Цзинь Лу

Ван Чэнь и Су Цзе дружили с самого детства и вместе выросли в Угольном дворе города Бочэн. Ван Чэнь был младше Су Цзе на три года.

Когда Ван Чэнь пошел в младшую группу детского сада, Су Цзе уже ходила в старшую. В то время их семьи жили по соседству, через стену друг от друга. Каждый день Су Цзе водила Ван Чэня в садик и обратно. Эта маленькая барышня воспринимала сию обязанность как важное, ответственное дело, и время от времени брала Ван Чэня за руку. Ван Чэню нравилось ходить за ней маленьким хвостиком. Когда приходилось преодолевать канавки и ямы, Су Цзе, опасаясь, что Ван Чэнь не сможет самостоятельно их перешагнуть, кое-как брала его в охапку, гулко топая, переставляла ногу через препятствие и почти всегда падала, после чего они оба катились, сплетясь в клубок. Дети, впрочем, считали это невообразимым весельем. Поднявшись, они охлопывали одежду и штанишки, только лишь затем, чтобы в следующий раз вновь неизменно упасть.

Друг за другом они поступили в младшую школу Цзыди. Когда они учились в начальных классах, шахта выделила спонсорскую помощь средней школе, и Су Цзе с Ван Чэнем вновь стали однокашниками. Когда пришло время поступать в университет, они остались товарищами по учебе. Едва поступив в Бочэнский технологический институт, Ван Чэнь попал на провинциальный студенческий фестиваль искусств. Он даже поверить не мог, что девушка, танцевавшая на сцене, — это Су Цзе, настолько потрясающе и непостижимо переменилась она с годами. Когда он вновь столкнулся с Су Цзе во дворе, его сердце вдруг заколотилось по непонятной причине. Волосы, которые Су Цзе с детства собирала в конский хвост, теперь рассыпались по плечам мягкими колечками. Когда дул ветер, пряди трепетали, словно струны арфы.

В свой день рождения Ван Чэнь пригласил Су Цзе на праздничный банкет. Ван Чэнь налегал на педали велосипеда, а Су Цзе, приподняв ноги, сидела поперек багажника у него за спиной. Всю дорогу Ван Чэнь упивался звучанием ее смеха. В летних сумерках высоченные березы тихо шелестели на ветру. По прибытии в ресторан Су Цзе обнаружила, что среди присутствующих она единственная девушка. В один миг на Ван Чэня обратились понимающие взгляды. Чокаясь с ним, гости произносили тост: «Братишка, поднимаем бокал за вас двоих». Су Цзе смеялась, непринужденно поднимала бокал и одним глотком осушала его.

В тот вечер Су Цзе и Ван Чэн долго сидели в садике у дома. Ван Чэнь наконец осознал, что Су Цзе нравится ему уже очень давно, настолько давно, что даже он сам не может точно сказать как долго. Только сейчас он по-настоящему это ощутил. Су Цзе отвечала со смехом, однако слова ее не пришлись ему по вкусу. Потому что Су Цзе сказала, что всегда считала его младшим братом. У Ван Чэня возникло чувство, что им пренебрегли. Он распластался на маленьком столике, уронив лицо в сложенные руки.

— Но мне всегда казалось, что я тоже тебе нравлюсь, — сказал он, подняв голову спустя некоторое время.

— Почему? — спросила Су Цзе.

— Разве мы не из тех, у кого детская дружба превращается в любовь?

Су Цзе расхохоталась и долго не могла успокоиться. Она протянула руку и игриво растрепала волосы Ван Чэня, как будто это шерстка котика или щенка.

— И откуда у тебя взялось столько непристойных мыслишек?

Чем больше она смеялась над ним, тем больше в нем росло ощущение, что нужно сделать хоть что-нибудь. Он медленно придвинулся к ней поближе, крепко сжал ее руку и притянул к себе, не давая уклониться. Его губы запечатали поцелуй на ее лице.

Су Цзе засомневалась, что ей делать дальше. Аромат цветов и трав, который принес вечерний ветер, вскружил ей голову. От тела Ван Чэня исходил такой мощный самцовый запах мужских гормонов, а ведь еще совсем недавно она высмеивала его за то, что он пахнет молоком. Су Цзе ощутила его мужскую решительность и напористость, и в момент замешательства язык ее сам собой выскользнул ему навстречу. Вот так она и научила Ван Чэня целоваться.

Нельзя сказать, что Су Цзе не питала к Ван Чэню ни капельки чувства, но за годы, что они росли бок о бок, ощущение новизны и таинственности, волнения от переживаний несколько притупились. Она вспомнила их ссору в начальной школе, когда она водрузила Ван Чэня на бетонный постамент, на котором играли в пинг-понг, и уселась на него верхом, чтобы как следует проучить. Кажется, все из-за того, что днем раньше Ван Чэнь, готовясь к урокам у нее дома, спрятал ее коробку с карандашами. Толпа подростков обступила их, подзуживая и крича: «Скорее смотрите, Су Цзе и Ван Чэнь „сношаются“!» На шахте это слово употребляли чаще, чем кричали иностранцам: «Хэллоу!», это было излюбленное словечко мужчин от мала до велика. Подростки довольно быстро раструбили об этом событии на всю округу и даже останавливали Ван Чэня или Су Цзе по дороге на учебу или домой, допытываясь, сношался ли он или она. У четвероклассницы Су Цзе были довольно смутные представления о значении этого слова, и она с рдеющим лицом отвечала, что нет. У первоклассника Ван Чэня же оно вызывало крайнее возбуждение. Ван Чэнь быстро разузнал все без наставников, попутно влившись в шайку этих подростков, и разглядел, что Су Цзе больше не такая глиста, как раньше. Даже сказал ей, подстрекаемый приятелями: «Хочу тебя сношать».

От этих воспоминаний Су Цзе стало невесело, ей не хотелось мириться с такой судьбой.

Отец Ван Чэня был диспетчером на угольной шахте, мать — заводским врачом; после ухода на пенсию она открыла собственный медпункт, так что семья имела неплохой доход. У Ван Чэня были старшие брат и сестра, а он самый младший в семье. Су Цзе казалось, что он привязан к родителям, что из него выпестовали ленивого, самодовольного баловня. Немало парней на шахтах не шли учиться и после окончания средней или даже начальной школы принимали эстафету у отца и уходили работать на шахту. Ван Чэнь целыми днями проводил с ними и точно так же жил, плывя по течению и не имея никаких амбиций. И как же такой человек будет способен обустроить собственную жизнь? Су Цзе, проработавшая к тому времени уже год, познавшая изменчивость, взлеты и падения взрослого мира, ясно понимала, что Ван Чэнь совершенно не тот человек, который ей нужен.

Фирма Су Цзе приняла новый проект. Из Шанхая приехал представитель заказчика, Сунь Вэйцзин, мужчина тридцати пяти — тридцати шести лет, тощий телом, изящный речью и с деловой хваткой. Когда-то он преподавал в университете экономику. Возможно, его не удовлетворяли теории о богатстве и почете, и он начал воплощать свои знания на практике. Сопровождая его в инспекцию, генеральный директор взял с собой Су Цзе. Хотя Сунь Вэйцзин повидал немало красивых женщин, при появлении Су Цзе глаза его загорелись. Взгляд девушки показался ему пленительным, а характер прямым и честным, что радикально отличало ее от шанхайских женщин, которые прятали хитрый, изворотливый ум за маской мягкости и преданности.

Накануне возвращения Сунь Вэйцзина в Шанхай Су Цзе сопровождала его в походе за сувенирами. В торговом центре на витрине с товарами класса «люкс» они увидели хрустальный шар, внутри которого находилась маленькая полянка с домиком, словно из сказки братьев Гримм. Сунь Вэйцзину он показался очень милым, он задержался на какое-то время, вертя его в руках. На следующий день по прибытии в аэропорт Су Цзе украдкой сунула ему в руки коробочку. Открыв ее, он увидел вчерашний хрустальный шар. Пораженный, он спросил Су Цзе, зачем она дарит ему это.

— Увидела, что тебе понравилось, вот и подарила, — ответила Су Цзе.

Сунь Вэйцзин не слишком поверил, что все на самом деле так просто, и переводил исполненный подозрения взгляд с хрустального шара на лицо Су Цзе и обратно.

Нельзя сказать, что у Су Цзе вовсе не было скрытых намерений. Появление Сунь Вэйцзина в Бочэне дало ей возможность увидеть мужчину совершенно нового типа, а также поглядеть на образ жизни более высокого уровня. Когда генеральный директор случайно упомянул, что Сунь Вэйцзин одинок, сердце ее учащенно забилось, и в нем родились какие-то неведанные ранее мечты. Она страстно надеялась, что в ее жизни произойдут какие-то перемены, но рядом с Сунь Вэйцзином чувствовала себя неполноценной. Как девушка, выросшая в Бочэне, могла бы привлечь взгляд того, кого столько лет искушал Шанхай? С Ван Чэнем Су Цзе придавала лицу строгое выражение, но, обращаясь к Сунь Вэйцзину, неизбежно выглядела дурой. Когда Сунь Вэйцзину пришла пора возвращаться в Шанхай, Су Цзе ничего не могла поделать и беспомощно наблюдала, как дверь в новую жизнь медленно закрывается у нее перед носом. Она никак не смогла просчитать, не знала, как покорить этого зрелого мужчину из Шанхая. Когда придумывать не осталось больше сил, Су Цзе решила, что значит, такова ее судьба. С тех пор она упала духом.

— Спасибо за огромный рабочий опыт, который ты мне передал, — произнесла она, подняв глаза навстречу взгляду Сунь Вэйцзина. — Считай, что это на память.

Вернувшись в Шанхай, Сунь Вэйцзин продолжал звонить ей. Время от времени он поигрывал хрустальным шаром и будто вновь слышал звонкий голос Су Цзе, сказавшей: «Мне кажется, что Шанхай похож на этот хрустальный шар». Сунь Вэйцзин вспомнил, что в тот момент он сперва не понял ее слов и переспросил, что она имеет в виду. «Вечная сказка», — смеясь, ответила Су Цзе. «Днем Шанхай совершенно обычное место, — ответил тогда Сунь Вэйцзин. — Этот сказочный свет появляется только изредка, ночью». Теперь не поняла уже Су Цзе и призналась, что его речи столь возвышенны и глубоки, что над скрытым смыслом многих слов ей нужно, успокоившись, поразмышлять. «Хочешь поехать в Шанхай?» — спросил Сунь Вэйцзин. «Конечно, хочу! — наигранно воскликнула Су Цзе. — Но с моими ничтожными талантами, если я и попаду на шанхайскую набережную, буду там Золушкой, которая никогда не посмеет поднять головы».

Су Цзе произнесла это с веселым лицом. Возможность переехать в Шанхай правда казалась ей чем-то недостижимым, так что она могла без обиняков озвучить эту мысль, а озвучив — сразу забыть, это ведь не было чем-то серьезным. Впоследствии в телефонных разговорах он больше не слышал от Су Цзе ни слова о Шанхае, она рассказывала ему лишь о проблемах на работе и обсуждала с ним кое-какие идеи. Однажды она пожаловалась, что к ней пристает генеральный директор. Сунь Вэйцзин отчетливо слышал, как голос Су Цзе на другом конце провода дрожит от гнева, возможно, она даже, разуваясь, швырнула туфли, каждая из которых ударилась о стену с глухим стуком. Но девушка не плакала, она сказала, что у него ничего не вышло и что она сама потребовала перевести ее с офисной работы на инспекцию строительной площадки. Такой поступок показался Сунь Вэйцзину неожиданным, но при этом исполненным силы духа. Однако он все-таки беспокоился: ведь такая работа требует много энергии, справится ли она с ней? В этот момент в голосе Су Цзе зазвучали слезы от обиды на несправедливость.

— А что же мне делать? Сегодня утром меня ударило стальным прутом по голове, на мне была каска, но все равно ужасно больно.

Сунь Вэйцзин слышал, что она изо всех сил пытается обуздать эмоции, но ее горло словно чем-то сдавило. Его взгляд упал на хрустальный шар, лежавший возле телефона, и он неожиданно для себя самого выпалил:

— Приезжай в Шанхай, я помогу тебе найти работу. Здесь ты сможешь преуспеть быстрее, чем могла бы в Бочэне.

Эти слова изумили не только Су Цзе на другом конце провода, но и самого Сунь Вэйцзина. Пока девушка потрясенно молчала, он вынужден был быстренько заглянуть вглубь себя. Эта мысль и правда все время сидела у него в голове, но он все никак не мог решиться ее озвучить. Слишком много времени проведя на рынке, он волей-неволей делал отношения между мужчиной и женщиной частью расчета. Пару раз у него были отношения, полные взаимных интриг, с несколькими женщинами он просто спал. Нужно сказать, что спал не задаром, они стоили ему кучу денег. Сунь Вэйцзин сокрушался, что деловому человеку и правда никогда не постичь женщин, поэтому так называемые дела сердечные набили ему оскомину. Встретив Су Цзе, он ощутил давно забытое дыхание свежести, похожее на лежащий перед ним хрустальный шар, чистый и прозрачный. Сунь Вэйцзин не мог не проявить бережное отношение к этой девушке, ему казалось, что оставить ее в Бочэне, городе с сильно загрязненным воздухом, будет пустой растратой красоты, словно бросить жемчужину во мрак или надеть парадное платье среди ночи. По привычке он машинально вновь произвел расчет. Интересуясь, хочет ли Су Цзе приехать в Шанхай, он на самом деле испытывал ее. Вцепись она сию же секунду в эту возможность, он счел бы ее девушкой того же сорта, как тех, которые, переспав с ним, пытались найти возможность как можно больше из него вытянуть. Когда Су Цзе не отнеслась к предложению серьезно, он втайне вздохнул с облегчением. С каждым ее телефонным звонком его чувства неизбежно становились все более деликатными и сложными: он страстно жаждал, что Су Цзе выкажет интерес к Шанхаю, и вместе с тем боялся, что она действительно об этом заговорит… Сунь Вэйцзин сам себе казался коварным наблюдателем, но что поделать, это школа жизни. Общение с Су Цзе раз за разом приносило ему чувство легкого разочарования, но вместе с тем в глубине души он чувствовал все большее облегчение. Оно и придало импульс чувству.

Голос Су Цзе пропал так надолго, что Сунь Вэйцзин несколько раз крикнул в трубку: «Алло! Алло! Су Цзе, ты меня слышишь?»

— Я не для того, чтобы в Шанхай уехать! — произнесла она наконец. — Я просто… просто хотела рассказать тебе о своей обиде, а как рассказала, сразу и полегчало, я правда не затем, что хочу ехать в Шанхай, я не хочу доставлять тебе хлопоты… Ай, не нужно было тебе все это говорить, это мои личные дела.

Слова лились сумбурным потоком, и Сунь Вэйцзин не прислушивался к ним, а неуклонно настаивал на том, чтобы забрать ее в Шанхай. Его готовность помочь Су Цзе отчасти объяснялась его желанием развивать с ней отношения. Но Сунь Вэйцзин не хотел, чтобы вышло вульгарно. Он решил разок побыть хорошим человеком и сделать все надлежащим образом. Раньше, совершая любой поступок, он взвешивал возможную прибыль и убыток, теперь же этот принцип вытеснила несвойственная ему рыцарская отвага.

Последующие несколько раз теперь уже Сунь Вэйцзин звонил Су Цзе. Он торопил ее побыстрее прислать резюме. При его посредничестве быстро нашлась фирма, изъявившая желание взять Су Цзе на работу. Она тут же отправилась в Шанхай. Стороны договорились и официально подписали договор.

В те дни, что Су Цзе провела в Шанхае, Сунь Вэйцзин везде сопровождал ее. Рост его был чуть больше метра семидесяти, Су Цзе на высоких каблуках слегка возвышалась над ним, а потому заметила на его голове первые признаки облысения. А нужен ли он, высокий рост, думала она. Ван Чэнь вот высоченный, да что толку с этой дубины под метр восемьдесят. Каждый раз, когда они брали такси, Сунь Вэйцзин открывал перед Су Цзе дверцу машины, страховал рукой ее голову, положив ладонь на дверную раму; когда она усаживалась, захлопывал за ней дверцу, обходил машину и садился с другой стороны. Су Цзе это немного трогало, немного возбуждало, а еще она втайне была крайне довольна тем, что за ней кто-то ухаживает. Когда они ходили в ресторан, Сунь Вэйцзин всегда спрашивал ее мнение и заказывал блюда по ее вкусу… На самом деле это были элементарные правила вежливости, которую проявляет мужчина к женщине, но когда Су Цзе еще выпадала возможность насладиться таким обращением! Это был Шанхай, а не Бочэн; это был Сунь Вэйцзин, а не бочэнские мужчины вроде ее отца, брата и Ван Чэня. Они различались, как различаются высококачественный и низкосортный уголь. Множество мельчайших деталей нанизывались одна за другой, складываясь в облик необыкновенно благородного, чуткого, приветливого и милого Сунь Вэйцзина. Часть мыслей Су Цзе изначально занимал пестрый, праздничный городской пейзаж Шанхая, но, продолжая общаться с Сунь Вэйцзином, все свои мысли она в конце концов полностью посвятила ему. Большой Шанхай, внезапно оказавшийся прямо перед ней, сконцентрировался в персоне Сунь Вэйцзина. Этот большой Шанхай был для нее непостижим и даже повергал в благоговейный трепет, но когда она видела в Сунь Вэйцзине шрамы настоящего знания об этом городе, его опытность, пришедшую с долгой работой, что в его костлявом теле как будто скрыта сила в тысячу цзюней, в Су Цзе рождалось ощущение, что теперь у нее есть тот, кто укрепляет ее дух и оказывает поддержку, и снова глядела в его глаза, и ее душа невольно переполнялась нежностью, доверием, восхищением, которые постепенно превратились в окончательную и бесповоротную любовь.

Встречаясь взглядом с Су Цзе, Сунь Вэйцзин испытывал воодушевление, он хотел именно такого эффекта. При всем его социальном опыте, Сунь Вэйцзин с первого взгляда разглядел бы, будь у Су Цзе какие-то замыслы в отношении него. Но у нее и впрямь не было никакого расчета. Она оставалась совершенно самой собой. Они быстро прояснили отношения. Су Цзе отработала на фирме несколько месяцев, а затем Сунь Вэйцзин с помощью брата-наставника из университета, который работал начальником комитета образования, устроил ее в среднюю школу учительницей. Он беспокоился, что она слишком много времени проведет на работе с женщинами из офиса и заразится от них идеями, что каждое дело должно быть сопряжено с материальной выгодой.

Су Цзе вернулась в Бочэн увольняться, собираясь через несколько дней помчаться назад в Шанхай. Она рассказала об этом Ван Чэню, утаив, впрочем, часть про Сунь Вэйцзина. Ван Чэнь выслушал ее с открытым ртом и спросил:

— Ты в Шанхай, а мне что же делать?

Это показалось Су Цзе смешным.

— Что должен, то и делай. При чем тут я?

— Я думал на тебе жениться, как институт окончу, — сообщил Ван Чэнь.

Су Цзе усмехнулась, подумав: «Вот бестолочь, неужели ты хотел, чтобы мы с тобой всю жизнь проторчали в этой дыре, Бочэне, как две лягушки на дне колодца?» Эта мысль невольно окрасила ее голос презрением.

— С чего ты взял, что я за тебя пойду? Ты умеешь зарабатывать так же мастерски, как и тратить? Ты много знаешь о мире вокруг тебя?

Ван Чэнь задохнулся от возмущения так, что не мог произнести ни слова, и только спустя время выдавил:

— Ты должна дать мне шанс повзрослеть, нельзя меня сравнивать с теми, кто уже вышел в люди.

«Мне — ждать тебя? — подумала Су Цзе. — Пока я дождусь, поезд уже уйдет, да еще и поди узнай, какой из тебя овощ вырастет». Ей совершенно не хотелось что-то ему обещать. В сравнении со счастьем, которое прямо сейчас ожидало ее в Шанхае, вопрос, что из двух выбрать, совершенно не требовал напряженных размышлений.

А Ван Чэнь приходил к ней каждый день. Он несколько раздражал ее, но прогонять его было неловко. Кто знает, когда они снова смогут увидеться после ее отъезда? Она наслаждалась ухаживаниями Ван Чэня и потому никогда решительно не отвергала его. При мысли о многолетней безусловной верности Ван Чэня ей становилось немножечко стыдно. Существование Ван Чэня, впрочем, никогда не мешало ей встречаться с другими парнями.

Вечером того дня Су Цзе должна была присматривать за домом брата, так как он с семьей уехал на курорт. Дом брата также находился недалеко от шахты, на расстоянии примерно семисот-восьмисот метров. Выходя от себя, в дверях она столкнулась с Ван Чэнем, который как раз пришел за ней. Су Цзе взяла его с собой. Они сидели на диване в гостиной, смотрели телевизор и болтали. Торшер очерчивал полукруг блеклого света в углу и на полу, оставив этих двоих за его пределами. Казалось, что если приглушить свет торшера, то комната погрузится в полную темноту. Кое-какие штуки все время подстрекали мысли Ван Чэня, он бросал на Су Цзе взгляд за взглядом, еле заметно дрожа всем телом.

На шахте было свое кабельное телевидение, где часто крутили гонконгское кино. В этот вечер сперва показали романтический фильм с Чоу Юнь-Фатом и Сильвией Чан «Все об А Лонге». А Лонг погиб в страшном пожаре на автодроме, так и не сведя ослепленного любовью взгляда с героини Сильвии Чан. Су Цзе загрустила, опечалилась и ощутила даже чувство разочарованной пустоты. Ее отравил яд этой мелодрамы.

Они по очереди сходили в туалет, выпили воды. Пробило уже десять часов, и Су Цзе велела Ван Чэню идти. Ван Чэнь уходить не хотел и попросил разрешения поглядеть на нее еще немного. В душе Су Цзе всколыхнулась неясная боль, она будто превратилась в героиню этой мелодрамы. Теперь она не просто не хотела, чтобы Ван Чэнь ушел, она задумалась, не уговорить ли его остаться. Они снова сели.

Они пропустили начальные титры нового фильма, но появление на экране Вероники Ип мгновенно прояснило ситуацию. Однако ни один из них не издал ни звука, несмотря на всю ее сексапильность. Они будто соревновались в абстрактном созерцании, поддерживали обычный разговор и даже оценивали телесные богатства Вероники свободно, отстраненно и раскованно. Однако Су Цзе уже заметила, что на спортивных штанах Ван Чэня восстал маленький шатер. Она впала в замешательство, и в этом чувстве смешались тревога о собственном благополучии, а еще невыразимая, но страстная надежда. Кое-что в ее собственном теле налилось и набухло, она прилагала все усилия, но не могла совладать с собой.

Вероника Ип наконец-то разделась. Ее нагота стала сигнальной ракетой, которая с пронзительным свистом улетела в небо, где ослепительно рассыпалась сверкающими искрами. Су Цзе негромко сухо кашлянула и потянулась за пультом управления, изогнувшись не самым естественным образом. Пульт лежал на столике у того конца дивана, где сидел Ван Чэнь. Су Цзе могла добраться до него тремя путями. Во-первых, могла встать и подойти к нему. Во-вторых, могла попросить Ван Чэня передать его. В-третьих, могла потянуться через Ван Чэня всем телом и рукой, проделав упражнение на растяжку. Су Цзе хотела воспользоваться первым или вторым, но моторика не подчинилась приказу мозга — задница приподнялась, а туловище простерлось за пультом. Рука уже нащупала его, как тело оказалось в капкане рук Ван Чэня. Он перевернул ее, словно книгу, с задней стороны обложки на лицевую сторону.

Шорохи в телевизоре были громкими и ясными, а самое важное — трехмерными, окружающими их, словно они сами в какой-то момент очутились внутри фильма. Дикое, неукротимое блужданье рук Ван Чэня словно крутым кипятком обдало Су Цзе; постанывая, она из последних сил попыталась сопротивляться. Сплетясь телами, они соскользнули на ковер. Ван Чэнь в несколько рывков снял одежду, его дыхание все учащалось. Су Цзе быстро раскрыла глаза и мельком увидела меж его могучих грудных мышц густые волосы, ничуть не уступавшие поросли иностранцев. Ее тело стало податливым, хоть держалась она отчужденно, на самом деле потребность внутри уже назрела.

Ван Чэнь победоносно вошел в нее, но оказалось вдруг, что он не знает, что делать дальше. План был нарушен по всем пунктам. Предполагалось действовать по шаблону, почерпнутому из видео, книг или пересказанному приятелями. Предполагалось также, что все это не бог весть какое дело. Он задрал голову и посмотрел на экран, но та парочка уже закончила сношаться и теперь глядела друг на друга чувственными взглядами. Он застыл, думая, не спросить ли совета у Су Цзе.

Су Цзе разволновалась. Несмотря на то что она прекрасно знала, что делать дальше, как же можно было об этом говорить? И если сказать, не превратится ли ее сопротивление в комедию? В ней поднялась досада на то, что Ван Чэнь такой тупой. Когда стало ясно, что Ван Чэнь в ее теле как в тупике, она не выдержала и сказала:

— Давай быстрее.

Услышав ее слова, Ван Чэнь засомневался, имеет она в виду быстрее двигаться или быстрее заканчивать, и поспешно согласился:

— Ладно, я быстренько.

Однако когда он начал двигаться, его хватило всего на пару раз. Он хотел было бросить все силы на стремительный рывок к финишу, но и тот был ему не по зубам, и то самое место в нижней части тела неуправляемо съежилось. Ван Чэнь не смел взглянуть на Су Цзе, ему только и оставалось, спрятав лицо, лежать на ней ничком, словно умоляя о милости. Он надеялся, что в этот момент она поцелует его, тепло подбодрит. Вместо этого Су Цзе легонько оперлась о него руками, приподнялась, и он сиротливо остался сушиться снаружи.

Ван Чэнь собрался было полежать, прижавшись к спине Су Цзе, но она встала и, не одеваясь, как была, сверкая нагим телом, отправилась прямиком в ванную. Она включила душ, с напором хлынула водяная струя. Су Цзе подняла лицо ей навстречу, ощущая растущую тяжесть на сердце: она не любила Ван Чэня, но занималась с ним любовью. В ней родилось чувство вины, непонятно, перед собой или перед Ван Чэнем.

Когда Су Цзе вышла из ванной, прикрыв грудь полотенцем, Ван Чэнь уже оделся. Он смотрел, как Су Цзе, повернувшись к нему спиной, надевает кружевной лифчик, трусики, потом платье, а затем сказал:

— Как окончу институт, тоже поеду в Шанхай.

Су Цзе несколько опешила и даже взглянула на него. В тени, очерчиваемой светом торшера, его лицо казалось очень серьезным. Су Цзе подошла к нему, погладила по голове и сказала:

— Найди себе девушку и приезжай ко мне в Шанхай на медовый месяц.

Совершенно неожиданно она почувствовала, что ничего ему не должна, ее угрызения совести как рукой сняло, напротив, ощутила легкость во всем теле, словно сбросила какое-то бремя.

Окончив университет, Ван Чэнь отправился не в Шанхай, а в Пекин. Задействовав кое-какие связи семьи и потратив немало денег, он смог получить пекинскую прописку. Благодаря этому и снова через какие-то связи он смог попасть в фирму телекоммуникационного оборудования, директор которой был родом из Гонконга.

Ван Чэнь начал с должности агента по продажам в отделе маркетинга. Каждое утро он, аккуратно уложив волосы гелем, надев костюм, повязав галстук и подхватив портфель, сновал по абсолютно холодному, продуваемому кондиционерами офисному зданию и в промежутках между абсолютно гонконгским «Хай!» и изобретенным Фу Бяо соединенным в четыре слога «Окей!», бесконечно переключая линии и отвечая на звонки клиентов. Это давало ему в некотором роде ощущение беловоротничковой элиты, несмотря на то, что носки и трусы он не менял, наверное, по три-четыре дня. Он даже сблизился с одной довольно влиятельной персоной, бравшей его с собой на игру в гольф. В Бочэне тоже было поле для гольфа, но куда уж тому полю — здесь был целый ряд автоматов по подаче мячей, а впереди на тридцать метров простиралось искусственное озеро. Если выбитый мяч приземлялся на воду, работники садились в маленькие лодочки и добывали его оттуда рыболовецкой сетью.

Один из приятелей по имени Ван Дун справлял день рождения и пригласил всех в караоке, где они пели до двух ночи, после чего отправились в гостиницу, где сняли номер, чтобы поиграть в мацзян. Ван Чэнь, несколько дней подряд бегавший по делам, уже не мог всего этого выдержать и тихонько спал в сторонке. Когда он довольно глубоко провалился в сон, кто-то растормошил его. Разлепив веки, Ван Чэнь подпрыгнул от испуга. Прямо перед ним находилась густо раскрашенная барышня с такой пышной высокой грудью, что маечка на бретельках едва не трещала под ее напором. Его взгляд непроизвольно остановился на двух полуобнаженных холмиках, а девушка гордо выпятила свою наливную грудь, упершись ею в Ван Чэнев подбородок.

Ван Чэнь быстро оглянулся, скатился с другого конца кровати и пересел на диван. Столик для мацзяна еще стоял, но Ван Дун и компания куда-то пропали.

— Ты кто? — спросил Ван Чэнь, массируя виски.

— Разве не ты меня позвал? — спросила барышня.

В голове Ван Чэня все никак не прояснялось, и он не понимал, что происходит.

Девушка, вероятно, страдала синдромом гиперактивности, потому что, сидя на кровати, не переставая крутила бедрами и выгибалась в пояснице.

— У нас повременная оплата, и уже двадцать минут прошло.

С этими словами она уселась Ван Чэню на колени.

В грудь Ван Чэня в прямом смысле уперлись ее два пышных холмика, потерлись о него раз, другой, и определенные части его тела вздулись туго-претуго, как шар аэростата. Девушка почувствовала это и с профессиональной соблазнительной улыбкой потянулась рукой к пуговицам на его брюках.

Воздух был спертый, плотный и горячий, как будто в котле переварили кашу, а Ван Чэнь — как пролетающая мимо мушка, которая изо всех сил старается преодолеть жаркий пар, клубящийся над котлом. Соблазн довел его желание до предела, он подхватил девушку на руки и бросил на кровать.

Она перевернулась, потянувшись к лампе у изголовья кровати. Ван Чэнь увидел, что поры на ее спине грубые и большие, перемежающиеся угрями, забитые грязным салом, как свиная кожа, из которой выдернули щетину. А еще как у шахтерских жен из его детских воспоминаний, которые каждое утро появлялись с заплывшими глазами, всклокоченными волосами, грязными лицами, опухшими от совокуплений ночь напролет, и брели за ворота выливать ночные горшки. Ван Чэню тотчас стало дурно, он потянулся следом и вновь зажег только что погашенный светильник.

— Уходи, мне не нужно.

Девушка изумилась, подняла запястье и посмотрела на часы.

— Давай я тебе на десять минут продлю.

Она-то думала, Ван Чэнь опасается, что ему не хватит времени и из-за этого процесс не доставит ему удовольствия. И ей совершенно не хотелось, чтобы сто юаней, которые заприметил ее глаз и которые должны были упасть ей в руку, вот так просто упорхнули.

Ван Чэнь, не задумываясь, достал из кармана брюк кошелек, выудил из него сто юаней и сунул девушке в руку со словами:

— Тебе ведь деньги нужны? Возьми и можешь идти.

Девушка сунула деньги в голенище ковбойских сапог и больше не приставала к нему. Однако в ней вдруг словно проснулся неподдельный интерес к его крепкому телу.

— Почему не стал? — не удержавшись, спросила она, ткнув пальчиком в кубики на его прессе.

— У меня живот внезапно заболел, — ответил Ван Чэнь. — Настроение пропало.

Девушка глянула на мотню его брюк, повеселела и без обиняков заявила:

— Хорошо, в следующий раз тебе скидку сделаю, полцены.

Ван Чэнь запер дверь, погасил лампы и принялся мастурбировать. В пучинах его памяти мелькнуло лицо Су Цзе, ее белоснежная, чистая спина, покрытая бусинками влаги.

Закончив, он отправился в туалет, набрал горсть воды и плеснул в лицо. Взглянув в зеркало, он обнаружил, что телесное возбуждение волнами захлестнуло лицо и осело на нем прыщами.

Вечером следующего дня та же компания собралась посидеть в баре. Завидев Ван Чэня, все странно захихикали. Затем каждый сказал: «Ой-ой, у меня живот болит». Поначалу Ван Чэнь даже удивился, почему желудочный приступ случился со всеми в один и тот же день. У барной стойки сидела девушка, и народ стал подстрекать Ван Дуна, чтобы тот ее склеил.

— У меня живот болит, — нахмурившись, сказал Ван Дун. — Настроение пропало.

Ван Чэнь внезапно понял. Он пихнул каждого кулаком со словами:

— Друзья мы или нет? Как же можно было мне такую ловушку подстроить?

Все дружно расхохотались.

— Да мы опасались, что ты совсем плох стал со своим воздержанием.

Они никогда не видели, чтоб он появился где-нибудь с девушкой.

Действительно, по приезде в Пекин Ван Чэнь даже женской руки не касался, хотя на дворе стояла эпоха, когда в любом месте в любое время люди занимались сексом, не нуждаясь для того ни в каком основании.

— Да кому с вами тягаться? — сказал Ван Чэнь. — Все тут такие племенные жеребцы. — Помолчав, он полушутя добавил: — Да и вкус у вашей шайки неважный, хоть бы мне за пятьсот юаней нашли, а эту дряннушку за сто сами берите.

В их компании все приехали кто откуда, но выходили в свет и спали обычно только с девушками из Пекина. Если не затевалось ничего серьезного, то все и относились соответственно: перепихнулись и разбежались. А если всерьез, то и подход был иной. Связь с пекинской девушкой имела свой символизм: как будто, поимев ее, они поимели весь Пекин, как будто везде и повсюду в нем справили большую и малую нужду. Даже «цыпочек» они делили на категории: те, что за пятьсот, были «местные цыпочки», а те, что за сто, бегают следом за поездом, — «куры гриль», их пруд пруди.

Все это время Ван Чэнь жил в университетском общежитии для холостых сотрудников. После длинных каникул в честь Праздника весны университет велел всем пришлецам съехать в течение трех дней.

Ван Чэня выгнали. От совершенной безысходности он со всеми вещами подался в публичную баню, где днем предоставляли людям ванну, а ночью — ночлег. На протяжении целого месяца Ван Чэнь с пылающим лицом приходил в офис, оставляя за собой шлейф из осевшего за ночь на теле запаха водяного пара, испарины, немытых ног и мыла. Проходившие мимо коллеги зажимали носы и спрашивали, какой марки у него одеколон.

В конце концов он нашел квартиру. Хозяевами были пожилые супруги, собравшиеся вернуться в родные края. Когда пришел второй срок платить за аренду, хозяин квартиры прислал за деньгами своего родственника.

Открыв дверь, Ван Чэнь был поражен.

— Лу Сяобин, ты откуда здесь?

Та, что стояла за дверью, просияла, обомлела немного и засмеялась:

— Это и в самом деле ты, Ван Чэнь!

Услышав по телефону, как двоюродный брат матери назвал своего квартиранта Ван Чэнем, у Лу Сяобин мелькнула лишь мысль, что его зовут точно так же, как ее бывшего одноклассника. Она совершенно не ожидала, что это и правда окажется один и тот же человек. Тезок и однофамильцев пруд пруди, надо же было случиться именно такому удачному совпадению!

Лу Сяобин на самом деле ужасно не хотела помогать дяде и быть у него на побегушках. Она четыре года отучилась в Академии художеств и по окончании осталась в Пекине, скиталась, бралась за любые заказы и снимала квартиру с несколькими подругами-художницами. Когда дядя собрался возвращаться на родину, она сперва подумала, что свою квартиру он отдаст ей. Конечно, не за просто так, Лу Сяобин понимала, что ей непременно придется платить аренду, однако ожидала, что родственнице он сделает хоть какую-то скидку. Дядя спросил, сколько она сможет платить. Лу Сяобин честно ответила, что пятьсот юаней. Его пожилая жена как раз штопала на кровати носки и в этот момент, возможно, укололась, отчего со свистом втянула воздух, затем подняла на мужа поверх очков свой дальнозоркий взгляд и сообщила:

— А Ваны наверху, кажется, за тысячу сдают.

Лу Сяобин больше не проронила ни слова.

И вот дядя позвонил ей и попросил забрать арендную плату за этот месяц. Лу Сяобин всю дорогу была удручена, размышляя, что это за чертово поручение: сперва возьми деньги, а потом еще иди на почту отправляй им. Она жила в районе Цюсяньцяо, откуда до Циличжуана нужно было добираться через весь Пекин, с востока на запад. Кто оплатит расходы на дорогу? Лу Сяобин по натуре не была мелочным человеком, она искренне считала, что это дядя мелочится, и только потому не могла смириться. Бабушка, когда была жива, рассказывала, что дядю в раннем детстве отправили в их семью, чтобы он вырос в Пекине. Останься он в деревне, давно бы умер от голода вместе со своими братьями. До Освобождения дедушка с бабушкой учились в университете, а в пятидесятых годах, на волне строительства приграничных районов, переехали в Бочэн. Бабушка никогда не забывала, что выросла у стен Императорского города, она с самого детства прививала Лу Сяобин мысль, что непременно нужно поступить в университет в Пекине. Лу Сяобин в итоге действительно поехала учиться в Пекин. Когда поезд прибыл на железнодорожный вокзал, она еще чувствовала внутри себя кипучую энергию, словно вернулась, чтобы все сокрушить на своем пути. Но Пекин — все-таки Пекин. Очень быстро он заставил ее почувствовать себя ничтожной. Когда наступал сезон песчаных бурь, в плену вихря, наполненного грубыми, твердыми, шлифующими кожу частичками, Лу Сяобин казалось, что она даже не такая же крупинка, а просто невидимая глазу частица пыли.

Ван Чэнь пригласил ее войти, хотел предложить воды, но в комнате была только его собственная большая заварочная кружка. Ему стало неловко, он тотчас сгреб в мусорный пакет раскиданные по столу упаковку лапши быстрого приготовления, газеты и окурки, после чего выкинул все это за дверь. Только усевшись, он заметил на подушке двое трусов, непонятно, чистых или грязных. Ван Чэнь быстро глянул на Лу Сяобин, приподнялся, с непринужденным видом снял со спинки стула костюм и набросил сверху, чтобы прикрыть их.

Лу Сяобин притворилась, что не видела, и даже отвернулась в другую сторону. Она бывала в этой комнате раньше несколько раз. Судя по всему, Ван Чэнь, въехав, ничего в ней не поменял. Даже кровать осталась та самая, принадлежавшая пожилым супругам, — деревянная, с подломившимися ножками, вместо которых подставили четыре кирпича. Не иначе как от долгого времени цвет кирпичей был скрыт под толстым, с проплешинами, слоем пыли.

Встреча двух одиноких людей в таком большом Пекине была необычайно радостным совпадением, какое бывает одно на десять тысяч. Повинуясь этой радостной атмосфере, Ван Чэнь пригласил ее в ресторан, и они вместе отправились ужинать.

Ван Чэнь хотел проводить Лу Сяобин. Она не разрешила, объяснив, что живет слишком далеко, и путь туда и обратно затянется до глубокой ночи. Ван Чэнь не настаивал, напутствовал, чтобы Лу Сяобин была осторожна и, как вернется, обязательно бы ему позвонила.

Вечером во время новостей раздался звонок от Лу Сяобин.

— Еще чуть-чуть и я уже сам хотел звонить, — сказал Ван Чэнь. — Уже жалеть начал, что не пошел тебя провожать.

Сердце Лу Сяобин забилось чаще. Она знала, что нельзя принимать эти слова всерьез, но лицо тем не менее чуть-чуть запылало. Она вдруг вспомнила, что Ван Чэнь прекрасно играет в баскетбол, и во время курсовых соревнований он был звездой, множество студенток подбадривающе кричали ему и хлопали в ладоши. Она сама испытывала особенное чувство к Ван Чэню. Давний-предавний секрет неожиданно вновь напомнил о себе, Лу Сяобин зарделась от смущения и радости одновременно.

Ночь была темна, их голоса невольно стали тише, а оттого темп речи замедлился, а тон смягчился. Обычная фраза, казалось, приобретала ласковый, чувственный тон. Этот телефонный звонок был не только для Ван Чэня, но и для Лу Сяобин первым после приезда в Пекин, когда они глубокой ночью разговаривали с человеком противоположного пола. В их душах родилось крошечное чувство, как будто где-то в теле начали робко оживать омертвевшие было щупальца.

Лу Сяобин пребывала в радости несколько дней, и в то же время на сердце было неспокойно. Она все время ждала звонка от Ван Чэня. Много раз она находила в телефоне его номер, но в конце концов не осмеливалась нажать на кнопку вызова. Лу Сяобин долго смотрела на цифры, и вдруг мобильник зазвонил сам. На экране высветился тот самый номер, который только что полностью захватил ее мысли. То ли от возбуждения, то ли от волнения рука ее, взявшая телефон, немного задрожала. В командировку в Пекин приехал их одноклассник Фан Хаомин, и Ван Чэнь позвал ее встретиться с ним. Лу Сяобин, едва сдерживая радость и воодушевление, согласилась.

Когда она домчалась до места встречи, Ван Чэнь и Фан Хаомин уже были в ресторане. Они сидели у окна, Лу Сяобин увидела их с противоположной стороны дороги, когда выходила из такси.

Лу Сяобин надела нежно-желтую трикотажную кофточку с рукавами-фонариками, отороченную внизу двумя тесемками, которые завязывались по бокам бантиками. Кофточка, хоть и свободная, тем не менее гораздо больше облегающей одежды подчеркивала ее грациозную талию. Светло-голубые джинсы повторяли форму ног, очерчивали попку Лу Сяобин красивым полукругом, а ножки делали еще более длинными и тонкими. Она изящной походкой зашагала по тротуару, и ее розовая сумочка-конверт игриво покачивалась в такт ходьбе. Лучи майского солнца сделали ее похожей на только раскрывшийся нарцисс, так что глаз было не отвести.

Многие на улице провожали ее взглядами. Лу Сяобин чувствовала себя неловко оттого, что на нее смотрят, и опустила густые черные ресницы.

Ван Чэнь уставился на нее как дурак. Он никогда не думал, что она настолько прекрасна. Просто красивой назвать ее было недостаточно, а все из-за характера, особого характера. Когда они виделись в прошлый раз, на ней, кажется, была черная футболка и штаны из тех огромных и безразмерных, да еще и заляпанные краской. Все вместе создавало впечатление, что она одета в мешок. С первого взгляда было видно, что девушка занимается рисованием. Ван Чэнь засомневался, не обознался ли он.

— Это правда Лу Сяобин? — спросил он Фан Хаомина, но ответа не услышал. Обернувшись, он увидел, что Фан Хаомин тоже уставился на нее во все глаза.

Фан Хаомин очухался только после окрика, сделал глоток чая и сказал:

— Помнишь Лю Мэй, самая красивая в группе была, еще не поступила, а уже ранехонько замуж вышла за хозяина шахты? Тоже красавица, да с Лу Сяобин ей не сравниться, простушка, сразу видно по ней — баба! А погляди, какая Лу Сяобин свежая и сочная. Большой город прямо-таки лепит людей.

Эти слова Ван Чэню почему-то было очень приятно слышать.

Встреча втроем вышла чрезвычайно радостной. Они вспоминали веселые случаи и небылицы школьных лет. Фан Хаомин был, пожалуй, самым разговорчивым, охи и восклицания лились из него одно за другим, не иначе как настоящая пекинская водка эргэтоу давала о себе знать. Вот и сейчас он снова глотнул водки, уставился в тарелку и сообщил, что на него произвел самое глубокое впечатление платочек в волосах Лу Сяобин. Другие школьницы вытирали платочком пот и сопли, самое большее — накрывали им голову от солнца, когда возвращались после занятий домой. Лу Сяобин каким-то образом додумалась надевать его на свой конский хвостик, сложив в виде огромного цветка георгина, и он издалека привлекал внимание. Платочек часто менялся в тон одежды: если она надевала зеленый, то платочек повязывала светло-желтый, если белый, то платочек голубой. Во всей школе лишь она одна носила его так — необыкновенно оригинально, подчеркивая индивидуальность, не так, как все; платочек мгновенно выделял ее из толпы. Потом появились те, кто перенял моду, но то были всего лишь жалкие подражатели.

Фан Хаомин до сих пор не смог понять, как Лу Сяобин превратила носовой платочек в цветок. В те годы, чтобы рассмотреть его поближе, он частенько шел прямо у нее за спиной. Он сломал всю голову над тайной мастерства девичьих рук, но так ничего и не понял. Лу Сяобин нравилась ему, но он не смел за ней ухаживать. Ее отец рано умер, и она всегда держалась особняком, возвышенная и нелюдимая.

Фан Хаомин изверг пьяную отрыжку и немедленно спросил девушку:

— Ты помнишь, как получила письмо? Без подписи, где тебя звали прийти в такое-то время в такое-то место, и внизу подписано «тот, кому ты нравишься»?

Лу Сяобин вспомнила, что тогда действительно получала подобное письмо. В ее памяти сохранилось, что письмо было написано хорошо, с чувством. Но в конце концов она все равно на встречу не пошла.

Внезапно в беседу встрял Ван Чэнь, попросив Фан Хаомина помочь ему отвезти домой в Бочэн кое-какие вещи.

Фан Хаомин скосил глаза на Ван Чэня и засмеялся, а затем, обернувшись к Лу Сяобин, изрек:

— Смотри, смотри, Ван Чэнь-то заволновался, а? А знаешь, почему заволновался? Знаешь? Наверняка не знаешь. Это ведь он тогда помогал мне то любовное письмо писать, хе-хе…

Лу Сяобин с изумлением уставилась на Ван Чэня. Тот решил не встречаться с ней взглядом и набросился на Фан Хаомина:

— Да ты перепил, зачем говоришь все это?

Фан Хаомин надул щеки и, подстрекаемый хмелем, заявил:

— Из всех в нашем классе только из вас двоих толк вышел, только вы в Пекин перебрались. А еще вы двое толковые ребята, объединились бы, вместе бы жили, вот бы было хорошо! — И тут же пихнул Ван Чэня кулаком со словами: — Парень, будь я в Пекине, да были б у меня твои проблемы?

Он хотел похлопать Лу Сяобин по плечу и даже протянул для этого руку, но ее перехватил Ван Чэнь, и потому плечо барышни осталось не похлопанным.

— Лу Сяобин, ты посмотри, — выговорил Фан Хаомин заплетающимся языком, — не дает никому свое добро.

Ван Чэнь и Лу Сяобин переглянулись и внезапно оба засмущались.

Круг общения Лу Сяобин был очень мал. Там и сям набралось бы лишь несколько друзей-художников. Обычно все они занимались где-то в городе своими подработками, день у них менялся местами с ночью, а потому виделись довольно редко. Даже если говорить, что они приехали скитаться по Пекину ради искусства, все одно сперва нужно было прокормить себя и обеспечить крышу над головой. После встречи с Ван Чэнем Лу Сяобин уже пятый день кряду стояла перед мольбертом в полном молчании. Она быстро поняла, что заметно уступает Ван Чэню в скорости речи, владении современной лексикой, точной образности в выражении чувств, а уж в социальном опыте и вовсе осталась где-то далеко позади. На самом деле эти обрывки сплетен Ван Чэнь сам подхватил на разных встречах, а затем «перепродал» ей, но они привнесли немного свежего воздуха в то замкнутое, душное пространство, в котором она томилась уже долгое время. Апатия, в которую Лу Сяобин повергла жизнь, сменилась душевным подъемом.

После того застолья они время от времени встречались. Казалось, все было ясно: у обоих зрело чувство друг к другу. Так прогревают машину перед тем, как тронуться в путь, или повышается температура воды перед кипением. Однако Ван Чэнь все еще несколько сомневался и в глубине души был немного смущен эдакой неожиданной милостью. Останься они в Бочэне, у них не было бы ни малейшего шанса быть вместе. Как и говорил Фан Хаомин, мысли были, да храбрости нет. Нынешние обстоятельства все-таки несколько отличались от положения дел в Бочэне. Держа в рукаве пекинскую прописку, Ван Чэнь в какой-то степени обрел внутреннюю уверенность в себе, почуял почву под ногами. Источник этого был, вероятно, скрыт настолько глубоко, что даже он сам не мог его осознать. Однажды, лежа в постели, он подумал о том, что, узнай одноклассники из Бочэна, что они с Лу Сяобин стали парой, какое изумление появилось бы на их лицах. В этот момент он воодушевленно и в то же время словно подбадривая себя, хотел было произнести мысленно, но внезапно вышло вслух:

— Твою же мать, чего только ни добьешься!

В мгновение ока уже и лето было на исходе.

Однажды субботним вечером Ван Чэню позвонила Су Цзе. Он время от времени общался с ней, но из-за таившегося в глубине души воспоминания о поражении слова всегда выходили холодными. После двух-трех таких созвонов Су Цзе однажды серьезно сказала ему:

— Ван Чэнь, мне кажется, что друзья из нас получатся лучшие, чем супруги. Ведь мужем и женой можно быть и недолго, а друзья — это на всю жизнь. Я все время думаю о том, что мы с тобой росли и больше десяти лет были вместе, правда, часто думаю. Я не хочу терять такого друга, как ты, как подумаю, что ты превратишься в чужого, мне сразу становится так тяжело.

Су Цзе не кривила душой. В то время она как раз готовилась к свадьбе. Когда у женщин наступает такое время, неважно, сколь бы счастлива она ни была, ей вместе с тем всегда немножко больно. Одного за другим мысленно перебрав всех парней, что у нее были, Су Цзе поняла, что труднее всего забыть ей именно Ван Чэня, которого и парнем-то считать нельзя. Вероятно, из-за того, что Ван Чэнь столько лет был предан ей, его нынешняя холодность только лишний раз свидетельствовала о том, что чувство к ней все еще живет в его сердце. В душе Су Цзе проснулась женская гордость, которую, к сожалению, нельзя было достать и ею похвалиться.

Когда на экране высветился давно не появлявшийся номер, дыхание Ван Чэня участилось, и он дал аппарату позвонить чуть дольше, прежде чем ответил на звонок.

Су Цзе поздоровалась, произнесла пару дежурных фраз, а потом сообщила, что выходит замуж.

Ван Чэнь молчал.

— Ван Чэнь, — позвала Су Цзе, — ты слышал, что я сказала? Ван Чэнь?

Ван Чэнь неожиданно рассмеялся:

— Поздравляю тебя, если не сейчас, в двадцать семь, то потом уже точно никогда не выйдешь.

Таких слов Су Цзе не ожидала.

— Я знаю, что тебе тяжело… — начала было она.

— Тяжело? С какой стати мне тяжело? Я и обрадоваться-то не успел.

Рот его чеканил слова, но на душе лежала невыразимая тоска и обида. Су Цзе на другом конце провода произнесла: «Мы же все-таки друзья», и эти слова неожиданно со всей силы ударили его в грудь. Разве она не строит свое счастье на его боли? Твою мать, если я дам тебе такую возможность, то буду просто кретином! Как раз в этот момент Су Цзе задала ему еще один вопрос:

— У тебя появилась девушка?

И Ван Чэнь, пользуясь случаем, ответил:

— Есть.

— Правда? — Голос Су Цзе будто сжался.

— Окончила художественную академию, рисует, — сообщил Ван Чэнь.

Его тон был свободен и непринужден, даже несколько небрежен, но в самой его глубине Су Цзе учуяла самодовольство.

Им нечего было больше сказать друг другу. У каждого была теперь своя гавань, а дружба стала похожа на жвачку, которую слишком долго жевали и которая слишком надолго задержалась во рту. Возможно, у Су Цзе еще оставалась капелька симпатии, но Ван Чэнь сказал: «До свидания».

Радость радостью, но она продлилась всего один миг. Ван Чэнь был угнетен. Он оделся и вышел на улицу, чтобы найти какой-нибудь бар и посидеть там немного. Внезапно в квартире зазвонил мобильный телефон, он услышал, но поленился вернуться, чтобы взять его.

Звонила Лу Сяобин. После седьмого или восьмого гудка она сбросила вызов, решив, что Ван Чэнь, наверное, в туалете, не слышал звонка и потом сам ей перезвонит. И стала терпеливо ждать. Спустя полчаса никаких вестей не по ступило. Она позвонила вновь, и вновь он не взял трубку. Позвонила еще раз — и по-прежнему не услышала ответа.

Лу Сяобин запаниковала. Она пулей вылетела из подъезда, выскочила на проезжую часть перед такси и домчалась на нем до дома Ван Чэня. По дороге она непрерывно набирала его номер. Стоя под дверью, она услышала, как мобильник в квартире исходит на звонки. Свет горел, что же с Ван Чэнем?

Лу Сяобин быстро потянула носом, но запаха газа не услышала. В таком случае, не заболел ли вдруг Ван Чэнь, не лежит ли там в луже крови? Девушка нервничала и паниковала. Она описала круг, поднявшись наверх и спустившись вниз, обнаружила, что позади здания, почти вплотную к нему, пристроен соседний дом. Ван Чэнь жил на втором этаже, балкон которого, опираясь на одноэтажный дом, становился сквозным проходом в многоэтажку. Лу Сяобин поколебалась немного, остановила выходившего из дома мужчину, который собрался выносить мусор, и, указывая на подоконник квартиры Ван Чэня, сказала, что ее муж лежит внутри без сознания, не будет ли он так любезен влезть в квартиру и помочь ей открыть дверь.

— У тебя ключей нет? — спросил мужчина.

Лу Сяобин ответила, что забыла взять. Мужчина с сомнением оглядел ее с ног до головы. Ее неуверенный, краснеюще-бледнеющий вид не мог не вселить в него подозрение, что она хочет поймать мужа на измене. Мужчины никогда не делают таких глупостей. Он отмахнулся и торопливо прошел вперед. Лу Сяобин побежала следом, умоляя одолжить ей лестницу, табурет и тот сойдет! Мужчина еще проворнее задал стрекача.

У Лу Сяобин не осталось ни выхода, ни храбрости. Дойдя до главного входа в жилой комплекс, она стала расхаживать вдоль поребрика, возвышавшегося над дорогой на несколько цуней, во все глаза глядя на снующих туда-сюда прохожих. В душе ее клокотали эмоции, словно кипящее молоко, со свистом рвущееся из кастрюли.

Вдалеке показался человек. Лу Сяобин приподнялась на цыпочках, изо всех сил с надеждой вглядываясь в него. Это был Ван Чэнь, на сей раз действительно он. Лу Сяобин, всхлипывая, подлетела к нему. Подлетела в прямом смысле слова. Вероятно, в обуревавшем смятении чувств она забыла, что стоит на краю тротуара. Ее правая нога, сделав шаг вперед, внезапно провалилась вниз, все тело рывком ушло вперед, и Лу Сяобин рухнула коленями на асфальт. Не в состоянии беспокоиться сразу о многом, она вскочила и, прихрамывая, бросилась к Ван Чэню. Она всю ночь переживала и караулила, мятясь душой и трепеща телом, а потому бросилась Ван Чэню на грудь и заплакала в голос.

Поддерживая ее, Ван Чэнь вернулся домой. При виде ее разбитых ладоней и колен, да еще и двенадцати пропущенных звонков, сердце его заныло. Несколько часов назад он ощутил себя ненужным, а сейчас Лу Сяобин крепко-накрепко обхватила его руками, и тепло ее тела, словно донорская кровь, струя за струей вливалось в его собственное. Охваченный чувством внезапного обретения утраченного, которое испытал сегодня каждый из них, Ван Чэнь, обнимая Лу Сяобин, улегся на кровать. Устав от рыданий и ожидания, она притихла в его объятиях; ее густые ресницы слиплись от слез. Ван Чэнь же, с одной стороны, был растроган, отчего в нем проснулось желание, а с другой стороны, словно бросая вызов Су Цзе, целовал Лу Сяобин и расстегивал пуговицы на ее одежде. Лу Сяобин капельку поломалась для порядка, но вскоре закрыла глаза и доверилась его рукам и даже, помогая ему, высвободилась из рукавов.

Ван Чэнь почувствовал, что она необыкновенно тугая, и его продвижение вперед напоминало поход ледокола. Когда он наконец сломал этот барьер и ворвался в пещеру, Лу Сяобин вскрикнула. Ван Чэнь почувствовал внизу горячую струйку, опустил голову и глянул. Затем поднял голову и робко спросил:

— Ты что, первый раз?

После мгновения самой пронзительной боли Лу Сяобин постепенно успокаивалась, глубоко и часто дыша. Словно завершив какое-то великое дело, она с облегчением сообщила ему:

— Я ждала этого дня.

От этих слов Ван Чэнь посерьезнел лицом. Если в этот момент он никак не озвучит свое отношение, то поведет себя не очень хорошо. Сказать по чести, он чувствовал себя несколько захмелевшим, словно случайно выиграл в лотерею двадцать миллионов, но в замешательстве никак не мог уместить такое счастье у себя в голове.

В университете девушки в шутку прозвали Лу Сяобин «вратарем» за то, что она исправно защищала свои «ворота» от посягательства «мячей». За ней все время бегал братец-наставник, он много раз намекал ей, что семья у него непростая и может помочь ей остаться в Пекине после выпуска. Лу Сяобин прекрасно знала, что, стоит ей только захотеть, он тут же поможет ей сорвать ярлык «вратаря». Однако она медлила и никак не могла решиться. Было бы куда лучше, если бы братец-наставник ни на что не намекал, иначе получалось, что она ляжет с ним в постель за возможность остаться в Пекине. Лу Сяобин казалось, что, еще не познав любви, она уже хлебнула унижений. В следующий раз при встрече с братцем-наставником она напустила на себя холодный и неприступный вид.

Девушки из общежития имели сексуальный опыт, и за болтовней разговор часто касался этой темы. Лу Сяобин была нормально развитой молодой девушкой, а потому беседы на эту тему неизбежно напоминали ей о собственных потребностях. Часто посреди ночи она ощущала, как тело охватывает странное чувство, и утром просыпалась крайне изможденная, опустошенная неизвестной силой. Лу Сяобин разглядывала в зеркале свои прелестные черты и слегка падала духом.

Случайная встреча с братцем-наставником после выпуска заставила ее собрать мужество в кулак и прийти к решению, что она удовлетворит все его требования, если таковые будут. Действительно, однажды вечером братец-наставник пригласил ее выпить кофе, а затем предложил пойти посидеть у него. Лу Сяобин, как девушка-воин, идущая на поле битвы, с презреньем глядя в лицо смерти, вернулась вслед за ним в одноместное общежитие при художественной академии. В комнате стояла только односпальная кровать, при этом простыня и накидка на подушку выглядели так, как будто их не стирали столетиями. Стиснув зубы, Лу Сяобин уселась на нее. Дверь в комнату была приоткрыта, а за стенкой располагался туалет, куда братец-наставник ушел мочиться, о чем совершенно недвусмысленно давало понять журчание мочи. Ее зловонные пары, клубясь и извиваясь, заползли девушке в ноздри. Вернувшись в комнату, братец-наставник уселся рядом, прильнув к ней, положил руку на плечо, а другой потянулся погладить по лицу. Лу Сяобин подняла руку, остановив его ладонь прямо у себя перед носом, и сказала:

— Ты руки не вымыл.

Студент остолбенел.

— Я не слышала, чтобы кран включился, — пояснила она. — Значит, ты не вымыл руки.

Студент замялся, убрал руку за спину и потер ее там, но когда собрался протянуть ее вновь, Лу Сяобин передернула плечами, вскочила и зашагала к двери. Обернувшись на пороге, она взглянула на него напоследок с выражением крайней брезгливости и вымолвила:

— Как же можно рук-то не мыть?

После чего открыла дверь и удалилась.

Лу Сяобин с самого раннего детства росла во Дворе культуры Бочэна. Отец был художником, мало известным при жизни, а его отец, ее дед, в пятидесятых годах преподавал в чжэцзянской художественной академии под руководством Пань Тяньшоу. Три поколения семьи Лу занимались классической китайской живописью, однако Лу Сяобин изменила этой традиции и писала маслом, что можно посчитать попыткой влиться в мировое сообщество. Мать работала редактором литературного журнала «Бочэн вэньсюэ». Лу Сяобин нельзя было назвать писаной красавицей, она была тихой белой вороной во дворе, полном резвящихся, как ласточки, и щебечущих, как иволги, артисток. Не было в ней громкой вульгарности бесконечного притворства, не было гулящего легкомысленного мещанства. Такого рода манеры были въевшейся в костный мозг высокой нравственностью, которую в их семье передавали из поколения в поколение, самый минимум воспитания, необходимый для классического облика Двора культуры. Высоконравственные люди все же несколько старомодны и заняты самолюбованием. Любовные истории во Дворе культуры были неотъемлемой его частью, как воздух, которым дышали жители. Несколько знавших толк в веселье девчонок, собираясь вместе, частенько пересказывали услышанное от взрослых, чтобы заполнить прорехи своих представлений о жизни. Конечно, их тон был сдержан, слова осторожны, а восклицание «Не может быть!» выражало, насколько трудно им представить и принять подобное. Самый вопиющий перебор случился в тот раз, когда одна из участниц разговора всего-то употребила слово «шлюха». У стоявших рядом округлились глаза, немного от возбуждения, немного от смущения. Это слово было словно заготовлено именно для них, оно висело над их головами: раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять, на кого выпадет, той и выступать. Это слово можно было произнести только однажды, а повторить лишь мысленно, про себя. Оно было слишком фривольным, даже вульгарным. Совсем не похоже на те слова, которые разрешалось произносить девушкам их возраста. И уж тем более не похоже на слова, которые можно произносить таким девушкам, как Лу Сяобин. Даже если та, которая тогда сказала «шлюха», в итоге сама превратилась в шлюху. А вот Лу Сяобин считала, что «шлюхой» стать очень вкусно, и в этом слове совсем нет дурного лисьего духа, напротив, его аромат опьянял, в нем по очереди звучали «Пуазон», «Диор», «Элизабет Арден», «Клиник», оно было словно одно большое пестрое созвездие духов. Одежда и шляпка тоже излучали красоту во все стороны. Как раз это и было похоже на лисий мех, окутавший все тело. После приезда в Пекин в ее маленьком круге общения никому не было ни до кого дела, личная жизнь людей превратилась в место туристического паломничества, изрисованное надписями «Здесь был имярек». В то время как все больше людей безоглядно наслаждались лишь удовлетворением плоти и призывали к гедонии, на Лу Сяобин по-прежнему действовали ограничения, наложенные ощущением превосходства над окружающими. Это создало безвыходную, патовую ситуацию: физиологические потребности гнали ее бежать и делать то, что доставляет удовольствие, однако прочно укоренившаяся в ней высокая нравственность велела стоять по стойке «смирно» и не смотреть куда не следует. Внутренняя борьба все больше изнуряла Лу Сяобин, с той случайной встречи с братцем-наставником она отчаялась и отказалась от мысли идти ва-банк.

Ныне Лу Сяобин была полностью удовлетворена. Она чувствовала во всей себе, внутри и снаружи, неведомое ранее облегчение, словно ее наконец выпустили из заточения в тайной темной комнате на солнечный свет. В ее сердце буйно расцвела любовь.

Ван Чэнь, отведя душу, был еще более доволен. Ему казалось, что жизнь справедлива к нему. Он обдумывал фразу, которую любил постоянно повторять его друг, твердивший о свадьбе, но сам при этом холостой, несмотря на обилие женщин вокруг: «Жена должна быть девственницей, а любовница — шлюхой». Ван Чэнь мысленно рассмеялся. Он еще не обдумал эти слова как следует, но с радостью прикидывал: сколько мужчин сейчас женится на девственницах? Невинна ли Су Цзе, можно узнать, сравнив ее с Лу Сяобин. Ван Чэнь не мог сдержаться и про себя высмеивал мужа Су Цзе: разве ж он, Ван Чэнь, не переспал с его молодой женой, и кто знает, кто переспал с ней до него? В животе Ван Чэня закопошилось самодовольство, но его негоже было выказывать перед Лу Сяобин; тогда он погладил живот, и самодовольство выползло из него длинной струйкой вместе с выдохнутым сигаретным дымом. Какое же наслаждение! Наверное, это и называют внешней компенсацией внутренней потери.

Лу Сяобин захотела новую кровать — кровать, которая принадлежала бы им двоим.

В мебельном магазине она внимательно осмотрела одну за другой. Ее сосредоточенный, ответственный вид насмешил Ван Чэня.

— Возьмем ту, которая прочная, — сказал он.

Лу Сяобин бросила на него смеющийся взгляд и указала на кровать перед ней:

— Вот та, именно та.

Эта кровать была по-настоящему огромной, наверное, два на два метра, ровнехонько квадратной формы. Кроватная рама была бледно-желтого цвета, с роскошной отделкой в европейском стиле. Изголовье кровати вздымалось высокой полукруглой аркой со сложной декоративной отделкой, с инкрустированными позолоченными боками, похожая на огромный свод в прекрасных дворцовых покоях. Углы кровати опирались на выточенные плавными линиями могучие львиные лапы, крепко вцепившиеся в пол. Кровать была солидная, грандиозная, похожая на величественное изваяние, в сравнении с нею стоявшие рядом кровати в японском стиле, устланные циновками, выглядели до невозможности уныло. Лу Сяобин понравилось беспредельно фантастическое ощущение, которое оставлял барочный стиль, переменчивые линии которого были полны чувственной динамики. В воображении Лу Сяобин именно на такой кровати должны были лежать сплетенные в страстных объятиях любовники.

Ван Чэнь подошел следом, потряс изголовье и изножье, убедился, что она на самом деле крепкая и вполне может сравниться с кроватями из шпал, на которых в шахтерских семьях спали по десять-двадцать лет. В те годы до́ма у шахтеров могло не быть чего угодно, но только не такой кровати. Никто не хотел обычные деревянные, нужна была шпальная. Шпалы сваливали на пол так прочно и основательно, так что как ни вертись на ней — не развалится, сто лет проспи — не просядет! Шахтеры говорили, что такая кровать выдержит сношение. В доме Ван Чэня раньше тоже была такая, на ней спали его родители. Когда он среди ночи вставал в туалет, старшие дети подзуживали его подползти к двери в комнату родителей и подслушать. Добычей ему часто становился какой-то приглушенный звук, производимый то ли ударами тела о тело, то ли тела о кровать. Эта шпальная кровать и словечко «сношаться» стали для Ван Чэня первым сексуальным просвещением.

Хотя Ван Чэнь и Лу Сяобин придерживались разных взглядов, цели у них совпадали — они оба хотели эту кровать.

Договорились, что мебель доставят домой после обеда. Пользуясь временем до ее прибытия, Ван Чэнь и Лу Сяобин быстро освободили комнату, а затем разделили обязанности. Один пошел нанимать мастеров побелить стены, вторая отправилась покупать занавески. Вместе с занавесками Лу Сяобин прихватила и ковер. С наступлением вечера кровать была поставлена, занавески натянуты, ковер постелен, повсюду в художественном беспорядке разбросали декоративные маты, и комната радикально преобразилась.

Закончив все это, Лу Сяобин немедленно потащила Ван Чэня обратно к себе. Она собрала одежду, барахло, принадлежности для рисования, а еще свою драгоценную мини-колонку, и в тот же вечер переехала жить к нему. Лежа на кровати и вдыхая аромат дерева, она произнесла:

— Счастье приходит так внезапно, что не предотвратить.

Когда Ван Чэнь вернулся домой с работы, Лу Сяобин, по обыкновению, мыла на кухне овощи. Ван Чэнь бросил сумку и даже разуваться не стал, подошел к ней, обнял и начал страстно целовать. Ее губы были мягкими, нижняя чуть полнее; казалось, что сосешь свежую спелую клубнику. Ван Чэнь все не мог нацеловаться, стоило ему отпустить Лу Сяобин, он тут же жалел об этом и сразу вновь заключал ее в объятия. Его поцелуи постепенно становились все напористее, настолько, что она с усилием пыталась высвободиться из его рук. Он же намеренно не ослаблял хватку, ему нравилось смотреть, как она бьется в его руках, это давало ему своеобразное ощущение превосходства и необузданности. Это была мужская сила, мужской поступок. Лу Сяобин, пыхтя в его объятиях, кричала: «Ай-яй-яй!», все больше не давая ему целовать ее. Ну хорошо, тогда он наклонился, подхватил ее на руки и внес в спальню. По его венам бежала не кровь, а ревущие языки пламени. Ему непременно нужно было сперва сделать это, только тогда появлялись мысли о еде, и весь вечер спокойно шел своим порядком. Лу Сяобин развела мокрые руки и беспрестанно напоминала ему:

— Кран не выключили!

— Мой кран только-только открылся, — ответил Ван Чэнь.

Энтузиазм в половой жизни и высвобожденная вследствие этого мощнейшая энергия поражали самого Ван Чэня. Раньше он считал себя довольно сдержанным, иначе как бы он смог вытерпеть несколько лет холостой жизни? Говорил так, а на деле был весьма удовлетворен своими силами. Он даже начал высмеивать Ван Дуна: какой же он секс-супермен, раз он, Ван Чэнь, смог побить его рекорд — пять раз за ночь?

Лу Сяобин наконец-то продала свою первую работу; ее подпись на холсте означала, что это в полном смысле ее собственное произведение. Она была беспредельно счастлива, и во время звонка Ван Чэню голос ее подпрыгивал, словно маленький мячик. Она позвала его ужинать и сообщила, что угощает, чтобы отпраздновать такое событие.

Ван Чэнь специально выбрал колоритный западный ресторан, заказал шампанское, а еще букет роз, который велел специально доставить из цветочного магазина в ресторан. Цветы привезли в середине трапезы, такие насыщенно-красные, что привлекли восхищенные взгляды окружающих, и водрузили перед Лу Сяобин. Она была потрясена, но взгляд ее расцвел радостью.

Ван Чэнь и Лу Сяобин чокнулись.

— Поздравляю тебя, великий художник, — сказал он.

Лу Сяобин улыбнулась, не разжимая губ.

— Ты думаешь, художником так легко стать?

— Тебе заплатили за картину, — серьезно сказал Ван Чэнь. — Кто же ты, если не художник?

— Когда мои картины будут продаваться за восемьдесят — сто тысяч, тогда и будешь превозносить меня как художника, — улыбнулась она.

Ван Чэнь только сейчас додумался спросить, за сколько она в итоге продала картину. Лу Сяобин показала ему пятерню.

— Пятьдесят тысяч? — поколебавшись, уточнил он.

Лу Сяобин помотала головой.

Выражение лица Ван Чэня смягчилось, и он уже более уверенным тоном предположил:

— Пять тысяч?

Лу Сяобин продолжала показывать пять пальцев.

— Пять сотен? — упал духом Ван Чэнь.

— А ты думал, за сколько могла бы? — спросила она.

Ван Чэнь поцокал языком.

— Как раз на джинсы «Ли» хватит.

Эти слова тяжестью легли на сердце Лу Сяобин, и она надолго обиделась. Опустив голову, она нанизывала на вилку кусочки репчатого лука в тарелке и слушала, как Ван Чэнь помогает ей вести счет.

— Ты же не можешь рисовать по две картины в день, шестьдесят в месяц тридцать тысяч будет?

Это и рассердило, и насмешило Лу Сяобин.

— В творчестве нужно выражать чувства, — пояснила она. — Думаешь, это так же просто, как на ксероксе печатать?

— На самом деле чувства, не чувства — это все второстепенно, — заявил Ван Чэнь. — Ключевой момент в том, что тебе нужно присмотреть какого-нибудь большого художника, хорошенько к нему подмазаться, подольститься, чтобы он костьми лег, помогая тебе, вот как я: вцепился в большого клиента и не печалюсь о годовом доходе!

Рассуждения Ван Чэня шли от самого сердца, он искренне хотел собственным опытом научить Лу Сяобин прокладывать себе дорогу в жизни.

— Тут принцип такой же, как у любовницы при толстосуме: неважно, вращаешься ты в кругах искусства или в деловых, в любых кругах важнее всего — связи.

Эти слова шли вразрез с представлениями Лу Сяобин. Как же можно такой, как она, пробиваться наверх, настолько не выбирая средств? Разве это не мещанство? Оскорбленная подобным пренебрежением, она собралась озвучить доводы против, но тут Ван Чэнь глянул на часы и сообщил, что ему срочно нужно домой, чтобы успеть на матч турнира Бундеслиги.

Лу Сяобин собиралась заплатить, но Ван Чэнь опередил ее и выхватил счет. Отобрав банкноты, которые она достала из кошелька, он сунул их ей обратно в руку со словами: «Оставь и потрать на себя». Как будто ни во что не ставил эти небольшие деньги! А у Ван Чэня болела за нее душа: было бы жестоко позволить ей растратить эти несколько сотен юаней на один ужин. Конечно, он еще и чуть-чуть порисовался. Какой же ты мужик, если не раскошелишься в такой момент? Ван Чэнь попросил официанта выписать квитанцию, чтобы можно было списать ужин на представительские расходы. Снова позерство. Держа в руках вернувшиеся к ней деньги, Лу Сяобин уже была в глубине души чрезвычайно расстроена, услышав же, как Ван Чэнь просит квитанцию, совсем упала духом. Покидая ресторан, она была совсем не так счастлива, как входя в него. Весь ее задор словно вышел волна за волной, и осталось лишь совсем немного духа, ровно на то, чтобы не испустить его. Букет роз Лу Сяобин теперь несла словно по необходимости, цветы превратились в своего рода формальный ритуал. Умом и глазами она понимала, что у нее в руках цветы, но будь в них зажата подушка, она не ощутила бы большой разницы.

Су Цзе ворочалась на кровати уже пятый или шестой час, но не могла заснуть ни на минуту. Сунь Вэйцзин уехал в командировку, и она осталась в пустом доме одна, как мышь, тревожно шурша. Знакомая обстановка нисколько не успокаивала ее, напротив, у нее было чувство, словно толпа людей разного роста высмеивала ее одиночество и жгучую обиду. Это были те несколько дней месяца, когда женщине больше всего необходимо умиротвориться мужчиной, естественные физиологические реакции довели ее не то чтобы до горения неуемной похоти, но все же до совершенного изнеможения. Пружинный матрас от компании «Симмонс», венчавший их кровать, вздыбился мертвыми складками, и Су Цзе словно сверху наблюдала за тем, как волна за волной приливают ее томления и уныние, как подступает прибой, который никак не усмирить. Медные трубы в изголовье и изножье кровати, надраенные до ослепительного блеска почасовыми работницами, искрились и переливались золотом, высмеивая Су Цзе, словно кривое зеркало. А еще, как дорогая клетка, заточили желания Су Цзе в глубинах ее тела.

Если бы Сунь Вэйцзин в этот момент лежал в постели рядом с ней, то Су Цзе, конечно же, не волновалась бы так. Она изо всех сил подавляла бы желание и хранила невозмутимый вид, несмотря на бушеванье страшных валов и яростных волн внутри. Она бы с улыбкой пожелала ему спокойной ночи и повернулась на бок. Но как бы она смогла уснуть? Когда лежавший рядом начинал храпеть, она открывала глаза, уже не притворяясь спящей. Впрочем, все равно ничего не было видно. Бархатная гардина, закрывавшая окно до самого пола, и слой рулонных жалюзи за ней стали преградой для праздничных огней ночного Шанхая. В спальне было темно, как в колодце. Вздохи Су Цзе напоминали камень, вечно падающий на его дно. Пульсация в глубинах ее тела, словно барабанный бой, звучала с глубокой ночи до раннего утра.

На следующий день невыспавшаяся Су Цзе, естественно, отправилась на работу с черными кругами под глазами. По дороге она подумала, что Ван Сяо, сидящая за столом напротив, наверняка опять растянет рот в ухмылке до ушей и заговорщическим голосом спросит: «Поди опять всю ночь не спали с муженьком, а?»

Это была шанхайская дама, перевалившая за тридцать, внешне очень похожая на молодую Ван Даньфэн, только, к сожалению, со слишком круглым лицом, которое сильно простило ее. Когда Су Цзе только переехала, Ван Сяо гостеприимно показала ей каждый уголок Шанхая. В качестве своего рода ответной благодарности Су Цзе пару раз привела ее к себе в гости. После Сунь Вэйцзин больше не разрешал ей приглашать Ван Сяо и велел поменьше с ней общаться. Он назвал Ван Сяо женщиной с аллеи. Су Цзе читала повести Чжан Айлин и смутно понимала, что примерно означают эти «женщины с аллеи», поэтому послушалась его и постепенно отдалилась от Ван Сяо.

Ван Сяо же частенько прилюдно хвалила Су Цзе. Подойдя к ее столу, она упиралась в его край своей наливной задницей, упирала руки в боки, и в комнате раздавался ее высокий, тонкий и звонкий голос:

— Вот уж правда, и красивой родилась, и счастливой! Иначе разве твой муж бросил бы шанхайских девушек, одну тебя отыскал, да еще и сумел тебя сюда перевести? Даже прописку справил, вот уж действительно твоя удача, его счастье. — А после этого шквала комплиментов всегда с грустью и беспокойством спрашивала: — А в Бочэне-то поди сажа везде, загрязнено, наверное, очень? Там поди индекс качества воздуха целый год на тройке, да?

Поначалу Су Цзе на первые похвалы отвечала: «Да что ты, что ты», а на последние вопросы отвечала: «Над этим работают, работают». Однако, слушая все больше, постепенно осмыслила привкус этих слов, поняла, что та высмеивает ее за то, что Су Цзе одним лишь личиком сумела заарканить шанхайского мужика, да и мужик не из видных, иначе стал бы только из-за личика выгребать ее из той угольной кучи?

Как только Су Цзе вошла в кабинет, она заметила, как взгляд Ван Сяо проворно скользит по ее лицу и телу, словно пытается выведать какой-то секрет. На душе было муторно, и в тот момент по-настоящему захотелось устроить скандал. Но вот уверенности не осталось ни капли, поэтому она собралась с духом, прошла к своему месту и села.

Женщина, столкнувшаяся с безразличием мужа, похожа на сдувающийся баллон, который завершает свой век мягким и бесформенным, безропотно и бессловесно позволяя попирать себя ногами. Не то что женщина, обожаемая мужем, которая стоит высоко над всеми. Уколи ее даже легонько — с громким хлопком взорвется и опалит тебя гневом за милую душу.

Су Цзе стало горько, ведь Сунь Вэйцзин уже полгода не был с ней ласков.

Она подозревала, что он завел интрижку, предполагала, что у него физиологические проблемы, — в любом случае должна была быть причина, чтобы она могла найти, на что выплеснуть несправедливую обиду, переполнявшую ее грудь.

Однако нет. Сунь Вэйцзину просто перестало быть интересно заниматься с ней любовью. Он обнимал ее, прижимал к себе, целовал, но, как стрекоза, задевающая поверхность воды, одним проявлением тепла расходовал все его запасы. Даже если она надевала соблазнительное нижнее белье и ходила перед ним туда-сюда, даже если намеренно выходила из душа нагой, его взгляд был пустым, и в нем не появлялось ни малейшего желания.

Су Цзе ощущала беспредельный стыд, ей было больно смотреть на собственное белоснежное тело.

Очевидно, что он был чем-то глубоко разочарован, однако упорно сохранял совершенно отстраненный, безразличный вид. Су Цзе не смела ничего сказать, не смела спрашивать. После первого раза Сунь Вэйцзин скатился с ее тела и беззаботно обронил: «Думал, что я у тебя первый».

Из глаз Су Цзе покатились слезы. Она сама не могла понять своих ощущений. Размышляя о будущей жизни, она преисполнилась решимости стать послушной, примерной женой. В то время она никак не могла предположить, что эта мысль вдруг, словно пророчество, перечеркнет ее брак, которому не исполнилось и года…

Глазом не успели моргнуть, как наступил Праздник весны. Ван Чэнь и Лу Сяобин вместе вернулись в Бочэн.

Поезд мчался по бескрайней равнине. Когда в вагоне погасили свет, остался лишь стук колес в ушах. Ван Чэнь не мог заснуть. Ногам и рукам было неимоверно тесно на слишком узкой полке. Была и еще одна причина: он уже отвык спать в одиночестве. Прежде стоило ему протянуть руку, как она натыкалась на теплое мягкое тело Лу Сяобин. Ван Чэнь отвернулся лицом к стене, чтобы уснуть, полагаясь на знакомые по воспоминаниям ощущения. Он думал, думал и внезапно захотел заняться сексом. Это было прямо-таки поразительно. Ван Чэнь оглянулся, посмотрел на ту, что спала на противоположной полке, и всполошился, словно эта идея могла выдать его с головой.

Ван Чэнь больше не мог лежать на месте. Он осторожно слез на пол. Глубоко спавшая Лу Сяобин дышала ровно и спокойно. Ван Чэнь подоткнул ей одеялко, свесившееся на пол, и отправился в тамбур покурить. За окном была непроглядная чернота, так что ни зги не видно. Глядя на свое отражение в оконном стекле, Ван Чэнь думал о нерадостных вещах, а именно о том, что в его интимной жизни возникла проблема. В Интернете он нашел источник, в котором сообщалось, что молодые супружеские пары старше двадцати лет занимаются сексом три-четыре раза в неделю, старше тридцати — дважды в неделю, а у тех, кому за пятьдесят, это число сокращается до одного раза. Ван Чэнь подумал: «У моего двадцатилетнего тела сексуальная жизнь пятидесятилетнего». Пока он был одинок, можно было мастурбировать, сейчас же, когда рядом лежала совершенно реальная женщина, это внезапно обернулось еще большей несправедливостью: он не только не получил нормальной, регулярной половой жизни, но утратил даже возможность самоудовлетворяться! В нем назревало возмущение, досада, как будто ему что-то задолжали, а выражать обиду лицом было все-таки неловко.

Это была недельная поездка в Шицзячжуан. Он терпел и не мастурбировал, копил силы до возвращения в Пекин. Не заниматься сексом было тяжелее, чем мяса не есть!

Домой он вернулся уже вечером. Ван Чэнь оголодал как волк, но голод сидел не в животе. Он обнял Лу Сяобин и принялся беспорядочно целовать на одном дыхании. Та заговорила с ним, однако даже не попытался поддержать разговор и всем телом неистово толкнул ее на кровать, даже покрывало снять не успел.

Это было похоже на то, как наконец-то изливаешь сдерживаемую много дней мочу. Вопреки ожиданиям, Ван Чэнь чувствовал себя прекрасно. Недолгая разлука рождает больше страсти, чем свадьба, — какие же, мать их, верные слова! Он получил удовлетворение, но так устал, что повалился навзничь, встать и поесть и то не было сил, и постепенно погружался в туман.

Откуда-то издалека раздался голос:

— Ван Чэнь, ты меня любишь?

Ван Чэнь широко раскрыл глаза, решив, что ему приснилось. Он с усилием вгляделся в источник света у изголовья кровати, пока неясное световое пятно перед ним не обрело четкую форму электрической лампочки, пришел в себя и повернул голову, чтобы посмотреть на Лу Сяобин. Выражение ее лица было не очень красивым. Он внезапно вспомнил, что купил ей солнцезащитные очки фирмы «Ray Ban», но забыл ей отдать. Он на цыпочках спустился с кровати, нашел в дорожной сумке очки и поспешно вручил Лу Сяобин. Однако та не выказала той радости, которую он себе представлял, даже не примерила, глянула на них мельком и отложила в сторону.

— Ван Чэнь, — сказала Лу Сяобин, — иногда мне кажется, что тебе от меня нужен только секс.

Ван Чэнь остолбенел, лицо его было исполнено недоумения: он не понимал, о чем она.

Сказать, что Лу Сяобин не «хотела» во время его отсутствия, было бы явной ложью. «Хотела» она страшно, «хотела» даже во сне и, проснувшись, долго не могла прийти в себя, а потом украдкой хихикала над собой, прикрыв лицо одеялом. В темноте ее лицо тут же покраснело, загорелось, как большая печеная лепешка. Однако, будучи все же интеллигентным человеком, даже потребности такого рода она заключала в рамки высококультурной благопристойности. К несчастью для Лу Сяобин, ей было совершенно негде излить нежность, накопившуюся к этому моменту. Красное вино не было выпито, диск с фильмом «Ценой любви» дошел только до интерлюдии, рассказ о тоске в разлуке еще даже не был начат, взгляды еще не встретились, в ее теле еще даже не пробудился отклик, а Ван Чэнь уже радостно скатился с нее. Его поглощенность самим собой обесценила и лишила смысла копившиеся в ней всю неделю нежность и горячее желание, что оказалось за мили и километры от той картинки, которую она воображала себе бессчетное количество раз. Она съежилась на уголке кровати с лицом, на котором смешались боль от невыносимости бытия и разочарование.

Когда Ван Чэнь увидел ее лицо, его выражение удивило и одновременно рассердило его. «Неужели тебе, Лу Сяобин, не было хорошо?» — подумал он про себя. Но, выскажи он вслух эти слова искреннего удивления, прозвучало бы так, словно он принудил ее к близости.

— Так и должно быть! — сказал он. — Если мы поженимся, это и есть супружеская жизнь, супружеская ответственность и супружеский долг. Когда иностранцы женятся, они должны вписать в брачный контракт и нотариально заверить, сколько раз в неделю будут заниматься любовью. А если это условие не выполняют, то другая сторона может подать в суд, чтобы расстаться с ним или с ней.

От таких слов в груди Лу Сяобин немедленно поднялся протест. Как он может измерять чувство вульгарным стандартом «сколько раз в неделю», подумала она. Она вспомнила, как в детстве наблюдала за дедушкой и бабушкой, сидевшими на балконе и беседовавшими с чашками зеленого чая в руках; или один из них дремал, а другой негромко читал вслух какое-нибудь изящное эссе. Лу Сяобин любовалась безмятежными сценами их совместной жизни. Пронизавшая их духовная красота, красота любви долгое время вдохновляла Лу Сяобин. Когда бабушка умерла после долгой болезни, не прошло и трех дней, как дедушка ушел вслед за ней, и это довольно сильно потрясло Лу Сяобин. Сравнивая увиденное со своими нынешними обстоятельствами, она чувствовала, что ей кое-чего недостает. Она снова и снова размышляла над этим и пришла к выводу, что Ван Чэнь слишком потворствует своим физиологическим желаниям, а заодно и ее тянет за собой, опуская до животного уровня. Эстетика исчезла, осталось только стремление к удовольствию. А как только все свелось к его удовлетворению, исчезла даже самая элементарная форма красоты.

В этот момент Ван Чэнь заявил:

— Если я не буду заниматься с тобой любовью, ты останешься со мной? Вот и наоборот то же самое. Есть любовь — ею занимаешься, а как занялся — так еще больше полюбил. Если переложить на философию, то это как раз таки взаимодействие формы и содержания.

Ван Чэнь был очень доволен, что смог применить в этой ситуации ту капельку поверхностного знания, которое получил, посещая открытые лекции в университете. Как будто точильный камень к острию ножа приложил. Увидев, что Лу Сяобин онемела и слова вымолвить не может, он великодушно обнял ее и сказал с видом величия, снисходительного к ошибкам менее просвещенных:

— Ну все, перестань всякую чепуху придумывать.

Лу Сяобин строптиво извивалась в его объятиях, стремясь продолжить разговор.

— Если со мной вдруг случится паралич или… в общем, если я больше не смогу жить половой жизнью, то ты, получается, больше не захочешь быть со мной?

— Как можно! — воскликнул Ван Чэнь. — Ведь между нами есть и любовь.

Он сказал это так небрежно, так, походя, что вызвал еще большее отторжение в повергнутой в хаос душе Лу Сяобин, которая с боем вырвалась из его объятий и заявила:

— Довольно, я тебе совсем не верю.

Ван Чэнь призадумался.

— И то верно: у всех есть физиологические потребности, кто же сможет любить по-настоящему платонически?

От этих слов Лу Сяобин стало дурно, как будто ее и правда разбил паралич, а Ван Чэнь уже бросил ее и ушел. Ее лицо стремительно темнело.

Ван Чэнь не обратил внимания на ее реакцию, напротив, он еще раз тяжело вздохнул:

— Но скажи тогда, с чего так много молодых женщин хотели быть с Пикассо в его восемьдесят лет?

Ван Чэнь не знал, какие картины писал Пикассо, а захлебывающийся от восторга рассказ о радостях брака восьмидесятилетнего Пикассо с прекрасной молодой женщиной выдал, вычитав о нем в популярном журнале. Обдумывая это, он пришел к заключению, что здоровье у иностранцев отменное: уж и зубы все выпали, а половая мощь еще хоть куда. И тут же пошутил:

— Посмотри на нас, нормально развитые, не мутанты, с классными телами, вкусно питаемся, так зачем нам морочиться об этом? Этот вид спорта укрепляет мышцы и кости, активизирует кровообращение и разгоняет кровь, его нужно сделать первым в списке дисциплин национальной оздоровительной программы!

Лу Сяобин выплеснула на Ван Чэня все свои тайные любовные чаяния, порывы и эстетические фантазии о сексе. Однако, как ей казалось, все, что было нужно Ван Чэню, ограничивалось изматывающей, требующей схождения семи потов разрядкой. В самых глубинах ее души родилось крошечное разочарование. Она впервые испытала такого рода чувство по отношению к Ван Чэню, это несколько испугало ее.

Испытывая эмоциональные затруднения, Лу Сяобин, если только сама не желала их преодолеть, становилась пассивной и инертной как в своем отношении к происходящему, так и в выражении этого отношения. Совсем как гимнастика между уроками, не делать которую было нельзя, но можно было делать спустя рукава: раз-два-три-четыре, два-два-три-четыре, досчитали до восемь-два-три-четыре, кое-как помахала руками, побрыкала ногами — и отделалась.

Но и Ван Чэнь вовсе не был дураком, как же он мог не видеть ее равнодушия? На самом деле он просто не мог его понять. Ему казалось, что ее испортило дурное искусство, и это чрезмерно сложно для понимания нормальному человеку. Будь все хоть сто тысяч раз хорошо, но ежели в койке капризы начнутся, то и вся жизнь следом к черту пойдет.

Поезд запаздывал, в Бочэн они прибыли после восьми вечера. Вся семья Ван Чэня пришла их встречать. Целый день шел снег, да так до сих пор и не перестал, сугробов навалило уже по щиколотку. Вокзал располагался на западной окраине Бочэна, рядом с шахтой, а дом Лу Сяобин был на востоке. Ван Чэнь беспокоился, что она поедет одна, и настоял на том, чтобы проводить ее. Однако его мать совсем не хотела расставаться с сыном сразу после встречи, а потому предложила:

— И ты не провожай, пусть едет к нам домой переночевать.

По ее указанию Ван Чэню постелили в гостиной, а Лу Сяобин отправилась спать в его комнату. Ван Чэнь словно в шутку сказал матери:

— Да ладно, всего-то одна ночь, как-нибудь и у меня приноровимся.

Мать Ван Чэня поняла, что они в Пекине точно были вместе, склонилась поближе к его уху и сказала:

— Ты смотри у меня, осторожней, а вдруг у вас вразлад пойдет и она станет тебя этим делом шантажировать?

— Да мы же по взаимному согласию, — сказал Ван Чэнь, — неужели дойдет до такого?

— Ай! — воскликнула мать. — Дурень, ты в моих словах не сомневайся: она сперва в слезы, потом скандалить, а потом вешаться начнет, что тогда делать будешь? Все-таки держи дистанцию, если вдруг и правда случится что — сможешь отвязаться и легко отделаться. Разве мало было таких случаев на шахте?

Ночью у Лу Сяобин прихватило живот, и она постоянно бегала в туалет. Услышав шум, мать Ван Чэня набросила одежду и вышла дать ей лекарство, проследила, чтобы та выпила, после чего дала пару наставлений и вернулась к себе. Спальни находились одна напротив другой. Мать Ван Чэня приоткрыла свою дверь совсем немного и бочком зашла в образовавшуюся щель. Лу Сяобин в тот момент как раз шла за ней, глянула мельком и ощутила, что что-то не так. Улегшись и тщательно обдумав увиденное, она поняла, что двуспальная кровать в комнате родителей каким-то образом превратилась в две односпальные.

На следующий день дверь в спальню пожилых супругов была открыта нараспашку, но кровать снова превратилась в двуспальную. Пользуясь тем, что родители Ван Чэня отправились за продуктами, Лу Сяобин, снедаемая любопытством, зашла внутрь. Приподняв покрывало, она увидела, что двуспальная кровать на самом деле составлена из двух одноместных. Койки были поставлены на колесики, что облегчало их перемещение. Лу Сяобин подняла покрывало повыше и увидела два разных комплекта постельных принадлежностей.

Лу Сяобин застлала покрывало и притащила Ван Чэня.

— У вас в семье есть секрет, которого ты, наверное, и не знаешь, — сообщила она.

— Какой такой секрет? — спросил Ван Чэнь, оглядываясь.

Лу Сяобин приподняла покрывало, словно поднимала завесу тайны, и замерла в ожидании его реакции. Ван Чэнь поморгал под порывом воздуха, который нагнало поднятое покрывало, но ничуть не изменился в лице и недовольно спросил:

— И это все?

Лу Сяобин посмотрела на кровать, потом на Ван Чэня, и растерялась: неужели поведение родителей не кажется ему странным? Уж лучше открыто спать раздельно, зачем понадобилось в прятки играть? Она не могла не спросить, почему так происходит.

— Да как хотят, так и спят, — ответил Ван Чэнь. — Что ты волнуешься на пустом месте?

Закинув кровать покрывалом, он утащил девушку из комнаты. В дверях Лу Сяобин вновь оглянулась.

Такси остановилось на противоположной стороне дороги у Двора культуры. В старомодных решетчатых воротах была открыта лишь калитка, чтобы мог пройти человек; с одной стороны глинобитной стены висела деревянная вывеска, где черными буквами на белом фоне сплошь было перечислено: Ассоциация работников литературы и искусства Бочэна, попечители литературных школ Бочэна, центр массовой культуры Бочэна, песенно-танцевальный ансамбль Бочэна, труппа пекинской оперы Бочэна, труппа современной драмы Бочэна… Мокшая под дождем неведомо сколько лет, белая подложка доски растрескалась, обнажив деревянное нутро. Доска тоже пострадала от непогоды, утратила изначальный древесный цвет и превратилась в черную труху, сливаясь с черной надписью, так что в буквах появлялись лишние черточки. За те несколько минут, что Ван Чэнь и Лу Сяобин выходили из такси и выгружали багаж, друг за другом подъехали «Блюберд» и «БМВ» и подхватили вышедших со двора молоденьких девочек, похожих на актрис. В голове Ван Чэня тут же ожили слухи о Дворе культуры. На самом деле все они сводились к тому, что это место свободной любви, и как не по-современному красивых женщин увозят и привозят обратно самые разные автомобили: военного ведомства с белыми номерными знаками, правительственные — со знаками, полными нулей, машины частных предприятий с черными, частные автомобили классом от «хонды» и выше, на которых разъезжали начальники различных рангов.

В то мгновение, когда его нога ступила за железную калитку, Ван Чэнь неожиданно стал сам не свой от волнения. Раньше они с товарищами с шахты приходили посидеть у цоколя возле этого входа, пообсуждать достоинства увозимых женщин, прищелкивая языками, смотрели на мужчин в этих автомобилях, завидуя им и не в силах смириться. Мысль промелькнула, и Ван Чэнь тут же одернул себя, он ведь уже пекинец. Он замедлил шаг, растянув уголки глаз, оглядел двор, внутренне, однако же, волнуясь и желая рассмотреть все как следует. Он вспомнил также, что и любопытство, и мечты об этом месте начались у него в свое время именно с Лу Сяобин. Высокая нравственность, возвышавшая ее над всеми, как журавля над курами, порождала смертельную ревность у одноклассниц.

Но, по сути, мог ли этот двор чем-либо отличаться от других? Наоборот, он был старый и полуразрушенный, с домов во многих местах осыпалась штукатурка, в одноэтажном здании для репетиций прогнила крыша и отсутствовала половина боковых ворот; вокруг стояла тишина, словно это место уже испустило последний вздох. Несколько женщин средних лет, некогда красивых, а ныне раздавшихся в талии, прошли мимо, шлепая полунадетыми матерчатыми туфлями, с картофелем, капустой и свиной кожей в руках. Обшарпанный вид двора, который словно начали разрушать для возведения нового, но новый строить так и не стали, делал его похожим на увядшую обольстительницу. Ван Чэня захлестнула волна грусти, а следом другая волна — удовольствия, словно от вымещенной злобы.

Лу Сяобин открыла дверь своими ключами. Ее мать как раз работала над рукописью и крайне удивилась внезапному появлению дочери, да еще и в компании мужчины. Она совершенно не ожидала ее возвращения. Однако женщина быстро справилась со своим изумлением, выдавив на лицо неестественное радушие. Лу Сяобин также поприветствовала мать с принужденной улыбкой.

Мать Лу Сяобин разговаривала интеллигентно, но словно чувствовала себя неважно, потому как голос был совсем слабым и тихим. Она пригласила Ван Чэня остаться на ужин. Материнские чувства не позволили ей удержаться от расспросов за столом. Лу Сяобин увлеклась едой и, не поднимая головы от тарелки, только слушала беседу Ван Чэня и матери, избегая ее взгляда, лишь иногда парой слов помогая ему ответить, но не обращаясь при этом к самой матери. Если бы за столом перестал звучать голос Ван Чэня, вышла бы настоящая сцена из немого фильма.

Напряженность между матерью и дочерью сохранялась уже давно. Когда они жили вместе, то держались каждая сама по себе, атмосфера в доме царила холодная. С появлением третьего они обе умышленно скрывали это. Скрывали с трудом и не очень успешно, время от времени то тут, то там выглядывали торчащие уши их секрета, вслед за чем они пытались замаскировать тайну получше. От этого мысли становились еще более странными и гротескными, а слова и действия — гротескными и странными вслед за мыслями.

В глазах Ван Чэня, впрочем, это было всего лишь проявлением вежливости друг к другу. Он решил, что отношения в семьях интеллигентов именно такие, что даже когда передаешь за столом приборы, нужно сказать «спасибо». Семья Лу Сяобин подтвердила верность его представлений об интеллигентной семье. Возле стен на полу были сложены книги, не поместившиеся в книжный шкаф, старомодная мебель поблекла и была заново покрыта лаком в облупившихся местах, слои разной глубины выглядели как заплатки; техника была старой, люминесцентная лампа светила тускло-претускло, однако не могла скрыть глянца его кожаной куртки от Мишеля Рене. А в глянце этом, словно в зеркале, отражалась честная бедность и даже нищета этого дома.

В доме Лу Сяобин Ван Чэню было невыносимо тяжко, как если бы его связали по рукам и ногам. После двух визитов он больше не приходил. Жадные взгляды, которые он некогда бросал на Двор культуры, все те невысказанные притязания и стремление к лучшей жизни бесследно исчезли после того, как он там побывал. Прежнее чувство, что он выгадал, заполучив Лу Сяобин, сейчас, напротив, превратилось в ощущение, что это она на нем поживилась.

Лу Сяобин постепенно поняла, в чем проблема между родителями Ван Чэня. Что бы ни говорила мать, отец, была тому причина или нет, говорил противоположное, как будто вся радость его жизни состояла в том, чтобы противостоять матери Ван Чэня, будто он и рот-то завел специально для того, чтобы унижать и саркастически поддевать ее, даже если он в открытую нес чепуху, даже если делал ей назло в ущерб себе. Например, когда температура была минус двадцать и термометр показывал это со всей очевидностью, мать Ван Чэня вздыхала: «Ох и холодно же!», а отец наперекор заявлял: «Ой, да чушь собачья, холодно». И чтобы доказать, насколько собачья эта чушь, нарочно шел выносить мусор без шерстяных подштанников, в результате промерзал так, что кончик носа становился ярко-алым. Тем не менее он прохаживался перед матерью Ван Чэня, твердя, что у нее с головой совсем беда, холод от жары не отличает, и не только с головой беда, но и со всем остальным телом тоже. Отец вел себя так независимо ни от каких обстоятельств. Однажды они всей семьей отправились по магазинам, мать Ван Чэня присмотрела ватник в традиционном стиле, серо-стальной с золотистым круглым узором. Когда она его примерила, все сошлись во мнении, что красиво, и только ее муж, стоявший в сторонке, тяжко-тяжко вздохнул и махнул рукой со словами:

— Это же молодежь носит, а тебе куда, на годы свои не смотришь.

Он вздыхал, качая головой, очевидно вкладывая в свои слова насмешку, однако специально напустил на себя сочувствующий вид, словно всеми силами старался удержать ее от неправильного, неправильней просто некуда, решения, и выглядело действительно так, будто он желает матери Ван Чэня добра. Но сказал он это при продавщице, чтобы специально осрамить мать Ван Чэня перед людьми.

Вернувшись с прогулки, Лу Сяобин вошла в комнату вслед за Ван Чэнем. Закрыв дверь, она начала высказывать свое возмущение.

— Почему твой папа обращается с твоей мамой, как враг? — спросила она.

— Да они всю жизнь так разговаривают, — ответил Ван Чэнь.

Лу Сяобин вообразить не могла, что супруги могут дойти до подобного, и страшно испугалась. Подперев рукой подбородок, она с досадой глядела на лужу, которая собралась на полу в центре комнаты.

— Как же они живут супружеской жизнью? — несколько взволнованно спросила она спустя какое-то время.

Ван Чэнь, привалившись к изголовью кровати, возился с MP3-плеером, а потому не придал вопросу значения и с отсутствующим видом отмахнулся:

— Да живут как жили.

— Не понимаю, — вздохнула Лу Сяобин. — Правда не понимаю.

— Что тут непонятного, они же муж и жена.

Ван Чэнь никогда не думал об этом, да и не интересовался. Он сел и позвал Лу Сяобин вместе посмотреть телевизор.

Лу Сяобин не шевельнулась. Безразличие Ван Чэня к браку собственных родителей несколько сердило ее.

— Почему они не разводятся? — спросила она. Ее слова звучали так, словно она одобряла такую идею.

Ван Чэнь, собиравшийся открыть дверь, отдернул руку и постучал Лу Сяобин по голове со словами:

— Есть кто дома?

Лу Сяобин схватила его руку и сказала с серьезным видом:

— Этот брак кажется тебе бессмысленным? Никто никого не любит, какой смысл так упрямо оставаться вместе?

Ван Чэнь, однако же, вовсе так не считал. Куча семей на шахте именно так и живет. Если в какой-то семье мужик не может с бабой в кровати справиться — вот тогда это бессмысленно.

— Неужели ты не видишь, что между ними конфликт? — нахмурившись, спросила Лу Сяобин.

— Коли в кровать ложатся, какой такой конфликт может быть? — неодобрительно ответил Ван Чэнь. Его внезапно осенило: — Будь у них конфликт, разве ж насношали бы они нас с братом и сестрой?

Такие высказывания были очень неуважительными, но казались ему прекрасным аргументом.

Все это крайне омрачило настроение Лу Сяобин. В ней вдруг зародилась мысль о том, как она сама будет жить в браке с Ван Чэнем. В это время его мать велела им сходить в лавочку возле двора и купить соевого соуса.

По дороге назад им навстречу попалась девушка в оранжевом пальто, из-под которого виднелась черная зимняя юбка. Надо сказать, такие цвета сочетались довольно гармонично. Вот только пальто было бесконечно длинным, закрывало голени, а зимняя юбка была длиной до лодыжек, да к тому же расклешенная в форме рыбьего хвоста, подол юбки волочился вслед за пурпурными кожаными сапожками с металлической застежкой-молнией. Выглядело так, словно девушка тащит гору выдранных бараньих кишок, а еще на колыхающуюся медузу. Волосы были завиты большими волнами, но, будучи густыми и жесткими, не изящно ниспадали на плечи, а торчали во все стороны, придавая ей рассерженный вид. Девушка оказалась знакомой Ван Чэня и поздоровалась с ним. Когда она открыла рот, они услышали вульгарный, тяжелый бочэнский говор, под тяжестью которого даже брюки могли позорно свалиться вниз, и никакой ремень не удержит. Ван Чэнь ответил ей, его выговор, однако, значительно отличался от девушкиного. Он мог бы увеличить дистанцию между ними еще больше, его пекинское произношение уже совпадало с местным процентов на восемьдесят. Он подсознательно решил пройти по краю: с одной стороны, показал их общность, а с другой — обозначил расстояние. Впрочем, между ними вовсе не было конфликта, напротив, они общались вполне миролюбиво. Девушка испытывала почти слепое благоговение перед ним, и от этого впечатление, что Ван Чэнь, несмотря на то что стал пекинцем, проявлял по отношению к ним земляческое внимание, только усиливалось. Девушка прибавила радушия и растянула губы в усмешке, демонстрируя два ряда ослепительно белых виниров, таких белых, что аж страшно. В тот момент, когда она поворачивалась к Лу Сяобин, эта преувеличенная сердечность, естественно, ослабевала. Однако такого ничем не мотивированного энтузиазма было более чем достаточно. Лу Сяобин сдержанно поджала губы и кивнула: «Здравствуй». Всего одно слово, но как оно отличалось от того, что говорил Ван Чэнь! Непринужденно, но при этом аккуратно, цельно и естественно, а не распущенно или вычурно. Было едва заметно, как глаза девушки замерцали, и в них появилось кое-что, что она очень старалась скрыть. Неброская одежда Лу Сяобин, ее теплая улыбка и мягкий, но вместе с тем обладающий какой-то силой взгляд оказал непонятное давление на привычную самоуверенность девушки. Она хотела бросить вызов, но сама же невольно пыталась от него уклониться, ее интонация, взгляд и движения неизбежно приобрели гиперболический размах, а ее агрессивный напор сам собой постепенно сошел на нет. Вот так тихо, с непонятной улыбкой говорила, не стремясь произвести впечатление, Лу Сяобин. Девушка провела ладонью по волосам, словно хотела смахнуть что-то, что давило ей на макушку, внезапно прервала разговор и попрощалась с ними. Ее удаляющаяся спина всем видом показывала, что она только что сбросила какое-то бремя.

Глянув вслед девушке еще раз, Ван Чэнь будто что-то про себя обдумывал, затем с силой прижал к себе Лу Сяобин и с преувеличенной похвалой в голосе провозгласил:

— А все ж моя женушка лучше всех!

Эти слова не слишком обрадовали Лу Сяобин, но она все-таки засмеялась, положила на Ван Чэня локти и ответила:

— Не женушкай, давай без пошлостей, а?

Когда они почти дошли до входа в здание, с боковой дорожки вдруг подбежал и втиснулся между ними какой-то парень. Он зарядил в грудь Ван Чэня кулаком и громко заорал:

— Твою же мать, чувак, ты вернулся!

Лу Сяобин страшно испугалась, решив, что человек решил подраться с ним. Только она хотела выступить вперед, чтобы защитить его, как Ван Чэнь тоже заорал:

— Лю Сань?!

Лу Сяобин, обняв бутылку из-под соуса, стоя в сторонке, смотрела, как эти двое радуются. Лю Сань скользнул по ней взглядом, кончики его бровей цинично приподнялись.

— Твоя? — спросил он.

Спросил как будто между делом, как о пустяке. Голос Ван Чэня стал немного неестественным.

— Да, моя девушка.

Наверное, он прекрасно знал, какую реакцию это вызовет у Лю Саня. Тот смерил его взглядом, нарочно отступил на шаг, вдохнул так, словно у него болят зубы, и сказал:

— Да ты, твою мать, пекинцем заделался!

Слышать такое было не слишком приятно. Ван Чэнь шагнул вперед, протянул руку и сдавил локтем шею Лю Саня, а второй рукой сгреб живот Лю Саня и детским, притворно-сердитым голосом прохныкал:

— Твою мать!

Теперь Лю Сань пришел в хорошее настроение и, показав большим пальцем на Лу Сяобин, еще раз с нажимом уточнил:

— Жена твоя, да?

Ван Чэнь мог только ответить:

— Да, жена.

Лу Сяобин была и смущена, и рассержена, она словно угодила в лапы торговца живым товаром, сердито развернулась и ушла.

Лю Сань презрительно скривил рот.

— В Пекине поди нашел, с характером. — И тут же доспросил: — А Су Цзе ты видел? Она вернулась. — И, не дожидаясь ответа, как и раньше, вздохнул: — Еще краше, чем была, вся такая иностранная, сразу видно, мать ее, шанхайского человека, да еще и на шанхайском диалекте с нами поздоровалась.

Лю Сань хотел выучить пару фраз, но обнаружил, что не знает, как подступиться к звукам, ему никак не давалась эта мелодика с мягкими тонами и интонациями, напротив, ему будто глотку залепило сахарной ватой. Он хохотнул и глянул на Ван Чэня с явным намеком:

— В этот раз, однако, тебе придется потрудиться.

Они перебросились еще парой фраз, поручкались и считай что попрощались. Образ Су Цзе промелькнул в мыслях Ван Чэня, но он не успел толком обдумать его и побежал догонять Лу Сяобин, а настигнув, схватил за плечо. Внутренне негодуя, она дернулась, стряхнув его руку, вытянула шею, как строптивый гусь, и пошагала дальше, не глядя на него.

Ван Чэнь тоже вскипел от возмущения. Лу Сяобин сделала из него совершенное посмешище, вот так запросто развернувшись и уйдя. Он с силой вцепился в нее, остановил и спросил, подавляя ярость:

— Чего это ты так разбежалась?

Лу Сяобин отбросила его руку и решительно остановилась.

— Сколько вульгарной грязи ты только что наговорил! Мне со стороны и то было за тебя стыдно!

— Это мой братан, мы с детства вместе выросли! — ответил Ван Чэнь, и голос его поневоле стал выше.

Подумав о том, как ему в Пекине целыми днями приходилось прикидываться дурачком, он закипел гневом.

Лу Сяобин, раздраженная, отвернулась от Ван Чэня, не желая больше смотреть ему в глаза. Толстые высокие трубы вдалеке фыркали черным дымом. Стоило подуть северному ветру, черный дым простирался в их сторону, оказавшись еще и непереносимо вонючим. Прежде прекрасный вид, открывавшийся перед ними, оказался полностью замазан густыми черными пятнами. Душу Лу Сяобин будто так же залило грязью, и это было невыносимо.

Она стояла в растерянности, как вкопанная, с мрачным лицом.

Скажи Ван Чэнь сейчас что-нибудь ласковое и утешающее, инцидент был бы исчерпан. Да вот только у него самого на сердце кошки скребли. Неизвестно почему он подумал о ее нищей семье и про себя презрительно усмехнулся: «Лу Сяобин, а тебе разве есть чем гордиться?» Однако он все-таки наступил себе на горло и предпринял еще одну попытку: протянул руки, пытаясь обнять ее за плечи, но Лу Сяобин снова оттолкнула их.

На миг Ван Чэнь словно окаменел, меж бровей собралась свирепая складка. Он со звериной злобой уставился на нее, одновременно боковым зрением окинув окрестности, сгреб всей пятерней запястье девушки, подтащил ее прямо к самому носу и, скрежеща зубами, сказал:

— Я тебе достоинство сохранил, давай-ка не гляди тут свысока.

Искаженное лицо и тон испугали Лу Сяобин. При виде его гримасы сердце ее задрожало от незаслуженной обиды. Ван Чэнь сжал ее запястье, словно плоскогубцы. Возможно из-за того, что он передавил кровеносные сосуды, рука распухла и покраснела. От Лу Сяобин с ее характером можно было добиться большего пряником, нежели кнутом. Чем свирепее становился Ван Чэнь, тем сильнее был ее протест, тем больше она не желала сдаваться, а потому свободной рукой изо всех сил принялась разжимать хватку Ван Чэня. От боли из глаз ее хлынули слезы, но ни звука не прорвалось сквозь стиснутые зубы.

«Бряк!» Сосуд для соуса выскользнул из объятий Лу Сяобин на землю и разлетелся на мелкие осколки, а соевый соус растекся под ногами, как лужа черной крови. Испуганные, они посмотрели вниз и медленно отпустили руки друг друга.

Лу Сяобин развернулась и ушла, ушла быстро. Она направлялась не в сторону дома Ван Чэня, а к выходу со двора. Не счищенные с дороги остатки снежных хлопьев превратились в дорожки наледи, скользкие и ранящие ноги. Она поскользнулась, качнулась назад и чуть было не упала. Удержав равновесие, тыльной стороной рук с ожесточением вытерла слезы.

В этот раз Ван Чэнь не пошел за ней. Он не сводил взгляда с постепенно уменьшающегося силуэта Лу Сяобин и тихонько ругнулся под нос:

— Быстрей катись отсюда.

Но и этого не хватило, чтобы полегчало на душе, и он сплюнул себе под ноги, а когда обернулся, краем глаза заметил, что в нескольких шагах в стороне кто-то стоит и разглядывает его.

— Чего уста… — вырвалось у него, но окончание слова так и не слетело с губ, потому что он сам беспощадно поймал его и затолкал обратно в глотку так плотно, что грудь раздулась от распиравшего ее воздуха. Когда он вновь открыл рот, его тон совершенно изменился, голос был слабый и дрожащий, слышный ему одному:

— Су Цзе?!

Су Цзе все это время шла позади Ван Чэня и видела произошедшую ссору. Она была уверена, что ушедшая в гневе девушка и есть та самая художница, его подруга. Они с ней столкнулись лицом к лицу. Увидев, как девушка хмурит брови и размахивает перед собой руками, прогоняя смрад, Су Цзе всей душой ей посочувствовала, словно была на ее месте. Она тоже считала, что здесь и правда нельзя надолго задерживаться. Это был промышленный район, где кроме каменноугольной шахты находились еще химзавод, электростанция и бумажная фабрика. Каждый день они по очереди выпускали самые разные выхлопные газы. Они выросли с этим запахом, но никогда еще не коптило до рези в глазах. Су Цзе не удержалась и тоже погоняла рукой воздух у себя под носом. На зимних каникулах она вернулась, желая на время укрыться от безучастности Шанхая. Но и здесь оставаться не могла. Прежний хаос из одноэтажных домов превратился в ровные, аккуратные ряды многоэтажек, но это единственное, что изменилось во дворе, остальное осталось как раньше. Черный дым, грязный снег, грубые словечки мужиков, никакой возможности отстирать тонкую белую одежду. Здесь было невыносимо тесно, ей казалось, что она вот-вот умрет от удушья.

Она как раз ездила покупать билет на послезавтрашний самолет, и только вошла во двор, как увидела силуэт Ван Чэня. Ее сердце заколотилось, она побежала за ним и хотела было окликнуть. Однако, едва открыв рот, увидела рядом девушку с бутылкой соевого соуса в руках. Ноги у Су Цзе стали как ватные, а в душе неожиданно словно всколыхнулась жгучая ревность.

Они стояли друг перед другом, вмиг потеряв дар речи, не зная, что уместно произнести. Первой все-таки подала голос Су Цзе и сказала: «Привет».