Глава шестнадцатая: Осень

— Вот, что у меня есть!

Маришка влетает в клуб впереди меня и сразу же бросается к Тане: официантке, которая как раз занята оформлением салфеток в виде бутонов цветов. Сегодня в клубе тематический вечер, и мне хочется, чтобы все прошло идеально. Обычно после таких мероприятий в соцсетях появляется целая куча положительных отзывов, а это всегда только на руку.

Среда. Я только что забрала Маришку с занятий танцами и на пути в клуб мы немного ограбили один магазин игрушек. Ничего не могу с собой поделать: я люблю ее баловать, и почти уверена, что буду баловать даже когда у моей Мышки уже появятся свои дети.

Таня, с моего молчаливого согласия, откладывает свое занятие и помогает Маришке забраться на стул. Дочка выкладывает одну за другой коробки, в которых очередная порция мини-мебели для ее кукольного домика. Точнее, домика, в котором живет семья игрушечных хомячков. Кажется, нам осталось оформить всего пару комнат, чтобы дом стал идеальным.

Я присаживаюсь за стойку, и бармен дает мне морковно-яблочный фреш. Такой же делает и для Маришки, но у дочери напиток с секретом: в нем есть кусочек тыквы. Сам по себе сок тыквы ребенка не заставить выпить, даже для меня он противный. Но в букете с морковкой и яблоком эту тыкву не найдет даже искушенный гурман.

Воскресенье с Ветром было идеальным, как бы ни странно это звучало.

И очень откровенным. В понедельник он написал, что я его луковица. Я, смеясь, спросила, что это за странный комплимент, а он в ответ написал: «Потому что многослойная». И чуть позже, вдогонку: «Увы, это не я такой умный, это цитата из Шрека». В общем, в понедельник я весь день пугала людей своими внезапными приступами смеха. Во вторник он был весь день занят на работе, а я занималась организацией и подготовкой сегодняшнего тематического вечера.

— Это для Буни, — говорит Маришка, вынимая из коробки крохотный, но очень детально сделанный комод. — Она будет рада.

Мой телефон вибрирует входящим сообщением от Ветра: «Я оставил кое-что для тебя в магазине «Этюд», детка. Надеюсь, тебе понравится. Прости, что не могу позвонить — вторые стуки не сплю и не факт, что буду спать сегодня».

Сердце подскакивает в груди и грохочет так громко, что я чуть не роняю бокал с соком. Почти наощупь опускаю его на столешницу, моргаю, перечитываю сообщение снова и снова. Он … что сделал? «Что там, Ветер?» — спрашиваю я, прекрасно понимая, как скупо звучит эта фраза в сравнении с целым взрывом эмоций в моей голове. «Там подарок, непонятливая Осень» — отвечает он через пару минут.

Подарок. Для меня.

Чувствую, как губы растягиваются в безумную улыбку.

— Ева Дмитриевна, там к вам пришли, — вырывает меня из нирваны охранник.

— Ко мне? Кто?

Это точно не Ян, потому что мы уже созвонились час назад и договорились вместе выпить кофе завтра в обед. Тогда же я собираюсь сказать ему, что у нас ничего не получится. И дело совсем не в Ветре. Дело в том, что невозможно строить отношения с мужчиной, который блекнет даже на фоне человека, которого я никогда не видела. Мы с Яном взрослые люди, он поймет.

— Сказал, что его зовут Андрей Орлов.

Почему я не удивлена? Решил, что мое нежелание отвечать на его звонки можно проигнорировать и снова прет напролом. Почему раньше, когда я была молодой и глупой, эта навязчивость была так притягательна, а сейчас мне хочется одного — чтобы Андрей оставил меня в покое. Сейчас меня от этой «настойчивости» тошнит.

— Выгнать его, Ева Дмитриевна?

— Нет, Кирилл, но я поговорю на улице.

Андрей стоит чуть в стороне от двери и мое появление отражается на его лице целой кучей эмоций, преимущественно не очень радужных. Вспоминая слова Ветра о том, что с мудаками надо грубо и по возможности сразу посылать. Почему-то хочется буквально последовать его совету и сказать Андрею, что он может идти прямо на три буквы. Наверное, выражение его лица в этот момент было бы просто феерическим. Еще бы, я же тихоня Ева, я не люблю мат и тем более не держу его в своем лексиконе.

— Если я не отвечаю на звонки, значит, мне нечего сказать, — говорю я без вступления.

В глубине души мне немного жаль его, если, конечно, все что Андрей говорил о болезни — правда. Кстати говоря, у меня есть возможность это выяснить, потому что доктор, к которому я его отправила, мой хороший знакомый и мне даже не придется уговаривать его поделиться информацией о том, приходил ли к нему Андрей и с каким именно диагнозом. Но это будет та самая грязь, в которую не хочется вступать не то, что двумя ногами, а даже кончиком носка. Поэтому без острой необходимости, я не буду ворошить это гнездо. Очень надеюсь, Андрей не вынудит меня отступить от своих принципов.

— Ты не сказала ни «да», ни «нет», — тоже переходит к делу Андрей. Он взвинчен и не очень трудится держать себя в руках. — Больше недели прошло, а я так и вишу в подвешенном состоянии. Ева, так нельзя. Это… бесчеловечно.

— Бесчеловечно было затаскивать в постель ту женщину, пока твоя жена лежала в больнице на сохранении, делая все, чтобы жизни ребенка ничего не угрожало. Ребенка, о котором ты не вспоминал почти пять лет.

Андрей морщится, проводит рукой по шее, как будто его нестерпимо мучает зудящая боль. Молчу, не имея ни малейшего желания форсировать этот бессмысленный разговор в том же тоне. Мы взрослые люди с общим печальным прошлым под глазурью из обиды. И если Андрею так хочется есть этот десерт в три горла — пожалуйста, но без меня. Если мы и будем разговаривать, то не так и не об этом.

— Ева, мне жаль. Мне правда жаль, что все так произошло.

Я ему не верю, потому что сожаление обычно высказывают каким-то другим тоном, а не с видом человека, который просто пытается сказать то, что, как он думает, повысит его шансы на достижение цели.

— Я не считаю нужным делать тебя частью жизни Марины, — говорю я спокойно. — Мне нужно было время, чтобы все обдумать и взвесить. Спасибо, что твой сегодняшний визит помог окончательно склонить чашу весов в сторону «нет».

— Что? — Он щурится, словно от яркого солнца и делает шаг ко мне.

Что-то в его поведении настораживает, и хоть за все пять лет, что мы были вместе, Андрей ни разу не позволял себе рукоприкладства, сейчас мне почему-то очень хочется прикрыться от него чем-то крепким.

— Ты все это время просто держала меня на коротком поводке, хоть давным-давно все решила?

— Ты не услышал, что я сказала, иначе бы не задавал дурацкие вопросы.

— Ничего не меняется, да, Ева? — вдруг взрывается Андрей. Вскидывает руки и с громким хлопком бьет себя по бедрам. Вот теперь я вижу, что он в самом деле похудел, потому что джинсы висят на нем довольно сильно. — Ты все и всегда решала в одно лицо и даже не считала нужным ставить меня в известность. Просто делала, что считала нужным, а я был красивым придатком твоей идеальной жизни по учебнику «Лучшая в мире семья».

— Либо ты сбавишь тон, либо наш разговор на этом будет закончен, — предупреждаю я, хоть уже сейчас понятно, что говорить нам в принципе больше не о чем.

Он хочет видеться с дочерью, я не хочу, чтобы он с ней виделся и, слава богу, в этой ситуации я имею полное моральное и законное право оставить за собой последнее слово. И Андрей бесится, потому что прекрасно понимает свою беспомощность.

Господи, что с нами случилось? Я ведь любила этого человека. Я как дура бегала к нему на свидания после института, уставшая, голодная и после библиотеки, но лишь бы к нему, лишь бы увидеть хоть одним глазком. Как будто то были совсем другие Он и Я, совсем другие люди, которые любили друг друга и наслаждались каждой минутой вместе.

В голову лезут непрошенные воспоминания о том, как романтично Андрей делал предложение: в парке, в разгар Парада тюльпанов, встал на одно колено и, словно принц из сказки, попросил моей руки, добавив к словам коробочку с колечком. Мы тогда не могли позволить себе ничего дорого, но я любила то серебряное колечко с цирконием «под бриллиант» и носила его с видом женщины, на чьем пальце чуть ли ни кусаке луны.

То кольцо я потом выбросила, вместе со всеми подарками, которые он мне делал. И ни разу не жалела об этом.

— Почему я решил, что за это время ты изменилась? — продолжает обвинять Андрей. — Что стала понимать разницу между «семья, как она есть» и «семья, как мне нужно»? Ты всегда хотела, чтобы у нас все было только по твоему сценарию. Свадьба, как ты хотела, поездка, куда ты хотела, ремонт, как тебе нужно, ребенок, когда ты готова. А как же я, Ева? Как же мои желания?!

Мне больно, потому что его слова летят в меня разреженной дробью и превращают мою уверенность в решето. Хочется найти хотя бы пару слов, чтобы закрыться от этого шквала обиды, но у меня отнимается язык. Я просто смотрю на человека, которого любила, как только женщина может любить своего первого мужчину, и понимаю, что да… он прав. И он это понимает, и смотрит на меня так, будто теперь моя очередь становится на одно колено и вручать ему ребенка на бархатной подушечке, как какой-то заслуженный за все страдания трофей.

— Я просил подождать с ребенком, Ева! Я просил дать мне время, дать время нам. Мы прожили два года в браке и у нас впереди была вся жизнь, но Ева захотела, чтобы семья стала образцовой: с ребенком, с соками, подгузниками, кроватками, смесями и прочей херней. И ты даже не стала спрашивать, готов ли я стать отцом, хочу ли!

— Но ты молчал, Андрей. Когда я сказала, что у нас будет ребенок — ты промолчал, что он тебе не нужен.

— А что мне надо было делать? Винить тебя в том, что твой врач ошибся с чертовыми таблетками и ты залетела в первый же месяц их приема? Требовать сделать аборт? Что я должен был делать, Ева, чтобы ты была счастлива своем идеальном мире?!

Да, я хотела идеальную семью. Хотела детей от мужчины, которого люблю, и меня не пугала перспектива стать матерью в двадцать два года. Но из-за этой слепой веры я не увидела самого главного: человека, с которым жила под одной крышей, но которого совсем не знала.

Вот и сейчас, глядя на Андрея, в голове остается только одна мысль: кто ты такой? Что за мужчина скрывается под маской моего идеального Андрея?

— Не молчать, Андрей. Ты мог хотя бы не молчать.

— И поставить под удар нашу семью?

— Только не нужно этой жертвенности в голосе, — огрызаюсь я. — Как будто тебя на аркане завели в стойло, как племенного жеребца. Когда люди создают семью, велика вероятность, что спустя пару лет их семья станет больше.

— В семье, Ева, люди принимают решения вместе, а не «мы подумали, и я решила». Ты всегда все решала, и, — Андрей окидывает меня многозначительным взглядом, — теперь ты полностью в своей стихии.

Его слова ранят так сильно. Это словно быть брошенной в серную кислоту и со стороны наблюдать, как едкая дрянь разъедает все то хорошее, что я сохранила в память о нашей прошлой жизни. А этого немало. Андрей что-то говорит, но вместо него я вижу просто тень, облепленную, словно газетной бумагой, нашими общими обидами, невысказанными словами, незаконченными разговорами. И эта тень с цинизмом мясника плещет мне в лицо все новые и новые порции убийственной правды. Его правды.

— Я хотел секса, Ева! Да, пока ты носилась со свей тяжелой беременностью, я пытался делать вид, что все нормально и мне вполне комфортно в двадцать восемь лет быть мужиком, которого по несколько недель не подпускают к постели. Я никогда тебе не изменял до того дня.

— Ждешь похвалы? Медаль за отвагу и мужество? — Усталость от прошлого накрывает меня с головой.

— Жду понимая, хоть какого-нибудь.

— Прости, но отпущения грехов лучше просить у тех, кто занимается этим профессионально, а не у эгоистичной дилетантки.

Я ерничаю, упиваюсь цинизмом, ведь иначе просто сорвусь и наговорю куда более грубых вещей.

— Ты совсем не изменилась, — отступая, говорит он. Рассматривает меня с видом человека, знающего какой-то лишь одному ему известный секрет. — Ты все та же эгоистичная Ева, которая делала лишь то, что укладывалось в рами ее понятия о правильном и неправильном.

— Люблю постоянство.

— Ты очень любишь себя. Ты не любишь людей, Ева, ты любишь то, как ты в них отражаешься. А кривые зеркала просто выбрасываешь. Но имей в виду: я найду способ видеться с дочерью, хочешь ты того или нет. Я не стану твоим кривым зеркалом.

Последнее, что я помню: звук пощечины, поставившей точку в нашем странном разговоре. Пощечину — и синие глаза Андрея, в которых не было ничего, кроме обещания превратить мою жизнь в кошмар.