такси, говоришь: "В Пушкин!" — и тебя довозят за полторы тысячи»… Ох, как Илья выбесился! После окончания разговора, разумеется… Матерился он замечательно. Полторы тысячи на такси у него не было.

Но вернемся в историческую реальность. Родинка «поплыла». Илья о канцере знал достаточно — его матушка много лет боролась с опухолью. Опухоль победила. Илья сперва «филонил», потом стало ясно, что надо что-то делать.

С некоторыми приключениями он все-таки попал к онкологу. Тот прочитал в карточке: «Кормильцев Илья Валерьевич» и спросил: «Тот?». Илья сказал: «Тот самый». И вот это опять была катастрофа.

Онколог был по-своему прав, если не считать клятву Гиппократа, которую в нашей стране все равно никто не принимал (в СССР клялись «Клятвой Советского врача» — она почти такая же, как гиппократова, только ненастоящая). Прав — если уж подвернулся тебе «жирный цыпленочек», грешно не общипать. Правда, он не знал, что «цыпленочка» уже не кормят. Илья потом сказал: «Он с меня просил небольшую японскую машинку — деньгами, конечно»… Во времена «Нау» Илья расплатился бы с легкостью, онколог остановил бы экспансию родинки, и дело бы сладилось к общему удовольствию…

Больше Илья к онкологу не ходил. Он судорожно искал выход. И выход, пусть не сразу, но нашелся. В Белоруссии после Чернобыля онкологии уделялось особое внимание; жена Леся прописана была в Минске; оставалось оформить какие-то справки, чтобы все было официально, и Илья оказался на приеме у белорусского онколога.

Это был, как потом с восторгом вспоминал Илья, «настоящий старый еврей-доктор». Он осмотрел Илью и спросил: «Гуманитарными профессиями занимаетесь?». Илья дрогнул — вдруг этот тоже признает его поэтом «Наутилуса»?!. И спросил: «Почему Вы так думаете?». На что старый еврей сказал: «Был бы ты трактористом, ты б ко мне полгода назад прибежал»…

Операция в Белоруссии обошлась в двести баксов. На прощанье тот же старый доктор сказал: «Если б ты на три месяца раньше пришел, я бы дал гарантию. А так… Проживешь три года — будешь жить дальше. Не проживешь — не обижайся»… Это было в начале лета 2004-го.

Когда он вышел из больницы, мы писали какой-то синопсис в Белоруссии, на даче Леськиной мамы, милейшей Нины Ивановны. Илья выглядел странно — левая рука у него была пришита к груди — пересадка кожи. Он много смеялся. Казалось, пронесло…