Клавдия встала рано. Специально, чтобы проследить за «оккупантами». По отработанной годами привычке накинув поверх ночной рубашки халат, она вышла из спальни. Спала Петровская в шерстяных носках, поэтому могла не обуваться.

Оба жильца находились в кухне. Гриша торопливо готовил себе чай и бутерброды, мечтая о том, чтобы поскорее закончить и скрыться в своей келье. Наталья же, как говорится, ни в чем себе не отказывала. Она жарила яичницу на хозяйском масле (сама она покупала обычное подсолнечное, но Клавдия уловила аромат оливкового, первого отжима), выпросив для нее колбасу у Гриши. Ходила по кухне полуодетой. Пила дрянной кофе, который считала элитным, поэтому варила, капая на плиту убежавшей пеной. Сигареты только ей не хватало… Да, пожалуй, ложечку коньячка в ту бурду, что она за бразильскую арабику принимала…

— Доброе утро, — громко проговорила Клавдия Андреевна, насмотревшись на «оккупантов».

Услышав ее голос, оба вздрогнули. Гришка еще и бутерброд уронил. Да колбасой вниз. Пришлось парню не только выкидывать ее, но еще и пол обезжиривающим средством протирать.

— Как вы сегодня рано, — заметила Наташка. — И вам доброго утра.

— Плиту помой, — бросила Клавдия, пройдя к окну и приоткрыв форточку. Ей не нравилось, как пахло кофе. А вот аромат яичницы пришелся ей по вкусу. Петровская решила, что, когда «оккупанты» покинут квартиру, она себе тоже яичницу приготовит.

— Я повесил новый крючок в ванную, — сообщил Гриша. Колбасы у него больше не осталось, и пришлось парню сделать один так называемый гамбургер — два куска хлеба, между ними так называемый сервелат. С ним и чашкой чая он отправился к себе в келью.

— Клавдия Андреевна, — обратилась к Петровской Наташка, — завтра ко мне гости придут. Довожу до вашего сведения.

— Что за гости?

— Друзья.

— Мужчины?

— В том числе. — Наташка вывалила яичницу на тарелку и уселась за стол, чтобы ее слопать.

— Допускается не больше пятерых…

— Мужчин?

— Гостей.

— Их будет как раз столько. Две супружеские пары и еще один парень.

— Твой кавалер?

— Ухажер. Пока я его на расстоянии держу. Посмотрим, что подарит. У меня, если что, день рождения.

— Сейчас принято отмечать праздники в кафе.

— Моих денег хватит только на шашлычную или чебуречную, а мы хотим суши поесть. Так что закажем на дом. Это значит, кухня не пострадает.

— Радует, — проворчала Клавдия. Наташка хоть и протерла плиту, но оставила разводы. — Музыку включать можно до одиннадцати. После полуночи отбой.

— Метро до часу. Разойдемся где-то в ноль тридцать. Пойдет?

— Ухажера тоже вон. За двоих жильцов плата больше будет.

— Даже если он всего на одну ночь останется?

— Тут не бордель, — сурово проговорила Клавдия и направилась в ванную.

Там она находилась не очень долго. Всего лишь умылась и почистила зубы, но когда вернулась в кухню, там никого не было. Наташка не только успела слопать яичницу, но и помыть за собой тарелку и вилку. Стол, правда, не протерла, и на нем остались крошки и капелька кетчупа. Клавдию Андреевну раздражала и поражала эта нечистоплотность. Ладно бы эта девица во дворце росла и привыкла, что за ней слуги убирают, так нет, родилась в простой рабоче-крестьянской семье. Самой Петровской трудно пришлось. За порядком в квартире и доме всегда кто-то следил. Единственное, что она делала сама, так это заправляла кровать. На этом настаивал отец, который отслужил пять лет на Морфлоте, и там его выдрессировали так, что он, будучи членом правительства, вставая, тут же приводил свое спальное место в идеальное состояние. Клавдия ничего не умела, ни белье стирать, ни тем более его гладить, ни полы мыть, а тем паче окна… Но научилась! А что оставалось? Не в хлеву же жить…

Клавдия собиралась ткнуть Наташку носом в крошки и каплю, но тут услышала бренчание. Женщина замерла, пытаясь понять, откуда идет звук. Оказалось, он доносится из комнаты Гриши. Клавдия Андреевна пошла на него. Дойдя до двери, которую «оккупант» только прикрыл, она увидела его сидящим на кровати с гитарой в руках. Григорий сначала просто перебирал струны, а потом заиграл… Чисто, нежно, очень красиво. Клавдия уловила в мелодии мексиканские мотивы, и перед ее мысленным взором возник океанский берег, закат, хижина под крышей из пальмовых листьев, на крылечке хижины сидит юноша, черные кудри которого треплет ветер, в его руках гитара, и он играет на ней для нее, Клавдии…

Такого в ее жизни никогда не было, но картинка родилась сама собой и пусть на миг, но порадовала. «Надо поменьше смотреть мексиканских сериалов!» — мысленно рявкнула на себя Клавдия. Она недавно увлеклась ими. Пустыми, неубедительными, порою откровенно нелепыми, но она не вникала в сюжеты, ей нравились виды, люди, костюмы, музыка… Так похожая на ту, что сейчас звучала.

Когда Гриша закончил, Клавдия ему похлопала. Парень вздрогнул и обернулся.

— Извините, если потревожил, — пробормотал он, резко убрав гитару за диван.

— Ты извиняешься даже после того, как тебе поаплодировали, — неодобрительно протянула Клавдия. — И что с тобой не так, парень?

— Вам правда понравилась моя игра? Я думал, вы троллите меня…

— Не имею ни малейшего понятия, что это значит.

— Высмеиваете, издеваетесь.

— Так бы сразу и сказал. Нет, я тебя не троллю. У тебя истинный музыкальный дар. Странно, что ты закапываешь его в землю.

— Я говорю то же самое, — услышала Клавдия за своей спиной Наташкин голос. — На свадьбах мог бы играть, например. В ресторанах. По-любому больше зарабатывал бы, чем сейчас в своей службе очистки… Или как там она называется? — Наташка бесцеремонно толкнула дверь и вошла в комнату. — Смотри-ка, струны натянул, — заметила она, указав на гитару. — Точно бабу завел. И теперь сочиняет ей серенады.

— Никого я не завел, — буркнул Гриша.

— Тогда почему начал играть? Я ни разу не слышала, чтоб ты просто бренчал, а тут концерт с самого утра.

— Не твое это дело, — рявкнула на Наташку Петровская, сделав это вместо Гриши. — И выйди из комнаты, ввалилась без приглашения.

— Сами-то!

— Я стою за порогом. Предлагаю и тебе перешагнуть его…

— А может, Гришаня не хочет этого? Что, если он влюбился именно в меня?

Лицо Гриши вытянулось и стало похоже на кабачок. Клавдия не выдержала, расхохоталась. «Оккупанты» застыли. Они не разу не слышали, как их квартирная хозяйка, она же Сталин (именно так они ее прозвали), смеется. При них она даже улыбалась крайне редко.

— Вы, оказывается, это умеете? — пораженно протянула Наташка. — А я думала, вы как герой детской книжки «Проданный смех». Когда-то обменяли веселье на… Эту трешку?

Клавдия никак не отреагировала на Наташкину реплику, развернулась и ушла к себе.

Когда-то ее смех кружил головы мужчин так же, как ее прекрасная фигура и дивные глаза. В непроницаемо-черных очках и мешковатом дождевике именно этим смехом она привлекала к себе. Но после смерти мужа Клавдия стала смеяться меньше. Когда погиб сын, еще реже. А после кончины папы сама забыла, как он звучит. Поэтому в те редкие разы, когда смех вырывался из ее уст, Петровская удивлялась. Что за звук такой? Приятный слуху, но необычный.

Пока «оккупанты» собирались на работу, Клавдия размышляла, лежа на кровати. Что случилось с Гришкой? Почему он натянул новые струны на гитару, а главное, заиграл? Да так, чтобы услышала она, Клавдия! Дверь даже не закрыл, оставил щелку… Неужели понял, что она заходила в его комнату и трогала гитару? Но если и так, зачем этот концерт? Что Гриша пытался показать и доказать?

Если бы Клавдия была более внимательной к своим жильцам, то заметила бы это раньше.

…Она вышла из своего убежища, когда поняла, что осталась в квартире одна. И тут же направилась к комнате Гриши. Ей хотелось осмотреть ее еще разок, но едва она подошла к его келье, как во входную дверь позвонили. Клавдия Андреевна не сразу пошла открывать. Мало ли кто может явиться: сборщики подписей, чудом попавшие в подъезд попрошайки или торгаши, коммунальщики, сверяющие счетчики. Никого она видеть не хотела. Соседям Петровская тоже была не рада, но вынуждена была с ними контактировать. Поэтому после третьего настойчивого звонка отперла замок и распахнула дверь.

На пороге увидела двух молодых мужчин. Если бы они явились по отдельности, одного бы она приняла за страхового агента, а второго за нового хахаля соседки, та меняла их не реже, чем раз в год, и предпочтение оказывала охранникам и пожарным.

— Доброе утро, — поздоровался с ней «страховой агент». — Вы Клавдия Андреевна Петровская?

— Она самая. А вы кто?

— Мы из уголовного розыска. Я капитан Комаров.

— Багров, — представился второй. — Майор. — И сверкнул ксивой. Комаров сделал то же самое. — Мы можем войти?

Клавдия посторонилась. Полицейские переступили через порог и стали озираться.

— Разувайтесь на коврике и шагайте за мной, — скомандовала Петровская. Тапки мужчинам она не предложила, поскольку гостевых не имела.

Она провела полицейских в кухню. Усадила за стол. Сама встала у окна, привалившись спиной к подоконнику.

— Я вас слушаю, — сказала она и выжидательно посмотрела на визитеров.

— Можно попросить у вас водички? — обратился к ней Комаров. Кажется, он имел звание капитана.

— У меня только водопроводная.

— Все равно. Пить очень хочется.

— Так наливайте, не стесняйтесь. Стакан перед вами, кран тоже.

Конечно, у нее имелась и бутилированная вода, но она не собиралась угождать незваным гостям. А другая, наверное, чаю бы предложила…

— Вас не удивляет наш визит? — спросил Багров.

— Меня давно уже ничего не удивляет, мальчики.

— Мы хотели бы побеседовать о вашей сестре.

— Я единственный ребенок в семье.

— Хорошо, скажу иначе: о Ларисе Андреевне Казаковой.

— Не припомню такую…

— Бросьте, Клавдия Андреевна, — сердито пробухтел Комаров, оторвав рот от стакана с водой. — Мой отец вел ее дело, и мы из первых уст знаем, что вы по меньшей мере были хорошо знакомы с Казачихой.

— Твой отец как выглядел?

— Большой, усатый, рыжий.

— Как жаль, что ты пошел не в него, — хмыкнула Клавдия. — В нем невероятная харизма была. Он как чили-перчик, жгучий, красный, а вы… — Она смерила младшего Комарова взглядом. — Как овсянка на воде. — Парень (для нее все мужчины до сорока были парнями) скуксился. — Так что вы хотели узнать о Ларисе?

— Вы знаете, где она?

— Я не являюсь ее официальной родственницей, поэтому мне не сообщили о том, когда приговор привели в исполнение, поэтому место ее захоронения мне неизвестно. Предполагаю, что на тюремном кладбище.

— То есть вы не в курсе того, что ей заменили высшую меру на пожизненное заключение? — Клавдия покачала головой. — Выходит, сестра с вами не связывалась?

— Я прокляла ее, когда узнала, что она творила. А она меня после того, как ей сообщили, что я навела на нее.

— Отец об этом не говорил.

— Ее последней жертвой стал мой хороший знакомый. Дирижер по фамилии Ованесян. Он был у меня в гостях, когда приехала Лариса. Мы посидели втроем, немного выпили. Мой дом эти двое покинули вместе. У Ованесяна была машина, он любезно согласился подвезти Ларису… Утром его нашли мертвым. Я позвонила сестре, спросила, когда и где они расстались, она что-то блеяла… А я слушала и думала, не слишком ли часто мои знакомые погибают или пропадают. Тогда я и пошла в милицию.

— Чем Казачиха задушила Ованесяна?

— О, его она убила нетрадиционно — проломила череп.

— Решила изменить почерк?

— Нет, не смогла справиться. Ованесян был очень сильным мужчиной. Шея как у быка. Его за мясника принимали те, кто не знал о роде деятельности этого поистине тонкого и невероятно талантливого человека. Лариса пыталась его задушить. И, судя по бороздам на шее, струной. Но не смогла одолеть, поэтому шарахнула по голове монтировкой. У Ованесяна была очень дорогая машина, он боялся нападения и держал ее в кармане водительского кресла. А Лариса всегда садилась позади. Никогда рядом. Где-то вычитала, что самое безопасное место именно за водителем.

— Выходит, Казачиха троих струнами задушила. И все эти люди имели отношение к музыке.

Эти слова Комаров адресовал не Петровской, а своему коллеге.

— Вы объясните мне, с чем связан ваш интерес к делам давно минувших дней? — спросила у оперов Клавдия.

Те молчали и вели друг с другом немой диалог. Наконец ей ответили:

— С новой волной похожих убийств.

— Людей душат? И, коль вы акцентировали внимание на струне… Именно ею?

— Да.

— Сколько жертв?

— Три. За неполные полтора года.

Клавдия Андреевна отлепилась от подоконника, прошла к табурету и опустилась на него. Машинально взяла из вазочки сушку и сунула в рот. Вспомнив о том, что она не ее, а Наташкина, а она ничего у «оккупантов» не брала, даже соли или спичек, тем более без спросу, выплюнула на ладонь. Глупо, конечно, но Клавдия сейчас не очень хорошо соображала.

— А говорили, ничему уже не удивляетесь, — услышала она насмешливое замечание «овсянки».

Петровская от него отмахнулась. Затем дотянулась до плиты и включила газ. Ей совершенно определенно нужен чай. Им же, так и быть, она напоит незваных гостей.

— Вы думаете, что это Лариса? — спросила Клавдия.

— Пока мы не знаем, что думать.

— Но разве она могла сбежать из тюрьмы строгого режима? Именно в такой держат серийных убийц, не так ли?

— Вот вы говорили, она вас прокляла, — взял слово Багров. Теперь он не напоминал ни охранника, ни пожарного. Сразу видно — мент. Полицейскими Клавдия так и не научилась их называть. — Значит, возненавидела. Не посылала вам писем с угрозами?

— Если и посылала, они до меня не доходили. Я сразу после суда уехала в Кисловодск поправлять здоровье, провела там полгода, а вернулась уже в другую квартиру. Пока лечилась, мне подобрали обмен, и я вселилась сюда.

— Что же, почтовый ящик не проверили перед тем, как съехать?

— А зачем? — Клавдия встала, чтобы достать чашки и заварку. — Вот я с вами сейчас разговариваю и не могу отделаться от ощущения, что вы знаете меньше, чем я, о Ларисиной судьбе.

— Вы правы.

— Но вы же из полиции, а у вас базы, архивы всякие… Посмотрите в них.

Комаров открыл рот, чтобы ответить, но Багров удержал его от этого. Глазами повел так, что не только его коллега, но и Клавдия поняла, это означает «замолчи».

— Чаю? — спросила она у визитеров.

— Я лучше еще водички, — ответил Комаров.

— А я не откажусь, — сказал Багров. — Обожаю чай. Но только черный. В зеленом, красном не разбираюсь совсем. По мне, первый пустой, второй кислый. Говорят, еще белый есть, но я не пробовал.

— У меня как раз черный.

Клавдия взялась за приготовление чая и увлеклась этим. У нее имелась отличная заварка и старинный китайский горшочек для риса. Когда-то он входил в большой столовый набор. В наборе чего только не было, в том числе низкий пузатый чайник и чашечки с блюдцами. Но все побилось. Набор когда-то давным-давно отцу презентовали китайские товарищи. Матери набор не понравился, показался невзрачным, и она отдала его дочке. Клавдия же посуду оценила. Да, ничем внешне не примечательная, но сколько в ней тепла. Глина вбирала его в себя и как будто ярче раскрывала вкус продукта, находящегося в том или ином приборе. Обычная заварка в китайском чайнике превращалась в благороднейший напиток. До нынешних времен дошел лишь горшочек. Как раз в нем Клавдия и готовила сейчас чай, наблюдая за тем, как глина меняет цвет…

— У Ларисы Андреевны, кроме вас, были близкие люди? — услышала она вопрос Багрова и встряхнулась.

— Меня у нее тоже не было, как оказалось. Всю жизнь она соревновалась со мной, а когда поняла, что проигрывает, начала меня за это наказывать.

— Убивая тех, кто вам небезразличен? Но не легче ли было избавиться от вас?

— С Ларисой беседовали и психологи, и психиатры, и даже парапсихологи. В общем, все, кто разбирается в подсознании. Вот им и адресуйте свой вопрос. Или, повторюсь, изучите ее дело.

— Мне интересно ваше мнение.

Клавдия пожала плечами, затем взяла горшок двумя руками и водрузила его на стол. Еще минутка, и можно будет снять крышку, чтобы втянуть носом аромат.

— Она любила и ненавидела Клавдию, — проговорил «овсянка». — Поэтому делала ей больно, но не лишала жизни — без сестры мир стал бы пустым…

— Это версия твоего отца? — поинтересовалась Клава.

— Моя. Так что там с близкими? Родственники, друзья, любовники?

— Мать ее умерла, муж ушел к другой, детей не родила. Если с кем и дружила, то меня с этими людьми не знакомила. А тех, с кем она точно спала, я знала, и все они мертвы. Не исключаю, что имели место и другие, но серьезных отношений у Ларисы не было. После развода она потеряла веру в них.

— У вас не сохранилось, случайно, ранних фотографий?

— Ларисиных? Нет.

— А ваших?

— Зачем они вам?

— Так… — Комаров немного сконфузился. — Интересно было бы посмотреть.

— Он в вас, Клавдия Андреевна, заочно влюбился, — сообщил ей Багров. — Вот и любопытствует.

— Давно в меня никто не влюблялся, — улыбнулась Петровская. — А фотографий нет. Сгорели вместе с домом, в котором мы жили с сыном и сестрой.

— Отец видел какие-то, — не унимался Комаров.

— Они не мои — Ларисины. — Клавдия сняла крышку с горшочка и помахала ею, чтобы распространить аромат. — Если честно, у меня даже нет фото на памятник. Надеюсь, на нем будет только надпись. Но и это не обязательно. Все равно ходить на могилу некому.

— У вас не осталось родственников?

— Есть какие-то. Но я не общаюсь с ними… Ни с кем не общаюсь. Я перечеркнула прошлое, когда переехала в эту квартиру, а в настоящем есть только я. Поэтому с вами такая разговорчивая. Иногда хочется потрещать с кем-то.

— Но у вас жильцы, так ведь? Я видел молодежную обувь в прихожей.

— Оккупанты, — нахмурилась Клавдия. — А теперь давайте пить чай.

И она принялась осторожно разливать его. Пока делала это, думала о том, что пришла пора встретиться с одним человеком из прошлого… Если он, конечно, еще жив.