Глава тринадцатая: Осень
— Мне кажется, ты слишком торопишь события, — отвечаю я, немного сбитая с толку его предложением. О каком совместном катании на лыжах может идти речь, если мы всего один раз поужинали? — Кроме того, Марина…
— Она может поехать с нами, — перебивает Ян. На этот раз в его голосе появляются более тяжелые нотки, как будто он заранее был готов ко всем моим попыткам отказать, и подобрал нужные аргументы. — И я не думаю, что тороплюсь, Ева. Мы взрослые люди, и лично я знаю, чего хочу. Вернее — кого.
Он приподнимает мое лицо за подбородок, буквально буравит синим взглядом. Знаю, что хочет поцеловать, но почему-то медлит.
— Да, мы взрослые люди, и я не собираюсь пускать свою дочь в наши отношения до тех пор, пока не буду уверена, что это что-то значит для меня и тебя. Кажется, эту тему мы уже поднимали. Ребенок всегда будет номером один в моей жизни, Ян. Я не могу взять ее с собой и не могу оставить одну.
Он понимающе улыбается, и очень медленно прикасается своими губами к моим. Это даже не поцелуй, это мягкая точка нашего вечера.
— Я позвоню тебе завтра, Ева, — обещает Ян, хоть это больше похоже на предупреждение. — Не знаю, как ты, а я отлично провел время и сражен наповал одной неприступной шикарной женщиной. В конечном итоге, наступит день, когда ты не сможешь сказать «нет». И не захочешь.
Я буквально вваливаюсь в дом, снимаю туфли и на цыпочках крадусь на кухню. Чувствую, что горю изнутри и прислоняюсь лбом к оконному стеклу. Пытаюсь успокоиться, пытаюсь придумать, что скажу Ветру, потому что телефон уже в моей ладони и, клянусь, я не помню, когда его достала.
Здесь у меня низкие широкие подоконники, устеленные специальными набивными мини-матрасами: люблю сидеть здесь по вечерам. Вот и сейчас: снимаю платье, заворачиваюсь в плед и забираюсь на подоконник с ногами. Подношу трубку к уху, проклиная себя за то, что не в силах сдержать данное самой себе обещание — не звонить этому мужчине.
— Привет, Осень, — отвечает он.
— Привет, Ветер, — почему-то шепотом отзываюсь я.
— Как прошло свидание? — Его голос звучит довольно грубо. У кого-то был плохой день. Возможно, что-то снова случилось в больнице? Он болезненно реагирует на каждую неудачную операцию.
— Хорошо.
— Кто он?
— А это имеет значение?
— Да, имеет. И так, Осень, кто он? Чем занимается? У тебя, наконец, случился секс?
Не знаю, отдает ли он себе отчет, что с каждым словом его голос становится все более раздраженным. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы не отвечать сразу и не подхватывать какую-то совершенно другую, не похожую на остальные, тональность нашей беседы.
— Он бизнесмен, — говорю нарочито спокойно. — Умный, образованный.
— Идеальный, да? — подсказывает Ветер.
— Да, почти.
— А что насчет последнего?
— Думаю, мы все же не так близко знакомы, чтобы я хотела…
— Прекрати, Осень, — грубо обрывает Ветер. — Мы всегда были искренними друг с другом. Не нужно все портить фальшивым кокетством.
— Хорошо, что ты помнишь, какими мы были друг с другом, — все-таки срываюсь я.
— Ты о чем?
— О том, что требовать от меня честности после того, как за пять дней ты не нашел даже минуты на короткое сообщение, как-то странно, не находишь, Ветер?
Господи, зачем я вывернула душу наизнанку? Зачем сама подвела к тому, что сейчас он придумает тысячу поводов поставить точку в наших телефонных «свиданиях»?
— Я не хочу к тебе привязываться, Осень, — вдруг говорит он. Злости больше нет, раздражение растворилось в неподдельной искренности. — Я понял, что начинаю к тебе привязываться, а это очень много усложнит.
Он ко мне привязывается?
— Я тебя боюсь, Осень, если уж на то пошло, — чуть-чуть посмеивается он. И я узнаю прежнего Ветра.
— Разве плохо к кому-то привязываться, Ветер? — Я дышу на оконное стекло и в белесом облачке пальцем пишу: «Я тоже к тебе привязываюсь».
— Тебе не понравится ответ, Осень, поэтому сделаем вид, что ты ничего не спрашивала.
— Значит… это наш последний разговор? — В груди что-то сжимается, холодеет, словно призрачная рука сжала мое сердце в кулаке. Я не хочу его терять. И я не знаю, что пугает сильнее: эта странная, ненормальная привязанность или то, что она возникла так быстро.
— Тебе бы этого хотелось, Осень?
— Нет. Нет, Ветер.
— Хорошо, детка. Это все пиздец, как усложняет, но это точно не наш последний разговор. — Я слышу щелок зажигалки, затяжку и выдох. — Ты трахалась с этим своим идеальным мужиком?
— Я не ложусь под мужчину на первом свидании, — фыркаю я. Оттаиваю.
— В чем ты, Осень? — Ветер делает крутой вираж в нашем разговоре.
— В пледе, сижу на подоконнике и говорю с самым невыносимым мужчиной на свете.
— А что под пледом?
Я вспыхиваю. Прикладываю ладонь к щеке, пытаюсь как-то подавить странное волнение. Какой ответ он хочет услышать? Должна ли я сказать правду?
— Осень, простой же вопрос, — нажимает интонацией он.
— Розовый комплект и чулки, — отвечаю я, с трудом узнавая в этой мягкой вибрации собственный голос. Я флиртую. Я кокетничаю. Я хочу, чтобы он возбудился, думая о том, что я говорю с ним полуголая. Хочу еще так много всего, что нетерпеливо тру коленями.
— Обожаю чулки, Осень. Прусь от них.
Я схожу с ума, я точно схожу с ума, потому что откидываю плед в сторону, вытягиваю ноги и фотографирую их так, чтобы в кадре было все от пальцев до трусиков. Никогда в жизни не делала ничего подобного, даже когда была замужем за Андреем. И то, что происходит сейчас, кажется тем самым крутым виражом, после которого я либо слечу с этого горного серпантина, либо возьму новую высоту. То, что между нами происходит, острое и жгучее, сулит и боль, и удовольствие.
Или я просто фантазерка?
Фотография улетает до того, как я успеваю приготовить какой-то вменяемый ответ на его вероятное «Я же не просил».
— Осень? — Я слышу, как он выпускает струйку дыма.
— Я не нарушила правила, — быстро отвечаю я.
— Охуенные ножки, Осень. Хорошо бы смотрелись у меня на плечах.
Я не могу произнести ни слова. Я словно стремительно падаю куда-то внутрь себя, внутрь чего-то раскаленного, сладкого и горького одновременно. Это тяжело объяснить и осознать, но когда его грязные словечки снова и снова эхом раздаются у меня в голове, я чувствую, что просыпаюсь. Раскрываюсь для чего-то нового.
— Ты пошляк, Ветер, — говорю я, изо всех сил сжимая ноги, потому что какая-то невидимая сила словно борется со мной, пытается развести колени до неприличия широко.
— Я просто откровенный, детка. Прости, что не говорю с тобой о высоких материях, когда моя голова забита образами твоих ног.
— Я хочу что-то взамен, — говорю я, и сердце начинает очень-очень быстро стучать венах. Мне кажется, что я в самом деле вибрирую, превращаюсь в ряд клавиш под его пальцами и горю от желания почувствовать прикосновения кончиков пальцев к своей коже, которые превратят мое одиночество в восхитительную мелодию.
— Прости, детка, но чулки я в доме не держу. — Я слышу его улыбку, и непроизвольно поглаживаю пальцем крышку телефона, представляя, что это может быть уголок его рта.
— Не притворяйся, что не понял, Ветер.
— Что ты хочешь? — соглашается он и мягкая вибрация в его голосе скользит по моему позвоночнику невидимым смычком.
— Покажи мне себя не показывая, — произношу я, но мысленно проклинаю свое любопытство.
Мне страшно. Мне очень страшно, что через несколько минут созданный мною призрачный идеальный мужчина превратиться в очень даже реального. Да, я не увижу его лица, но, возможно, увижу… Я не знаю… Отвислый пивной живот? Болезненную худобу? И что тогда?
Пока я ругаю себя на чем свет стоит, Ветер присылает мне сообщение. Я медлю несколько долгих секунд, которые горячат во рту. Палец на кнопке просмотра дрожит.
— Осень? — слышу в трубке его голос.
— Я здесь, Ветер.
— Морально настраиваешься? — дразнит он. Забавляется, играет со мной, словно со школьницей. — Знаешь, я вообще без трусов сфоткался, так что лучше не смотрит.
Знаю, что он шутит, и с облегчением выдыхаю. Откуда между нами столько доверия? И почему эта странная связь куда ярче, взрывоопаснее, чем сегодняшнее свидание с реальным мужчиной?
Я открываю сообщение и непроизвольно всхлипываю. Прикрываю рот ладонью, чтобы сдержать слишком громкий звук, но тут же слышу в телефоне хрипловатый смех Ветра.
Нет, конечно, он сфотографировался не в трусах. Но это снимок сверху вниз: от середины груди и до колен. Я вижу покрытую негустыми волосками грудь, выпуклый проработанный пресс, смуглые жилистые руки с длинными тонкими пальцами. Одна рука как раз чуть-чуть оттягивает вниз резинку домашних штанов ровно до той точки, когда темная дорожка опускает до неприличия низко.
Он худощавый, но рельефный. Слава богу!
— Ну же, детка, скажи что-нибудь, — все еще посмеивается Ветер, когда я снова прикладываю трубку к уху.
Что ему сказать? Что я покорена? Поражена? Что я словно под гипнозом от его рук? Что я, как маленькая, хочу добровольно поддаться на эту провокацию?
— Я хочу к тебе прикоснуться, Ветер, — говорю я самую приличную фразу из множества, что сейчас роятся в моей голове. — Это невозможно, но я бы этого хотела.
Он перестает посмеиваться, вздыхает, точнее — цедит воздух сквозь зубы.
— И я бы хотел, чтобы ты ко мне прикоснулась, Осень. Но в жизни все слишком дерьмово и сложно, чтобы портить нас реальностью.
Он говорит еще что-то, но на этот раз я не разбираю слов.
Мне грустно. Это не та грусть, которая была со мной все те дни, когда я отчаянно пыталась отыскать причину его молчания. Это скорее приятная меланхолия. Мы как будто молча говорим друг-другу: мы существуем лишь бестелесными призраками в шепоте ночных разговоров со вкусом кофе и шоколада, в запахе дождя, тумана и сигарет. Мы словно сыгранная экспромтом мелодия, которую нельзя переложить на ноты, ведь после этого ей уже никогда не прозвучать так же искренне.
— Скажи мне что-нибудь, Ветер, — прошу я, прижимая трубку так сильно, что горит ухо.
— Разве мы и так не говорим? — Слышу ухмылку в его голосе.
Смотрю на часы, вдруг понимая, что стрелки перевалили за два часа ночи, а мне вставать в шесть тридцать и весь день расписан по минутам до самого вечера. Но я не хочу уходить. Не могу, если уж быть честной с самой собой. Прижимаюсь лбом к стеклу, чувствуя себя одной из тех ванильных девочек, которые читают книги, завернувшись в плед и снимают селфи на фоне залитого дождем окна. С ним я хочу быть другой: разнеженной, слабой, раскрепощенной, сумасшедшей.
— Не притворяйся, что не понял, — говорю чуть тише. Почему с ним все так… странно? — На твоем родном языке.
— А я с тобой на каком говорю?
— На русском же. А хочу на дагестанском. Пару слов.
— На даргинском, ты моя неграмотная. Правильно говорить так. Выброси в ведро свой красный диплом.
— Ветер! — Делаю вид, что злюсь. — Жалко тебе что ли?
Он смеется: тихо, чуть-чуть растягивая звуки, словно жадничает, боится отмерить чуть больше, чем положено с оглядкой на условия наших телефонных отношений.
— Что же тебе сказать, Осень?
— Все, что хочешь. Без разницы.
— Мммм… Дай-ка подумать…
И он говорит. Я не разбираю ни слова. Ни единого слова, но каждый звук бьет в виски, растекается по моим нервам, как мед. Волшебство какое-то. Мягкий тембр голоса укутывает, словно плед и на минуту я даже перестаю дрожать, растворяюсь в словах, которых совершенно не понимаю.
— Ну как? — спрашивает Ветер с нескрываемым любопытством.
— Фантастика, — мурлычу я. — А что ты сказал?
— Кто же тебе признается, детка.
