14. Нынче
Мы давно миновали конец века, когда время в первый раз искривилось, изогнулось, скользнуло, скакнуло вперед и назад – и при этом продолжало катиться по-прежнему. Сегодня мы знаем все это, наши мысли путешествуют со скоростью твита, а наши 140 символов заняты поисками абзаца. Мы – пост-история. Мы – пост-загадка.
Али Смит (2012)
Зачем нам нужны путешествия во времени, если мы уже путешествуем в пространстве так далеко и быстро? Ради истории. Ради загадки. Ради ностальгии. Ради надежды. Чтобы испытать свои возможности и исследовать воспоминания. Чтобы побороть сожаление о жизни, которую мы прожили, о нашей единственной жизни, одномерной, от начала до конца.
Уэллсова «Машина времени» отразила поворот дороги, серьезное изменение во взаимоотношениях человека со временем. Новые технологии и идеи усиливали друг друга: электрический телеграф, паровоз и железная дорога, наука о Земле Лайеля и наука о жизни Дарвина, рождение археологии из собирательства антикварных диковинок и наконец совершенствование часов. Когда XIX столетие сменилось XX, ученые и философы были готовы воспринимать время по-новому. К этому были готовы и мы все. В культуре расцвели путешествия во времени, его петли, изгибы и парадоксы. Все мы эксперты по времени, все мы его ревностные поклонники. Для нас время летит. Мы теперь все знаем, а наши мысли, как полуиронично замечает Али Смит, путешествуют со скоростью твита. Мы путешественники во времени и движемся в собственное будущее. Мы властелины времени.
В настоящее время начался новый темпоральный сдвиг, скрытый на самом видном месте.
Люди, наиболее погруженные в продвинутые технологии связи, считают само собой разумеющейся свою постоянную связь с другими людьми: они привычно носят с собой мобильные телефоны и заполняют каналы связи отчетами о своем состоянии, слухами и бесполезной информацией сомнительной достоверности. Они, то есть мы, занимают новое место, или обитают в новой среде (никуда не деться от неуклюжих словесных конструкций). По одну сторону находится виртуальное, связное, скоростное царство, именуемое по-разному: киберпространство, интернет, онлайн-мир или просто сеть. По другую сторону – все остальное, прежняя среда обитания, реальный мир. Можно было бы сказать, что мы живем одновременно в двух непохожих формах общества и жизни. Киберпространство – другая страна. А время? Время там течет по-другому.
Прежде общение волей-неволей происходило в настоящем. Вы говорите, я слушаю. Ваше «сейчас» – это и мое «сейчас». Хотя Эйнштейн показал, что одновременность – лишь иллюзия, здесь важна скорость сигнала, а свету требуется время, чтобы пройти от улыбки одного человека до глаза другого, – все же в основном человеческое взаимодействие представляло собой смесь всех имеющихся в грамматике вариантов настоящего времени. Но письменное слово расщепило время: ваше настоящее стало моим прошлым или мое будущее – вашим настоящим. Даже простая отметка краской на стене пещеры уже позволяла асинхронную коммуникацию. Телефоны принесли нам новую одновременность, протянув настоящее через разделяющее пространство. Голосовая почта создала новые возможности для сдвига времени. Мессенджеры вновь сделали обмен мгновенным. Так и идет. Устройства, проводные и беспроводные, все время посылают сообщения и все время слушают. Постоянное пребывание на связи вызывает спутанность времени. Невозможно отличить краткое повторение пройденного от приквела. Отметки о времени сообщений приходится изучать как знаки на кофейной гуще. Звучащая в наушниках запись кажется более важной и срочной, чем с трудом пробивающиеся в сознание внешние голоса. Река информации образует «ленту», или «временную шкалу»: «Ты у меня в ленте», «Я слышал это в ленте» – но последовательность сообщений в ней произвольна. Хронологическому их порядку едва ли можно доверять. Прошлое, настоящее, будущее ходят кругами и сталкиваются между собой, как игрушечные машинки в аттракционе отвлекающих факторов. Если расстояние отделяет гром от порождающей его молнии, то киберпространство вновь соединяет их.
Темная ночь, гроза. Молодая женщина бродит по заколоченному дому и фотографирует. Она не обращает внимания на объявление на стене: «Внимание! Не входить! Опасность обрушения!». Из-под облезающих обоев появляются буквы, нацарапанные на стене под ними. «Будь осторожна…» Она отдирает от стены еще кусок обоев. Надпись продолжается. «О, и нагнись!» – читает она.
«Правда, нагнись!»
«Салли Спэрроу, нагнись сейчас же».
Салли Спэрроу (а зовут женщину именно так) нагибается как раз вовремя, чтобы брошенный предмет не попал в нее, а разбил окно позади. Очевидно, мы имеем дело со случаем асинхронной коммуникации.
Это Лондон, год 2007-й, и надпись на стене подписана: «С любовью, Доктор (1969)». Вы, зритель, знаете, что Доктор – главный герой длинного и многократно возрождавшегося в разных обличиях телевизионного сериала «Доктор Кто». Эта программа впервые появилась на BBC в 1963 г., а вдохновение ее создатели черпали отчасти из «Машины времени» – не столько из книги Уэллса, сколько из вышедшего три года назад фильма Джорджа Пала. Доктор – уцелевший представитель древней инопланетной расы властелинов времени. Он путешествует во времени и пространстве в машине под названием TARDIS, которая по причинам, понятным только самым преданным поклонникам сериала, имеет постоянную внешнюю форму и выглядит как британская полицейская телефонная будка XX века. Хотя Доктор – инопланетянин из далекой-далекой системы и в его распоряжении вся Вселенная, все его путешествия концентрируются вокруг Земли, а его приключения во времени напоминают исторический туризм в стиле волшебного амулета Э. Несбит и машины WABAC Мистера Пибоди. Он встречается с Наполеоном, Шекспиром, Линкольном, Кублай-ханом, Марко Поло и многими английскими королями и королевами. Он обменивается опытом с Эйнштейном. Он обнаруживает у себя темпорального «зайца» по имени Герберт, на визитке которого надписано имя Г. Дж. Уэллс. Путешествия во времени, показанные в «Докторе Кто», – всегда прекрасный повод для шуток. Но иногда на передний план выходят проблемы и парадоксы таких путешествий – и нигде они не проявились более ярко, более остроумно, чем в истории Салли Спэрроу (эпизод под названием «Не моргай» (Blink), автор сценария Стивен Моффат, вышел в 2007 г.).
Ошеломленная надписью на стене, Салли вновь приходит в заброшенный дом с подругой по имени Кати Найтингейл. Салли, по ее словам, обожает старинные вещи. Мы уже знаем, что старые дома буквально пропитаны путешествиями во времени. Кати бродит по дому где-то за кадром. Раздается звонок в дверь. Салли открывает. Молодой человек вручает ей письмо от своей покойной бабушки Кати Найтингейл: «Моя дорогая Салли Спэрроу. Если мой внук сделал то, что обещает мне сделать, значит, когда ты читаешь эти слова, с момента нашего с тобой последнего разговора прошло несколько минут – для тебя. Для меня прошло более 60 лет».
Нам – и зрителям, и Салли – предстоит решить загадку. Мы получаем подсказки. Вокруг полно чудовищ. Их жертвы рискуют перенестись в прошлое, волей-неволей, без шанса на возвращение.
Если бы вы оказались заперты в прошлом, как бы вы связались с будущим? В общем случае можно сказать, мы все заперты в прошлом и все стараемся связаться с будущим при помощи книг, эпитафий, капсул времени и прочего. Но нам редко требуется отправить сообщение конкретному будущему человеку в конкретный будущий момент времени. Письмо с доставкой доверенным курьером могло бы, в принципе, сработать, как и надпись на стене старого дома. В фильме Терри Гиллиама 1995 г. Twelve Monkeys («Двенадцать обезьян»), вольном ремейке «Взлетной полосы», путешественник во времени поневоле, которого играет Брюс Уиллис, набирает загадочный телефонный номер и оставляет сообщение на голосовой почте. Все это средства односторонней коммуникации. Можно ли придумать что-нибудь получше?
Ларри, брат Кати, работает в магазине DVD – то есть он специалист по конкретным короткоживущим носителям информации («новые, подержанные и редкие»). Взгляд выхватывает в кадре экран телевизора и изображение на нем. На многих кадрах видно лицо мужчины, в котором поклонники сериала легко узнают Доктора. Почему его показывают по телевидению? Кажется, он хочет сказать что-то важное. «Не моргай!», к примеру. Он говорит несвязными фрагментами. Слышно, как он объясняет что-то в традиции путешественников во времени: «Люди не понимают время. Время – это совсем не то, что вы думаете».
Ларри нашел записи с этим человеком в забытой стойке на 17 разных DVD-дисках. «Всегда спрятано, всегда тайна, – говорит он Салли. – Как какой-то призрачный дополнительный диск». Иногда у Ларри возникает ощущение, что он слышит лишь половину какого-то разговора, реплики одного из участников.
Вновь появляется экран телевизора. Доктор, судя по всему, отвечает на самый важный вопрос. «Люди полагают, что время – это прямой путь от причины к следствию, – объясняет он, – но на самом деле с нелинейной, несубъективной точки зрения оно больше похоже на большой шар неустойчивого… туда-сюда… вперед-назад… чего-то».
«Начало хорошее, в этом предложении», – саркастически замечает Салли (кому из нас не приходилось разговаривать с телевизором?).
Доктор на экране отвечает: «Ну да, потом оно куда-то от меня убежало».
Салли: О’кей, как странно это звучит. Как будто вы можете меня слышать.
Доктор: Ну да, я действительно слышу вас.
В этом месте в разговоре начинаются осложнения. Доктор должен убедить Салли (и нас), что он путешественник во времени, что он оказался лишен своей машины времени (голубой телефонной будки) и заброшен в 1969 г., что он пытался отправлять свои сообщения через старый дом и использовать людей-долгожителей в качестве курьеров и что теперь они говорят друг с другом посредством записи, скрытой на 17 DVD-дисках, которые (все 17) имеются у нее в 2007 г. До этого Ларри много раз слышал запись этого разговора или, вернее, его части с репликами Доктора. Для него все это предопределено: биты информации, нанесенные лазерной гравировкой на пластиковый диск. Теперь же наконец он слышит стереофоническую версию. Салли говорит с экраном, Доктор говорит с экрана, а Ларри все это записывает.
Салли: Я этот кусок уже видела.
Доктор: Вполне возможно.
Салли: 1969 год, вы оттуда говорите?
Доктор: Боюсь, что да.
Салли: Но вы отвечаете мне. Вы не можете знать наверняка, что я собираюсь сказать, за сорок лет до того, как я это говорю.
Доктор [педантично]: За тридцать восемь.
Как такое возможно? Рассмотрим правила путешествий во времени. Салли права: он не может ее слышать. Это иллюзия. На самом деле все просто, объясняет он. В его распоряжении имеется стенограмма всего разговора целиком, и он читает свои реплики, как актер.
Салли: Откуда у вас может быть копия полной стенограммы? Она еще только пишется!
Доктор: Я вам говорил. Я путешественник во времени. Я получил ее в будущем.
Салли: О’кей, дайте мне в этом разобраться. Вы читаете вслух стенограмму разговора, который еще продолжается.
Доктор: Ну да. Туда-сюда, вперед-назад.
Машина TARDIS пока еще не воссоединилась с Доктором. Доктору еще только предстоит заполучить в свои руки стенограмму разговора. Прежде чем хитрая механика сюжета полностью сложится и заработает, Салли, которая теперь понимает всю историю, придется встретиться с одним из вариантов Доктора, который еще не понял сути происходящего. Теперь ее прошлое стало одновременно и его будущим. «Не моргай» – это все парадоксы сразу, закрученные лентой Мебиуса. Это предопределенность и свобода воли беседуют в реальном времени посредством технологии, новой для одной стороны и устаревшей для другой.
К 2007 г. успел уже расцвести интернет, но в этой истории он не играет очевидной роли. Киберпространство присутствует где-то за сценой – это пресловутая собака, которая никак себя не ведет. В этом необычном эпизоде «Доктора Кто» отразилось усложнение наших взаимоотношений со временем. В наши дни электронная почта Салли Спэрроу была бы засыпана тысячами писем, смешивающих прошлое и настоящее, которые можно было бы просматривать, сортируя по адресатам или по датам, и количество писем только росло бы. Она легко могла бы вести одновременно несколько разговоров и не терять нити, обмениваться SMS и MMS, смайликами и видео, одновременно и асинхронно, с двумя собеседниками и более, а пока, в наушниках или без них, она слышит голоса и видит экраны всюду, в приемных и на столбах, а если она остановится подумать, ей, возможно, трудно будет расставить всю информацию в надлежащем временном порядке – туда-сюда, вперед-назад, – но кто в наше время останавливается, чтобы подумать?
Когда в 1890-х гг. братья Луи и Огюст Люмьеры придумали cinématographe, они не начали сразу же снимать актеров, одетых в костюмы. Они не снимали художественных фильмов. Они обучали новой технике съемки операторов и отправляли Клемента и Константа, Феликса и Гастона, а также многих других в разные концы света снимать – фиксировать – кусочки реальной жизни. Естественно, они сняли рабочих, выходящих из ворот их собственной фабрики, – кто устоял бы перед La sortie de l’usine Lumière à Lyon? – но к 1900 г. они снимали уже петушиные бои в Гвадалахаре, пешеходов на Бродвее и курильщиков опиума в стране, которая сегодня называется Вьетнамом. Толпы народа собирались посмотреть на живые сцены далекой экзотической жизни. Создание движущихся изображений отмечает горизонт событий. Когда мы оглядываемся, выясняется, что годы до 1900 г. видны намного хуже. Хорошо еще, что есть книги.
Сегодня очень значительную часть своих впечатлений от мира мы получаем с экрана, причем звук там по качеству не уступает картинке. Экран способен показать больше, чем любой человек увидит невооруженным глазом. И кто скажет, что эти устройства не врата времени? Другие люди передают нам потоком музыку и видео, а теннисный матч, который мы смотрим, может идти как в прямой трансляции, так и в записи. Кстати, люди на стадионе тоже видят мгновенные повторы на большом экране – те самые, которые мы видим на своем. А если мы находимся в другом часовом поясе, то этот матч мы можем посмотреть даже «вчера». Политики записывают свои ответы на выступлениях, которые еще не видели, и мгновенно выдают их в эфир или выкладывают в сеть. Если мы начинаем путать реальный мир с многочисленными своими виртуальными мирами, так это потому, что значительная доля реального мира тоже виртуальна. Многие уже не помнят лично времени без вездесущих экранов. Так много окон, так много разных часов.
Понятие «интернет-время» стало специальным термином. Эндрю Гроув, президент компании Intel, сказал в 1996 г.: «Мы живем по интернет-времени». Первое время современные подростки употребляли его просто в значении «быстрее», но наши взаимоотношения со временем вновь менялись, хотя никто не понимал до конца, как и в какую сторону. По интернет-времени прошлое перетекает в настоящее. А будущее? Кажется, возникает ощущение, что будущее уже здесь. Моргни – и готово. Так исчезает будущее.
«Вынужденно наши представления о прошлом, настоящем и будущем все сильнее меняются, – писал в 1995 г. Джеймс Баллард (научная фантастика, больше чем когда-либо, играла роль канарейки в угольной шахте). – Будущее прекращает существование, пожранное всеядным настоящим. Мы присоединили будущее к настоящему как всего лишь один из множества доступных для нас альтернативных вариантов».
Прошлое мы тоже потихоньку присоединяем. Различные организации, от Scientific American до The Bridge World, копаются в своих архивах, чтобы показать читателю, что было новым 50 лет назад. Первая страница онлайновой версии New York Times перепечатывает первые репортажи газеты, посвященные бубликам и пицце. Глобальный разум качнулся назад. В тот момент, когда одержимость новизной казалась более яростной, чем когда-либо, теоретик ностальгии Светлана Бойм, умевшая закручивать время, заметила: «Первое десятилетие XXI века характеризуется не поиском новизны, но быстрым распространением ностальгий, которые часто противоречат одна другой. Ностальгические киберпанки и ностальгические хиппи, ностальгические националисты и ностальгические космополиты, ностальгические любители природы и ностальгические метрофилы (любители городов) обмениваются пиксельными выстрелами в блогосфере». Всей этой цветущей и изменчивой ностальгией мы обязаны путешественникам во времени. «Объект романтической ностальгии должен находиться вне пределов нынешнего пространства опыта, – писала Бойм, – где-то в сумраке прошлого или на острове утопии, где время, как на старинных часах, счастливо остановилось».
Какое странное завершение для XX века! Новый век – и даже новое тысячелетие – наступил под звуки телевизионных фейерверков и ансамблей (добавьте еще компьютерную панику), но без малейшего проблеска того великолепного оптимизма, какой отмечал год 1900-й. Тогда все, казалось, ринулись на нос огромного корабля и с надеждой всматривались в горизонт, мечтая о научном будущем: воздушные суда, движущиеся тротуары, Schönwettermaschinen, подводный крокет, летающие автомобили, автомобили на газу, летающие люди. Andiamo, amici! Многие тогдашние мечты сбылись. И теперь, когда перед нами рассвет нового тысячелетия, какие яркие мечты расцвечивают для нас год 3000-й? Или 2100-й?
Многие газеты и сайты проводили среди своих читателей опросы на эту тему и были разочарованы. Мы научимся управлять климатом. (Опять.) Пустыни станут тропическими лесами. Или наоборот. Космические лифты. Но практически нет космических путешествий. Несмотря на гиперпространственный двигатель и кротовые норы, мы, кажется, отказались от заселения Галактики. Нанороботы. Война с дистанционным управлением. Интернет в контактных линзах или с подачей непосредственно в мозг через имплант. Беспилотные автомобили – снижение планки в определенном смысле после i futuristi и их ужасающе ревущих гоночных машин. Эстетика футуризма тоже изменилась без всякого манифеста – от больших и дерзких проектов, ярких цветов и металлического блеска к мрачному, неприятно влажному гниению и руинам. Генная инженерия и/или уничтожение биологических видов. Неужели это все, на что мы можем рассчитывать в будущем? Нанороботы и беспилотные автомобили?
Вместо космических путешествий у нас есть телеприсутствие. Понятие это родилось в 1980-е, когда камеры и микрофоны с дистанционным управлением вошли в силу. Глубоководные исследователи и взрывотехники получили возможность проецировать себя куда угодно – проецировать свою душу, свои глаза и уши, притом что тело остается на месте, в безопасности. Мы посылаем роботов за пределы планет и вселяемся в них. В том же десятилетии слово виртуальный, успевшее уже стать компьютерным термином, начало использоваться и в связи с удаленными моделями – «виртуальный офис», «виртуальная мэрия», «виртуальный секс». И разумеется, «виртуальная реальность». Еще один способ воспринимать телеприсутствие – сказать, что люди виртуализуются сами.
Женщина оказывается пилотом квадрокоптера в страшноватой «бета-версии какой-то игры» – что-то вроде стрелялки от первого лица, где даже и «стрелять-то некого», – а поскольку женщина эта – героиня романа Уильяма Гибсона «Периферийные устройства» (The Peripheral, 2014), у нас сразу же возникают сомнения: что здесь виртуально, а что реально. Зовут ее Флинн, живет она, кажется, где-то на американском юге – в глуши, в трейлере возле ручья. Но в настоящем или в будущем? Трудно сказать наверняка. По крайней мере, волны будущего определенно плещут у этого берега. У ветеранов морской пехоты есть шрамы, физические и ментальные, от имплантированной «хептики», то есть виртуальной тактильности с помощью датчиков. В пространстве имен этой эпохи обнаруживаются Кронат, Тесла, Румба, Суши Барн и Хефти Март. В придорожных витринах красуются изделия «фаббинга» – трехмерные распечатки практически любых вещей. Дроны вездесущи. Любое жужжащее насекомое – потенциальный шпион.
Во всяком случае Флинн оставляет свою реальность ради того, чтобы пилотировать свой дрон в другой, виртуальной, реальности. Загадочная (виртуальная?) корпоративная организация платит ей за это. Она кружит возле большого темного здания. Она поднимает взгляд – камера поворачивает вверх. Она опускает взгляд – камера наклоняется вниз. «Со всех сторон звучали настойчивые шепотки, словно целое облако невидимых фей – полицейских диспетчеров». Каждый знает, какое глубокое погружение может дать компьютерная игра, но какова цель всего этого? Какова ее цель? Очевидно, ее задача – отгонять прочь другие дроны, которые роятся вокруг во множестве, как стрекозы, но ощущения, которые она испытывает, не похожи ни на одну игру из всех, в какие ей приходилось играть прежде. Затем – окно, женщина, балкон – Флинн становится свидетельницей убийства.
С Гибсоном мы уже встречались: это футурист, который отрицает, что пишет о будущем. Именно Гибсон в 1982 г. придумал слово «киберпространство», понаблюдав, как в одной из галерей игральных автоматов Ванкувера играют подростки, как они пялятся в свои экраны, поворачивают рычажки и бьют по кнопкам, манипулируя вселенной, которую никто, кроме них, не видит. «Мне казалось, что они мечтают об одном: оказаться внутри игры, в умозрительном мире машины, – рассказал он позже. – Реальный мир тогда исчез для них – он совершенно потерял значение. Они находились в том умозрительном мире». Тогда такой вещи, как киберпространство, еще не существовало – такой, какой ее вообразил Гибсон, «всеобщей галлюцинации, испытываемой ежедневно миллиардами законных операторов во всех странах». Пространство, стоящее за всеми компьютерами. «Световые линии, выстроенные в ряд в непространстве разума, звездные скопления и созвездия данных». Время от времени каждый ощущает себя подобным образом.
В какой-то момент Гибсону пришло в голову, что он описывал что-то вроде Алеф из рассказа Борхеса 1945 г.: точку в пространстве, включающую в себя все прочие точки. Чтобы увидеть Алеф, надо обязательно находиться в горизонтальном положении, лежать на спине. «Также необходимы темнота, неподвижность, время на аккомодацию глаз». То, что вы при этом увидите, невозможно выразить словами, пишет Борхес:
ибо любое перечисление бесконечного множества обречено на неполноту. В грандиозный этот миг я увидел миллионы явлений – радующих глаз и ужасающих, ни одно из них не удивило меня так, как тот факт, что все они происходили в одном месте, не накладываясь одно на другое и не будучи прозрачными. То, что видели мои глаза, совершалось одновременно, но в моем описании предстанет в последовательности – таков закон языка.
Пространство как таковое в киберпространстве исчезает. Оно схлопывается в сеть взаимосвязей: пространство миллиардной размерности, как сказал Ли Смолин. Взаимодействие – все. А что же кибервремя? Каждая киберссылка – это врата времени. Миллионы явлений, радующих глаз и ужасающих, – посты, твиты, комментарии, электронные письма, лайки, просмотры, смайлики, появляются одновременно или последовательно. Сигналы передаются со скоростью света, часовые пояса перекрываются, а временные метки хаотически перемешиваются, как пылинки в солнечном луче. Виртуальный мир построен на транстемпоральности.
Гибсон, всегда считавший путешествия во времени неправдоподобной магией, старательно избегал их в десяти своих романах, написанных за 30 лет. В самом деле, по мере того как придуманные им варианты будущего спешили забраться на конвейер настоящего, он совершенно отказался от будущего. «Наши прадедушки могли спрогнозировать мир будущего исходя из того, как выглядело их настоящее, – говорит Хьюберт Бигенд в романе «Распознавание образов» (Pattern Recognition, 2003). – Но сейчас все изменилось. Развернутые социальные прогнозы – для нас недоступная роскошь. Наше настоящее стало слишком кратким, слишком подвижным». Будущее строится на настоящем, а настоящее – зыбучий песок.
Однако в 11-м романе, «Периферийные устройства» (The Peripheral), Гибсон возвращается назад, в будущее. Близкое будущее взаимодействует с далеким будущим. Киберпространство впустило его в нашу жизнь. Новые правила путешествий во времени: вещество не может выйти за пределы своего времени, но информация может. Будущее обнаруживает, что может связаться с прошлым по электронной почте. Затем оно начинает звонить в прошлое по телефону. Информация передается в обе стороны. Пересылаются инструкции по автоматическому 3D-производству: шлемы, защитные очки, джойстики. Какой-то союз временных сдвигов и телеприсутствия.
Люди будущего могут использовать обитателей прошлого в качестве работников, «полтеров» (от «полтергейста» – «призраки, передвигающие предметы», полагаю). Деньги можно переслать или создать (выиграть в лотерею или на бирже, которой несложно манипулировать). В конце концов, финансы становятся виртуальными. Корпорации – оболочки, выстроенные из документов и банковских счетов. Такой вот аутсорсинг в новом измерении. Порождает ли манипуляция людьми сквозь время какие-то проблемы? «Много меньше, чем парадоксы того рода, к которым мы привыкли при обсуждении воображаемых трансвременных дел. На самом деле все довольно просто». В конце концов, мы знаем о развилках времени. Мы сторонники теории ветвящихся Вселенных. «Факт взаимодействия порождает развилку причинности, и новая ветвь получается уникальной в этом плане. Срез, как мы их называем».
Не то чтобы парадоксы здесь были неизвестны. В какой-то момент сотрудница правоохранительных органов будущего, которую называют детективом-инспектором Эйнсли Лоубир, объясняет аватару – экзоскелету, гомункулу, периферали, – в котором обитает Флинн: «Мне сказали, что причинение вам смерти ни в коем случае не будет считаться здесь преступлением, поскольку вы, согласно самым продвинутым нынешним юридическим воззрениям, не считаетесь реальным человеком». Наноботы реальны. Косплей реален. Дроны реальны. С будущностью покончено.
Зачем нам путешествия во времени? Все ответы сводятся к одному – чтобы избежать смерти.
Время убивает, и это всем известно. Время нас похоронит. «Я долгое время проводил без пользы, зато и время провело меня». Время превращает все в пыль. Крылатая колесница времени не влечет нас ни к чему хорошему.
Время и мир после смерти не зря называют потусторонним. Прошлое, в котором нас не существовало, вынести можно, но будущее, в котором нас не будет, тревожит нас намного сильнее. Я знаю, что в огромных просторах космоса я всего лишь крохотная песчинка, – прекрасно. Но замкнутость в мгновении времени, в мире, который больше уже никогда не вернется, принять труднее. Конечно, прежде чем изобрести путешествия во времени, человеческие культуры изыскивали другие способы смягчить эти неприятности. Кто-то может верить в бессмертие души, в переселение душ и реинкарнацию, в райскую жизнь после смерти. Энтузиасты капсул времени тоже готовят себе транспорт в загробную жизнь. Наука холодно утешает – как говорит Набоков, «проблемы пространства и времени, пространства в противопоставлении времени, искривленного временем пространства, пространства как времени, времени как пространства – и пространства, порывающего с временем в окончательном трагическом триумфе человеческой мысли: умираю, следовательно существую». Путешествия во времени, по крайней мере, дают свободу нашему воображению.
Намеки на бессмертие. Может быть, это лучшее, на что мы можем надеяться. Какова судьба уэллсовского Путешественника во Времени? Для друзей он ушел, но, возможно, не умер. «Может быть, и сейчас он бродит в одиночестве по какому-нибудь кишащему плезиозаврами оолитовому рифу или по пустынным берегам соленых морей триасового периода?» Энтропию удается сдержать только местами и изредка. Всякая жизнь обречена на забвение. «Время и колокол хоронят день». Эйнштейн откровенно сказал, что ищет утешения во взглядах на пространство-время. («И вот теперь он покинул этот странный мир немного раньше меня. Это ничего не значит».) Так же поступает рассказчик в «Бойне номер пять» (Slaughterhouse-Five) Курта Воннегута:
Самое важное, что я узнал на Тральфамадоре, – это то, что, когда человек умирает, нам это только кажется. Он все еще жив в прошлом, так что очень глупо плакать на его похоронах… Только у нас, на Земле, существует иллюзия, что моменты идут один за другим, как бусы на нитке, и что если мгновение прошло, оно прошло бесповоротно. Когда тральфамадорец видит мертвое тело, он думает, что этот человек в данный момент просто в плохом виде, но он же вполне благополучен во многие другие моменты.
Это несколько утешает. Вы жили, в этом уже ничего не изменить. То, что вы жили, всегда будет фактом. Смерть не стирает вашу жизнь. Она просто прерывает ее. Если бы время можно было увидеть все целиком, сразу, то вы бы увидели, что прошлое, вместо того чтобы пропасть в зеркале заднего вида, остается нетронутым. Там ваше бессмертие. Застыло в янтаре.
Для меня цена отрицания смерти таким образом – это отрицание жизни. «Нырни обратно в поток. Оберни свое лицо к ощущению, ведь оно вполне телесно».
Этим, лишь этим существовали.
Чего не найдут в некрологах наших.
В эпитафиях, затканных пауками.
Под печатями, взломанными адвокатом.
В опустевших комнатах наших.
Всякая смерть есть стирание памяти. Для противодействия этому онлайн-мир обещает коллективную связную память и таким образом предлагает эрзац-бессмертие. В киберпространстве настоящий момент бурлит, а прошедшие моменты собираются в единое целое. , выкладывающий свои дневники в Twitter день за днем, – один из «десяти мертвецов», за блогами которых лондонский Telegraph рекомендует следить, поскольку «Twitter предназначен не только для живых». Facebook анонсировал появление процедур для сохранения или мемориализации страничек своих покойных клиентов. Стартап под названием Eter9 предложил «сфорировать» (и увековечить) клиентов в лице искусственных агентов. Очевидно, телесная смерть не повод прекращать писать и комментировать в сети: «Дублер – это ваше виртуальное “Я”, которое останется в системе и будет взаимодействовать с миром в точности, как делали бы вы сами, будь вы рядом». Неудивительно, что писатели-фантасты испытывают нешуточные трудности с придумыванием будущего. Вечность изменилась, она теперь не такая, как прежде. В старые добрые дни небеса были лучше. Вглядываясь в посмертную жизнь, мы можем смотреть вперед, а можем – назад.
«Когда я оглядываюсь, то вижу, что там все движется, – пишет Джон Бэнвилл, – без начала и течет куда-то, где нет конца или чего-то, что стало бы для меня конечной остановкой».
Что дальше? После конечной полной остановки – ничего. После модерна, разумеется, постмодерн. Авангард. Футуризм. Обо всех этих эпохах вы можете прочитать в исторических книгах доэлектронного мира. Ах, эти добрые старые дни.
Когда будущее рушится в прошлое так быстро, после него остается лишь своего рода атемпоральность, безвременье, грамматическое настоящее время, в котором временной порядок кажется столь же произвольным, как и алфавитный. Мы говорим, что настоящее реально, но оно уходит сквозь наши пальцы, как ртуть. Оно ускользает: сейчас – нет, сейчас – подожди, сейчас… Психологи пытаются измерить продолжительность сейчас такого, каким оно ощущается мозгом или воспринимается им. Трудно понять, что именно здесь нужно измерить. Два звука, разделенные миллисекундой, воспринимаются как один звук. Две вспышки света кажутся одновременными, даже если их разделяет одна сотая секунды. Даже если мы чувствуем здесь два отдельных раздражителя, то не можем наверняка сказать, которая из вспышек произошла раньше, пока интервал между ними не приблизится вплотную к десятой доле секунды. Психологи предполагают, что так называемое сейчас представляет собой скользящий интервал продолжительностью в две или три секунды. Уильям Джеймс использовал термин «кажущееся настоящее»: эта иллюзия, говорил он, «варьирующаяся по длительности от нескольких секунд до, вероятно, не более чем одной минуты… представляет собой первоначальное чувство времени». У Борхеса свои догадки: «Мне говорят, что настоящее, то самое “кажущееся настоящее” психологов, длится от нескольких секунд до мельчайшей доли секунды, и столько же длится история Вселенной. Или еще лучше, не существует такой вещи, как “жизнь человека”, или даже “один вечер его жизни”. Существует каждый момент, который мы проживаем, но не воображаемая комбинация этих моментов». Текущие ощущения растворяются, превращаясь в кратковременную память.
В сетевом мире сотворение настоящего превращается в коллективный процесс. Мозаика каждого создается общими усилиями (краудсорсингом), как фотомонтаж с несколькими ракурсами. Образы прошлого, фантазии о будущем, видео с камер в реальном времени – все перетасовано и перемешано. Время, все целиком, и безвременье. Путь в прошлое через историю захламлен до предела, путь вперед туманен. «Вперед, путешественники! – сказал Элиот. – Вы не бежите от прошлого / В новую жизнь или в некое будущее». Без прошлого, образующего фон и рамку для картины, от настоящего остается только размытое пятно. «Где оно, это настоящее? – спрашивал Джеймс. – Растаяло в нашем кулаке, улетело прежде, чем мы успели схватить его, пропало в миг появления». Мозгу приходится конструировать свое предполагаемое настоящее из месива сенсорных данных, непрерывно сравниваемых и сопоставляемых с данными за целый ряд предыдущих моментов. Возможно, было бы справедливо сказать, что мы воспринимаем лишь перемены, что любое ощущение покоя и неизменности – выстроенная иллюзия. Каждое мгновение изменяет то, что было до него. Мы тянемся сквозь слои времени к воспоминаниям о наших воспоминаниях.
«Живите в настоящем», – учат некоторые мудрецы. Они имеют в виду: сосредоточьтесь, погрузитесь в свои ощущения, искупайтесь в приходящих солнечных лучах, отбросив тени сожаления или ожидания. Но почему мы должны отказываться от обретенных тяжкими усилиями представлений о возможностях и парадоксах времени? Так можно только потерять себя. «Что может быть ужасней открытия, что сейчас – теперешний миг? – писала Вирджиния Вулф. – И пережить такое открытие мы можем благодаря тому исключительно, что прошлое нас заслоняет с одной стороны и будущее – с другой». Только проникновение в прошлое и будущее, каким бы прерывистым и мимолетным оно ни было, делает нас людьми.
Поэтому мы делим настоящее с призраками. Англичанин строит какую-то машину в мерцающем свете лампы, инженер-янки приходит в себя на средневековом поле, усталый пенсильванский синоптик раз за разом проживает один-единственный февральский день, маленькое пирожное призывает потерянное время, волшебный амулет переносит школьников в золотой Вавилон, оторванный клочок обоев открывает весьма своевременное письмо, юноша в автомобиле DeLorean ищет своих родителей, женщина на пирсе ждет возлюбленного – все они служат нам музами и проводниками в нескончаемом сейчас.
