Она лежала на траве, раскинув руки и ноги, и смотрела в небо. По нему плыли облака. Лариса всматривалась в них, пытаясь увидеть в этих продуктах конденсации водяного пара какой-то образ. На миг ей показалось, что одно облако принимает форму поросеночка, но нет, оно расползлось, как жидкая каша по тарелке. Сегодня такую на завтрак давали. И пусть бы она была просто баландой на воде, безвкусной и малопитательной, так к ней добавили прогорклого маргарина. Он испортил и без того отвратное варево, и Лариса не смогла съесть ни ложки. Теперь в животе урчало.

— Ты чего развалилась, дура? — услышала она хриплый голос.

— Лежу, никому не мешаю, — ответила Лариса.

— Это ты Медведю скажешь, когда она к тебе подкатит со своей Машей.

Медведем они называли надзирательницу. Лютую и огромную, как гризли. А Машей она нарекла свою дубинку, которой охаживала заключенных по поводу и без.

— Да пошла она, — беспечно проговорила Лариса и перевернулась на живот, чтобы зарыться лицом в молодую травку. Она тонко пахла и нежно щекотала кожу.

— Медведь решит, что ты что-то тут ныкаешь, и шмон тебе устроит. Вставай, говорю.

Лариса понимала, что подруга от нее не отстанет, поэтому послушалась ее. Женщину звали Ириной, кликуха — Баржа. Баржа не потому, что сокамерница была толстой или медлительной. Села Ира на двадцать лет за то, что угнала плавсредство, груженное астраханскими помидорами (была пьяной в дым), но с его управлением не справилась, налетела на деревянный пирс. На нем два мужика рыбачили, а жена одного из них загорала. Мужики погибли, один на месте, второй в больнице скончался от внутренних кровотечений, а женщина инвалидом осталась — ей легкое пробило острой деревяшкой.

— Пойдем в волейбол поиграем, — предложила сокамерница.

— Ты же знаешь, не люблю я командные игры.

— Да ты ничего не любишь, даже секс, — скривилась она. Когда женщин поместили в одну камеру, Баржа активно принялась за Ларисой ухаживать. В конечном итоге забралась ей под тюремные трусы-парашюты, но никакого удовольствия от победы не получила. Лара лежала как бревно с постным выражением лица. Даже в небо она смотрела с бóльшим интересом.

— Отвали, Ира.

— Коза!

Баржа показала ей неприличный жест и «отвалила». Она не обиделась на Ларису. Как и та на Иру. На зоне дружба была суровой. Не женской. Даже не мужской. Первобытной. Подруги могли не только друг друга обматерить, но и подраться. Однако если на одну из них наезжал человек сторонний, другая или другие вставали за свою горой.

Лариса двинулась вдоль забора из колючей проволоки. Она поправилась за последние годы. Эта зона по сравнению с предыдущей казалась ей санаторием, Казачиха расслабилась и заплыла. Кормили их ужасно, но лучше, чем в Сибири. К тому же тут у зэчек была возможность получать посылки с воли. Ларисе никто их не слал, но той же Барже отправляли регулярно. Она не жадничала, делилась с сокамерницей.

Барже оставалось сидеть пять лет, но она надеялась на условно-досрочное. Лариса не надеялась ни на что. Поэтому мысленно готовилась к тому, что остатки дней своих ей придется коротать за колючей проволокой и с новой сокамерницей. Но, с другой стороны, у нее появится кто-то на воле. Баржа не бросит. Будет писать письма и присылать сахар, чай и овсяное печенье — они обе его обожали.

В Сибири Лариса сидела в одиночке, как и все остальные. Двадцать три часа в сутки ты находишься в четырех стенах. От одной до другой четыре с половиной шага в обоих направлениях. Есть шконка и «параша». Все! Даже окна нет. Каждого заключенного на час выводили из камеры для водных процедур и небольшой прогулки по внутреннему двору. Еду приносили раз в день, передавали через окно в двери. Многие в этой изоляции сходили с ума. Кто-то кончал с собой, разбивая голову о стену — другого варианта свести счеты с жизнью не предоставлялось. Но за хорошее поведение поощряли. Приносили книги в мягком переплете и мелки для рисования. Эти вещи были безобидны, и гражданин начальник не видел ничего плохого в том, чтобы позволить упырям, сидящим под замками в его тюрьме, немного разнообразить свою жизнь. Лариса вела себя хорошо, поэтому имела возможность читать и рисовать на стенах. Поскольку книги меняли редко, она выучила наизусть все. Не только «Евгения Онегина», стихи хорошо запоминались, но и «Воскресение» Льва Толстого. А какие картины она писала! Раньше думала, без таланта, а оказалось, есть он. Мелков мало, и они всего пяти цветов, прежде чем сделать штрих, полдня думаешь. В итоге за месяц-полтора получаешь милый пейзаж или натюрморт. Сначала Лариса людей рисовала. Но они пугали ее. Смотрели со стен, буравя глазами, и даже в кромешной тьме она чувствовала их взгляды…

Пожалуй, она, как многие, сошла бы с ума. Не через месяц, год, два, а через десять. Но тюрьму «Черная дыра» закрыли. На ее содержание уходило слишком много государственных средств. Страна находилась в кризисе, КГБ прекратило свое существование, и затерянная среди тайги зона, автономно отапливаемая, освещенная, укомплектованная квалифицированными кадрами, проживающими на территории, получающими двойную зарплату и полное обеспечение, стала обузой для новой России. Ухудшить условия для работников, плюнут и уволятся. А заключенным и не ухудшишь. Разве что мелки отберешь. И на работу их не выгонишь. Нет ее в округе, работы этой. Сначала «Черная дыра» перестала принимать новых зэков, сократила штат, но спустя год закрылась. Тех, кто остался в живых, раскидали по другим тюрьмам…

Лариса попала в эту.

Первое время наслаждалась лишь тем, что ее окружали люди. Ни с кем не общалась, просто слушала разговоры. Когда к ней обращались, молча пожимала плечами. Все решили, немая. Баржа тоже так думала и не приставала. Ей хотелось женщину говорливую. Чтоб рассказывала Ире, как любит ее и ценит. А еще кричала во время секса. А немая только пыхтеть будет. Какая ей от этого радость?

Как-то уже после отбоя Баржа услышала:

— У меня сегодня день рождения.

Ирка едва со своих нар не свалилась.

— Ты разговариваешь?

— Да.

— С ума сойти. А чего два месяца молчала?

— И так было хорошо.

— Как в анекдоте про борщ?

— Не знаю такой.

— Мальчик до семи лет не разговаривал. А вдруг сели ужинать, он говорит: борщ пересолен. Они — так что ж ты раньше молчал? Претензий не было.

— Смешно, — Лариса даже улыбнулась.

— У тебя в натуре сегодня днюха?

— Да.

— И сколько тебе брякнуло?

— Не важно. Я почему это вслух сказала? Просто впервые за долгие годы вспомнила.

Баржа пыталась продолжить разговор, Но Ларисе хватило и двух минут. Пожелав сокамернице спокойной ночи, она замолчала еще на месяц.

Все зэчки считали, что находятся в аду. Даже те, что имели уже третью ходку. Говорили, что хуже тюрьмы не видели. Казачиха улыбалась. Знали бы они, что такое ад…

Возможно, в лагерях для репрессированных были условия хуже. Люди там работали на износ, подвергались насилию и унижению, но имели возможность общаться друг с другом, дышать свежим воздухом, перемещаться. Лара все бы отдала за то, чтобы ее привезли на стройку и заставили рыть яму или замешивать гудрон. Она могла бы видеть, обонять, ощущать на своем лице порывы ветра, уколы снега, ласковое солнечное тепло. Да пусть бы ее комары жалили, плевать… В «Черной дыре» не было даже крыс. И тараканов, которые, как говорят, везде.

В мордовской зоне Лариса оттаяла. Произошло это не за день, месяц, даже не за год. Когда спустя двенадцать месяцев Баржа поздравила Казачиху с днем рождения (запомнила дату, подумать только!) и преподнесла ей в подарок торт из размоченного в молоке печенья, политого сгущенкой, то только кивнула в ответ и, разрезав угощение на две части, ушла есть свою на нары. Баржа обиделась и тоже перестала с сокамерницей общаться. Но спустя какое-то время получила от нее в подарок портрет. На нем была Ирка, не такая, как на тот момент, стриженая, беззубая, с ввалившимися щеками, а молодая, хорошенькая — она показывала Ларе фото, и та по памяти нарисовала ее. Тогда-то они и сдружились.

Казачиха общалась и с другими зэчками, но скупо. В массовых играх не участвовала, и не важно, спортивными они были или карточными. Но слушала трепотню охотно. Со временем научилась не морщиться, слыша матерные слова, и разбираться в блатном наречии. Надзирательницы к ней относились лояльно. Казачиха не доставляла им хлопот, поэтому ее не трогали. Разве что Медведь, но она цеплялась ко всем, кто под руку попадался. А вот Баржа часто бузила, поэтому то и дело попадала в карцер. Сегодня она только вышла из него, поэтому вела себя паинькой, а козой и дурой сокамерницу обзывала, потому что соскучилась. Обычно она употребляла более крепкие выражения.

— Бабы, гляньте! — донесся до Лары голос одной из зэчек. — Каких гарных хлопцев к нам ведут! Очкарика я бы прямо съела.

— А мне дайте второго, носатого, — подключилась следующая. — У них как у коней хозяйство. — Естественно, было употреблено другое слово.

Лариса посмотрела за забор. За проволокой и обычной сеткой-рабицей под током метрах в двадцати от двора, где зэчки гуляли, к зданию конторы (они так называли место, где заседают начальник и его приближенные) направлялось двое мужчин. Один в очках, второй без. Что он носатый, Лара не увидела. Наверняка охочая до конского хозяйства урка себе это придумала.

— Как думаешь, проверка? — спросила у Лары Баржа, подбежав и встав рядом.

— Не похоже. Ребятам чуть за тридцать.

— Журналисты?

— Нет. Менты.

— Да ладно. Ты их на раз вычисляешь? — Лара пожала плечами. — Очкарик не похож, а носатый — да.

— Да обычный у парня нос. Длинноватый немного, но все в пределах нормы.

Тут во двор выкатилась Медведь и, поигрывая Машей, направилась к зэчкам. Те тут же возобновили игру, но без Баржи. Она осталась стоять рядом с Казачихой.

— По чью душу, как думаешь? — спросила Ирка.

— Точно не по мою, — хмыкнула она. — Я для внешнего мира не существую.

— Когда-нибудь ты мне расскажешь свою историю?

— Даже тебе нет.

— Она такая стремная?

— Хуже.

— Мы ведь так и не смогли узнать, за что ты тут сидишь.

— Как и ты, за убийство. Статья 105 УК РФ. Я же говорила тебе.

— Да, но скольких ты убила? Точно больше одного, иначе не сидела бы так долго.

Казачиха развернулась и пошла прочь. Она всегда так делала, когда к ней начинали приставать с расспросами. Ее и так не трогают, так зачем пугать зэчек своим «послужным списком».

Лара отошла на другой конец двора. Чтобы Медведь не придралась, встала на видном месте. Задрав лицо к небу, закрыла глаза. Облака рассматривать уже не хотелось, только насладиться солнечным теплом. Дать ему пощекотать веки. У нее были чувствительные глаза. От яркого света воспалялись, краснели и даже гноились. Из-за этого приходилось носить очки с дымкой. Но в «Черной дыре» у нее отобрали их. И те десять часов, во время которых в камере горел свет, Лариса читала, рисовала… Еще плела из ниток, выдернутых из потрепанной робы, браслетики. Планировала веревку, пока не поняла, что ее не за что будет закрепить и повеситься не удастся. Первое время глаза воспалялись, краснели, гноились, но в конечном итоге привыкли. Что не убивает, делает сильнее? Да, пожалуй, она эволюционировала. Избавилась от светобоязни и гастрита. В «Черной дыре» кормили чечевичным или рисовым супом, картошкой, пшеном, перловкой. Давали чай с сухарями и одним кубиком сахара. Бывало, баловали морковью и капустой. Лучше, когда это подавалось в сыром виде. Да, грязное, но зато живые витамины. Просидев на такой диете год, Лариса забыла о болях в желудке (в нем только урчало постоянно от голода), изжоге, отрыжке.

…Через пять минут прозвучал сигнал, означающий, что прогулка закончена. Женщины под присмотром Медведя и еще двух надзирательниц построились и зашагали к казарме. Зайдя в нее, Лариса услышала оклик:

— Казакова! — Обернулась, увидела заместителя начальника. — Следуй за мной.

Баржа тут же протолкалась к подруге и шепнула ей:

— Ты чего натворила?

Лариса пожала плечами.

— А что случилось, гражданин начальник? — обратилась к заму Ирка.

Он не удостоил ее ответом, а Ларису поманил пальцем. Она, как велели, последовала за ним.

Ее привели в контору. Но не в главный кабинет и даже не к заму. В библиотеку!

Лариса двинулась между стеллажами к столу, за которым обычно сидела Касатка. Слабо видящая, косоглазая библиотекарша. Тот, кто дал ей кличку, по всей видимости, не знал, что касатка пишется не через «о», а через «а». Сейчас место зэчки-книголюбки занимал носатый. Очкарик расположился поодаль. А Ларисе следовало занять кресло, стоящее по другую сторону стола. На него ей указали.

— Здравствуйте, Лариса Андреевна, — поприветствовал ее носатый. — Я майор Багров. Рядом со мной коллега, капитан Комаров. Мы из московского уголовного розыска.

— Значит, не ошиблась, — пробормотала Лариса.

— Что вы сказали?

— Я сразу поняла, что вы менты. Только никак не могла предположить, что по мою душу.

— По вашу, Лариса Андреевна, — закивал очкарик.

— Уж не родственник ли ты Алексея Комарова? — поинтересовалась Лариса.

— Сын.

— Надо же, как не похожи.

— Вы не первая, кто это говорит.

— С тобой я разговаривать не буду, — тут же заявила она.

— Как так?

— Очень просто. Не буду, и все. И не заставите. А вздумаете угрожать, знайте, я живой выбралась из «Черной дыры», откуда сбежали даже тараканы и крысы…

— Лариса Андреевна, успокойтесь, пожалуйста, — обратился к ней Багров. — Никто вам угрожать не собирается. Не знаю уж, что там в вашей «Дыре» творилось, но сейчас не те времена, когда пытают людей.

— Смешной… Иди расскажи это товаркам моим. И в ледяной воде держат, пока признание не подпишет. И сапогами бьют, и собаками травят.

— А вы их не слушайте, врут они. — Он сделал знак коллеге. Кивнул на дверь, но Комаров упрямо мотнул головой. — Митяй, выйди, — приказным тоном проговорил майор. Глаза его тут же потемнели, стали колючими.

Комаров матерно выругался, но подчинился. Когда за ним закрылась дверь, Лариса спросила:

— Что вам от меня нужно?

— Для начала информация. Если она заслужит внимания, то сотрудничество.

— А что взамен?

— Обсудим.

— Пообещаете мне досрочное освобождение?

— Кстати, почему вы ни разу не попробовали его добиться? Пожизненно заключенных женщин, как правило, выпускали через двадцать пять лет. Вы сидите больше.

— Мальчик, мальчик… Ты ничегошеньки не понимаешь.

— Я знаю, что вас не расстреляли, но похоронили заживо. Не в буквальном смысле, конечно. Шанс на жизнь дали, пусть и минимальный. Я слышал о «Черной дыре», это адово место. Но вы сейчас сидите передо мной и выглядите… я бы сказал, даже цветущей. Без очков вам, кстати, лучше.

— Просто прошла моя аллергия, и глаза выглядят нормально. Какая информация вас интересует?

— С вами за последние годы кто-то связывался?

— Нет.

— Я не о родных или близких. Про посторонних спрашиваю.

— Повторяю, нет. Я единственная тут, кто не получает писем. Можете проверить.

— Обязательно это сделаю. А звонки?

— У меня нет мобильного телефона, а что на стационарный не звонят… Вы тоже можете проверить. Я пить хочу. Можно воды?

— Да, конечно. — Он протянул ей бутылку, которая стояла на столе. — Если разговор задастся, я могу попросить принести нам чая и чего-нибудь к нему.

— Я бы потянула ради этого время, да скоро ужин. Давайте сразу к делу: почему вспомнили обо мне спустя столько лет? И как нашли?

— Моя бабушка когда-то служила в КГБ, по своим старым каналам пробила.

— Выходит, не все мои следы Сенька подтер.

— Кто такой этот Сенька?

— Тоже комитетчик. Протеже Андрея Геннадьевича Петровского. Он боготворил его и сделал все, чтобы не осквернить память о нем, поэтому мое дело не подверглось огласке. И меня от вышки спас, хотя я его чуть не угрохала. Дурачок, он думал, что страна будет вечно помнить о великом Петровском, но сейчас, как я слышала, молодые даже не знают, кто такой Андропов. А он ведь у руля страны стоял и был мощным политиком.

— Фамилию Сеньки не скажете?

— У бабушки спроси, — криво усмехнулась Лариса. — А теперь к первому вопросу, на который ты пока не ответил.

— Почему о вас вспомнили? Сами как думаете?

— Никак. Мне в принципе все равно, поэтому не стану и голову ломать.

Багров впился взглядом в лицо Казачихи. Наверное, специально поддал жару (а точнее, холоду), чтобы Ларису пробрало. Мальчишка! Пусть и майор. Тут тяжелым взглядом может напугать только начальница, да Медведь, и то не Ларису. Поэтому она стала ждать, когда Багров заговорит. И через секунд десять услышала:

— У вас появился подражатель.

— Чего?

— Кто-то убивает так же, как и вы когда-то. Душит струной. На счету маньяка уже три жертвы.

И вот тут Лариса удивила саму себя. Она что-то почувствовала… Что именно, не разобрала. Но это была яркая эмоция, которая заставила ее расхохотаться.

Она смеялась и не могла остановиться. Даже когда в библиотеку вбежали очкарик и охрана, Казачиха исторгала из своего горла звуки, похожие на крик чайки. Замолчала она только после того, как ей сделали успокоительный укол. После этого Ларису отвезли в лазарет, привязали к койке, но она уже этого не осознавала.