Глава 4
Воздушные бои
Все же аппарат заметили, подбежали солдаты, толкать к ангару стали. А Андрей с летнабом в штаб авиароты. Доложили о перестрелке с немецким авиатором.
– Ушел?
– Из пистолета попасть и повредить невозможно.
– И какие выводы, поручик?
– Пулемет нужен, господин подполковник.
– Хм, полагаю Максим тяжел.
– Конечно! Ружье-пулемет нужно.
В Российской императорской армии ручные пулеметы были, только их называли ружье-пулемет. Все образцы иностранного производства, поставлялись в Россию официально, по заказу Артуправления, все под русский винтовочный патрон сделаны. Например, Мадсен датский по прозвищу Чертова балалайка, поскольку часто давал утыкание патронов. Или французский «Шоша», который считался худшим из-за плохой надежности. А уважение солдат завоевал «Льюис» британский, характерного вида, с трубой кожуха радиатора ствола и круглым магазином сверху. Андрей помнил его по кинофильму «Белое солнце пустыни», из него боец Сухов стрелял.
– Знаете, поручик, я напишу прошение выдать нам ружье-пулемет. На складах крепости должны быть. Но установить попробуете сами.
– Слушаюсь, господин подполковник!
Чем прельщал «Льюис», так это магазинами большой емкости – 47 или 97 патронов. Авиационный бой скоротечен, сменить магазин некогда, а то и невозможно, иначе можно выпасть из кабины. Не откладывая в долгий ящик, Андрей пообедал и отправился на артиллерийские склады в крепость.
От щедрот своих и в расчете на пулемет подполковник выделил грузовик. Лучше, чем идти пешком. Андрей забрался на сиденье. Высоковато! А как тронулись, стало трясти довольно сильно. А чего другого ожидать, если колеса из литой резины, а не из пневматики. Зато проколов не боится, для армейского грузовика самое то! На дорогах полно подковных гвоздей, лошадей в армии и на гражданке полно, они основная тягловая сила. Андрей даже засмеялся. По этим дорогам современная легковушка и двести метров не проехала бы, а шиномонтажа нет, раньше все работы выполнял шофер. Уже подъезжая к крепости, шофер спросил:
– Господин поручик, нам куда?
– В цейхгауз.
Цейхгаузом еще со времен Петра Великого именовали склады. Подъехали, шофер мотор заглушил. Андрей направился к начальству. Штабс-капитан прочитал прошение, хмыкнул.
– Никогда не слышал, чтобы на аэропланах ружья-пулеметы ставили.
– Будут ставить!
– Мне не жалко, берите. А почему про патроны ни слова?
– Позвольте дописать. Сколько можно?
– Да хоть ящик.
Ящик вмещал два цинка винтовочных патронов. Для винтовки надолго хватит, а для пулемета – на несколько длинных очередей.
Пошли по цейхгаузу. В пирамидах винтовки стоят, на полках в одиночестве разобранный Максим – тело отдельно от станка и бронещита.
– О! Ружья-пулеметы! Берите.
Андрей выбрал Льюис, к нему два запасных магазина. Тяжеловато, пулемет без диска тринадцать килограмм весил, а с диском и патронами – больше пуда. Штабс-капитан кликнул солдата:
– Принеси ящик винтовочных патронов.
– Слушаюсь, ваш бродь!
Штабс-капитан бумаги оформил, Андрей расписался в получении. И пулемет, и ящик с патронами в кузов грузовика погрузили. Позже оказалось, что ни одно ружье-пулемет для авиации толком не подходило. Шоша ненадежен, Мадсен задержки дает, и магазин емкостью мал. А у Льюиса кожух вокруг радиатора ствола велик, при установке на турель при стрельбе в бок парусность велика, удержать даже сложно. Кожухи потом стали в авиации снимать, набегающего потока воздуха для охлаждения хватало. И плюс у Льюиса был – магазин большой емкости. И у всех общий недостаток – отработанные гильзы летели в кабину. При моторе сзади и толкающем винте попадали на пропеллер, повреждали его. Или, падая внутри кабины, зачастую клинили тросовые приводы рулей. Авиаторы сами шили мешки для гильз, приспосабливали. Только когда в серию пошли во Франции и Германии авиационные пулеметы, на них устанавливались с завода гильзоуловители. На советских самолетах такие мешки ставили с пулеметом ДА (Дегтярев авиационный).
Такой специфики Андрей не знал, впрочем, не знал еще никто из пилотов, опыта не было. На дирижаблях пулеметы ставили, но полетам они не мешали.
Боже! Как трясет грузовик! Кажется, пломбы из зубов выскочат. Подъехали к аэродромным мастерским. Солдаты подкатили аэроплан Андрея. Он на пальцах показал, что требовалось сделать. Вроде мелочь – железное кольцо и два вертлюга слева и справа, чтобы вести огонь по сторонам. Вперед не получалось. Про синхронизаторы стрельбы через винт Андрей знал, но не технические подробности. Но пусть для начала так, все лучше, чем палить из пистолета.
Очередной вылет на следующий день, по тревоге. Аэроплан к полету готов, заправлен. Взлетели с летнабом. В штаб авиароты поступил звонок из войск, что над ними барражирует дирижабль. С него и бомбы бросают, и артиллерийский огонь корректируют. Когда набрали тысячу метров и приблизились к передовой, дирижабль обнаружили. Жесткой конструкции, с крестами, с гондолой под брюхом. Андрей обороты мотору прибрал, пролетел рядом с дирижаблем. А как его сбить? В кабине дирижабля видны три воздухоплавателя. Андрей заложил разворот перед носом висящего «Цеппелина», а с дирижабля открыли стрельбу. Двое в авиашлемах из винтовок палить стали. В летящий аэроплан попасть непросто, упреждение брать надо. Андрей ручку на себя взял. «Ньюпор» над дирижаблем взмыл. Вдвоем с летнабом, свесившись за борт, по дирижаблю постреляли. То, что попали, сомнений не вызывало, «Цеппелин» огромен, и промахнется только слепой. А толку нет. Дирижабль как плыл неспешно, так и продолжал. Ни гореть, ни терять высоту не думал. Цель вот она, рядом, а сбить невозможно! Вернулись на аэродром. Андрей подробно доложил командиру, что дирижабль нашли, атаковали, обстреляли, но задачу не выполнили. Андрею самому обидно.
– Думайте, поручик! – Подполковник явно недоволен был.
Так и другие пилоты ничего предложить не могли. Пожалуй, выручили бы зажигательные или трассирующие пули. Но существовали ли такие в 1914 году? Андрей направился к цейхгаузу. В каптерке сидел давешний штабс-капитан.
– Добрый вечер! – не по-уставному поприветствовал Андрей.
– Авиатор! Установил?
– Сначала станок склепать надо, механики трудятся. Я по другому делу.
– Да вы присядьте, поручик.
Андрей сел на стул.
– Летал я сегодня на задание. Германский «Цеппелин» корректировал огонь батарей. Пострелял я по нему из пистолета, как слону дробина. Не найдется ли что-нибудь эдакого?
Андрей покрутил кистью руки.
Состояние патронного дела в России считалось благополучным, пока не началась война. Каждый месяц императорской армии требовалось 150 миллионов винтовочных патронов, к 1917 году потребность эта возросла до 350 млн, а все заводы могли дать 150 млн. Правительство сделало большой заказ на боеприпасы в США и Англии. Не только патроны, но и снаряды, те во Франции.
Когда был создан патрон к трехлинейке, пуля к нему была тупоконечной. В 1908 году ее заменила остроконечная, улучшившая баллистику. Но специальных патронов не производили, лишь в 1916 году небольшими партиями стали выпускать бронебойные пули Кутового. Связано это было с появлением на фронтах броневиков и танков. Остроконечная пуля пробивала стальной немецкий шлем на 1700 метров, а бронебойная 7 мм стали по нормали (под углом в 90 градусов) – на 550 метров. Кирпичную кладку в 12 см пуля пробивала на дальности 200 м.
И тут штабс-капитан удивил:
– А карабин или винтовка на аэроплане есть?
– Нет, только пистолеты. Да и возьми мы винтовку, толку-то что?
– Э, не скажите, батенька! Минутку.
Штабс-капитан исчез в темном чреве цейхгауза, а вернулся с двумя пачками патронов. Обычные пачки из вощеной бумаги, в которые укупоривались патроны с обоймами, по пять штук. Как-то уж очень бережно уложил их на стол.
– Спешу обрадовать, господин поручик! Новинка, только получили.
– Какие-то особые патроны?
– Противоаэростатные!
– Какие? – переспросил Андрей.
Ему показалось – ослышался. Сроду не знал, что в номенклатуре патронных заводов есть такие. Штабс-капитан взял обойму, выщелкнул патрон.
– Смотрите, на вершине пули высверлено углубление, засыпан туда мелинит, и вставлен обычный капсюль. Стоит пуле попасть в оболочку дирижабля, как последует небольшой взрыв. Пожалуй, не взрыв, громко сказано. Но вспышку пламени обещаю. Сам пробовал по доске стрелять, работает. Но просьба обращаться осторожно, а то хлопнет в кармане.
– Вот спасибо, не ожидал. Я еще гранаты видел.
– Да, получили гранаты Рдултовского. Полтора фунта весом, из них половина на мелинит приходится.
Мелинит был распространенным в то время взрывчатым веществом, в виде порошка, применялся в основном в горном деле для подрыва породы. Эффективность была меньшей, чем у тротила, но в производстве почти вдвое дешевле.
– А можно пару гранат для пробы?
– С аэроплана думаете бросать?
– Именно так!
– Тогда берите пятак. Пусть отведает германец подарки с небес. Вы ведь и в окоп сверху можете угодить?
Андрей кивнул. В окоп с горизонтального полета не получится, а вот в капонир вполне. Для Андрея главным было показать немцам боевую мощь. А то летят они с летнабом, а германские пехотинцы, не скрываясь, пялятся, руками показывают. А кое-кто из винтовок по аэроплану палит. Бояться должны, при виде летательного аппарата в щели забиваться, как крысы.
Штабс-капитан не пожалел солдатского вещмешка. Принес в нем гранаты.
– Пользоваться умеете?
– Напомните, пожалуйста.
– Нажали клавишу на ручке, сорвали страховочное кольцо и бросаете. Взрыв через пять секунд.
– Понятно. Благодарю вас. Если все удачно получится, с меня шустовский коньяк.
Андрей не блефовал, из отпуска привез пару бутылок. В крепости была пара лавок, но спиртное в них не продавали даже в мирное время, не то что в военное.
Нагруженный боевым железом Андрей вернулся в авиароту. У начальника караульной службы карабин истребовал. Сам, по одному, противоаэростатные патроны в магазин снарядил.
И когда на следующий день вылетел к передовой, поперек груди карабин на ремне висел, а слева, между сиденьем и бортом, привязан вещмешок с гранатами. Хотелось испытать, но дирижабля или привязного аэростата не было. Зато увидел немецких пехотинцев. Покуривают, на подлетающий аэроплан поглядывают. Андрей гранату одной рукой достал, ручку на себя отдал, снизился. Одной рукой гранату в боевое состояние привести нельзя. Ручку управления между ног зажал, в руке клавишу сжал, кольцо сдернул и за борт швырнул. Прикинул приблизительно, куда граната упадет. Ведь какое-то время она будет не только падать, но и вперед лететь, по параболе. Опыта сброса гранат или бомб с самолета не было. Тут же взял на себя ручку управления, затем правую ногу на педали вперед подал, перекашивая крылья. Такой способ крена аэроплана назывался гошированием, а еще и ручку вправо резко отклонил. Аэроплан заложил крутой вираж с резким креном, правое крыло в землю смотрело.
Хлопка Андрей не слышал, видел облачко черного дыма. Немцы попа́дали. То ли от ранений, то ли от испуга. Один пехотинец стал из положения лежа по аэроплану из винтовки палить. Вот гад! Андрей рукой гранату нащупал, кольцо сорвал и за борт смертоносную железяку выбросил. А сам газу дал, удаляясь от передовой. Обернулся посмотреть. Граната взорвалась в воздухе, немного не долетев до земли. Получалось, оптимальная высота сброса метров сто – сто двадцать. Слишком низко. Опытный стрелок из винтовки моментально собьет. Стало быть, для нанесения урона пехоте гранаты не годятся, нужны авиабомбы. У них взрыватели контактного действия. Коснулась бомба земли – взрыв. А у гранаты взрыватель срабатывает по времени и запал долго не горит.
Зато следующим днем Андрей понял, для чего можно использовать гранаты. Вылетели с летнабом. Андрей ему карабин вручил и наказал:
– Пули особые, стрелять только по дирижаблю или аэростату.
Провели аэрофотосъемку позиций германских у Лика, уже возвращались к себе на аэродром, как увидели дирижабль. Не фирмы «Цеппелин», те большие. Этот поменьше, со стороны наших позиций идет. Андрей с превышением по высоте метров на сто летит. Дирижабль заметили поздно, снизиться не успевают. Андрей решил над дирижаблем пройти, потом заложить боевой разворот, снизиться и поравняться. Тогда летнабу удобно стрелять будет. Немного не долетев, вдруг непонятно для себя вытащил гранату из вещмешка, сдернул кольцо и швырнул за борт. Особо не на-деялся на результат. Но полагал, множество осколков издырявят оболочку, газ выходить начнет. Взрыва не слышал, а дымок и вспышку видел, прямо у покатого бока дирижабля. А потом ахнуло так, что самолет едва не лег на борт, Андрею стоило больших трудов не дать аппарату перевернуться. Это настигла ударная волна. Крутой вираж заложил. Объятый пламенем дирижабль падал на землю. Еще крутились винты двух его моторов, но это уже была агония, потому что были видны внутренние шпангоуты. После взрыва гранаты оболочка была посечена, а водород воспламенился и рванул. Андрей описывал круги большого радиуса, пока дирижабль не рухнул на землю.
– Ура! – заорал он.
И тут же недалеко взрыв в воздухе. Германские зенитчики открыли огонь. Надо сматываться, иначе собьют. Андрей заложил боевой разворот, затем пологое пике с набором скорости. Так в аэроплан не попадут, угловая скорость велика. Передовую перелетел, имея двести метров высоты. Вот и свой аэродром виден. Сел, чувствуя себя победителем. К подполковнику направились вдвоем. Все же летнаб свидетель. Андрей о победе доложил.
– Погоди радоваться, вот пехота доложит, что видела, тогда запишем на твой боевой счет.
К сожалению, горящий дирижабль наша пехота не видела. Андрей его сбил над германской территорией. К слову сказать, больше дирижаблей Андрей здесь не видел. А вот через неделю увидел привязной аэростат. Такие поднимались практически на позициях артиллерийской батареи, и корректировщик передавал данные командиру. В случае опасности – вражеский самолет или резкое ухудшение погодных условий – солдаты на лебедке опускали воздушный шар. Андрей возвращался уже с аэрофотосъемки и увидел воздушный шар слева от своего маршрута. Для немцев появление русского аэроплана было неожиданным, «Ньюпор» появился со стороны германского тыла. Андрей повернулся к летнабу, показал рукой на воздушный шар, потом показал на карабин. Стреляй, мол. Говорить бесполезно, цилиндров на моторе девять, а глушителя нет. Выхлоп мотора буквально в полуметре от лица пилота, грохот сильный, а еще вонь сгоревшего бензина и масла. Моторы «Гном» всегда отличались повышенным масляным аппетитом. Иной раз после полета лицо у пилота черное, в копоти, только кожа и глаза под очками светлые. Кагальницкий кивнул, стянул ремень, передернул затвор. До воздушного шара двести метров, сто. Андрей повернулся к летнабу, кивнул. А сам плавненький вираж, блинчиком, без крена, чтоб стрелять удобно было. Понимал ведь, воздушный шар не дирижабль, нет внутри оболочки взрывоопасного водорода, а только нагретый воздух. А злость брала, попугать хотел. Между тем получилось здорово. Цель огромная, и летнаб не промахнулся, все же офицер, военное училище окончил. Выстрел! Через мгновение пуля оболочки достигла, вспышка, и на оболочке дыра с голову размером. А летнаб вторую пулю послал, третью. Солдаты на земле лебедку крутят, как пчелой ужаленные. Воздушный шар вниз пополз, да, видимо, теплый воздух вышел, заместился холодным, шар начал быстро снижаться да грохнулся о землю. Убились корректировщик и воздухоплаватель или нет, непонятно. И задерживаться поглядеть нет никакой возможности, немцы открыли по аэроплану огонь из винтовок всей батареей. Высота всего метров триста с небольшим, бронирования у самолета никакого. Андрей дал газу и через пару минут уже перелетел линию фронта. Сверху она была хорошо видна по линиям траншей, капонирам пушек.
В российской авиации вылеты на задания были индивидуальными. С появлением бомбардировщиков «Илья Муромец» летать они стали парами. А массовых мясорубок в небе Северо-Западного фронта, впрочем, как и всего русско-германского, не было всю войну.
После приземления при осмотре аэроплана механик обнаружил в перкале крыльев три пробоины. На следующий день с утра зарядил дождь, полеты отменили. Мотористы принялись проводить регламентные работы, а механики – устанавливать на кабину летнаба склепанную конструкцию под установку пулемета. Вертлюги по левому и правому борту, пулемет в полете переставлять можно для отражения атаки. А Андрей с Кагальницким занялись изучением пулемета. Особенности были. Пулемет английский, сделан под русский патрон, а деления на прицельной планке в ярдах. Что удивило, так это магазин. Простой как три копейки, в нем не было даже пружины. Патроны внутри в два яруса в 47-зарядном и три яруса в 97-зарядном. При стрельбе диск поворачивался под усилием подающего рычага. Чем проще техника, меньше в ней деталей, тем надежнее. Отошли на край аэродрома, предварительно обслугу и охрану предупредив. По трухлявому пню постреляли. Пулемет тяжелый, при стрельбе не смещался, устойчив, а бой крепкий. После опорожненного магазина в 47 патронов от пня ничего не осталось. Подмокли слегка под моросящим дождем, но довольны оба. В ангаре поставили пулемет на вертлюг. Кагальницкий в кабину забрался, попробовал в воображаемого противника прицелиться. Влево – вправо, вверх – вниз ствол направил. Получается. Солдаты для запасного диска из проволоки сделали крепление. В аэроплане в кабине ничего болтаться не должно, ибо мешать будет, а хуже того, попасть под педали может или в тросы управления, тогда катастрофа.
И неприятность не заставила себя ждать. Через три дня, когда земля просохла, вылетели на разведку. Только на немецкую сторону перелетели, показался германский аэроплан. Видимо, с него русского разведчика тоже увидели. Аэроплан на сближение пошел. Когда сблизились, немецкий пилот стал стрелять из Маузера. Пистолет характерного вида. Правда, у союзника Германии, Австро-Венгрии, был пистолет похожий, конструктора Бергмана.
Андрей к летнабу повернулся, хотел дать команду стрелять из пулемета, а Кагальницкий уже сам к пулемету приник, целится. На аэроплане главный всегда пилот, особенно это заметно, когда воздушное судно большое и членов экипажа несколько.
Аэропланы поравнялись, и летнаб дал очередь. Немец такого подвоха не ожидал, иначе бы борт не подставил, постарался уйти, пользуясь тем, что его аэроплан быстроходнее. Немец на «Румплере» летел, а он помощнее и быстроходнее «Ньюпора» будет. Дистанция невелика, и летнаб всю очередь в самолет противника влепил. Чудом не задел летчика, но в мотор попал и по фюзеляжу прошелся. Фюзеляжу хоть бы хны, а мотор у немца заглох, за аппаратом полоса черного дыма потянулась. Кагальницкий закричал «ура» и поднял большой палец на правой руке. Немец самолет развернул, погрозил кулаком русским. Андрей в ответ провел ребром ладони поперек горла. Жест, понятный всем. Андрей добавил обороты мотору, ручку на себя слегка потянул, желая добавить скорость и набрать высоту. Немца вполне можно догнать и сбить, чтобы упал. Самолеты относительно тихоходные, пилот может с воздуха подобрать подходящую площадку, сесть. Заменить или отремонтировать мотор недолго. А опытный пилот – ценность для армии, их у немцев, как и у русских, до трех сотен по численности не доходит. Однако с началом войны, с подъемом патриотических настроений в армию пришли пилоты с гражданки. В Москве и СПб уже были авиашколы. Спешно готовили пилотов и немцы. Каждый день на Западном фронте они теряли самолеты и летчиков. Перед войной Германия имела 253 аэроплана, за годы войны они выпустили 47 931 аэроплан, из которых было сбито 3200.
Наши маломощные авиазаводы, больше похожие на мастерские, современных аппаратов выпускать не могли в первую очередь из-за отсутствия авиамоторов. Это серьезная отрасль промышленности, требующая вложений, конструкторов. Но не было ни своей конструкторской школы, ни заводов. Потому в годы войны и после довольствовались покупными, в основном французскими и не самых новых моделей. Были и в России конструкторы, не уступающие иностранцам: Сикорский, Гаккель, Григорович.
Андрей тянул ручку, а она ни с места. Попробовал ее двинуть влево-вправо, и пот холодный прошиб. Ручка люфтила немного, но не двигалась. Дошло до него: гильзы попали под тросы управления. Подал резко педаль ногой, самолет стал крениться, крылья вертикально встали, потом колеса в зенит ушли, а кабина вниз. Андрей повис на ремнях. Повернулся назад. Летнаб тоже на ремне, лицо багровое, двумя руками за борта ухватился. Самолет описал бочку – поворот относительно продольной оси на триста шестьдесят градусов. Стало слышно, как громко матерится Кагальницкий. Но ручка стала двигаться. При перевороте гильзы выпали, освободив тросы управления. Нервное напряжение отпустило.
Андрей развернул аэроплан в направлении на аэродром. Задание по аэрофотосъемке не выполнил, зато уцелел. Приземлившись, подрулил к ангару, заглушил мотор, направил механиков проверить тросы, объяснил причину.
Кагальницкий, довольно злой на Андрея за его выкрутас в воздухе, понял исток.
– Андрей Владимирович, летали же мы без пулемета. А ну его!
– Нет! Мешок приспособим, только продумать надо. Пусть гильзы туда собираются.
За пулеметами на самолетах будущее, как можно отказываться? А к мешкам-гильзосборникам быстро пришли все авиаторы.
Ранней весной 1915 года Генштаб Германии решил, что в союзе Антанты Россия самое слабое звено и надо летом нанести по ней удар всеми силами, принудить выйти из войны, потому как воевать на два фронта у Германии не было сил. Начали к началу лета перебрасывать войска, в Галиции (Западная Украина) удачно наступали. Затем стали наступать в полосе Северо-Западного фронта. Немцам сильно мешала крепость Осовец. Ни с севера, ни с юга ее не обойти – болота. Немцы установили тяжелые орудия, стали методично обстреливать русские укрепления. Каждый день обстрелы, потом атаки германской пехоты.
Русские стояли непоколебимо. При обстрелах личный состав прятался в форты. Еще при первых обстрелах, когда снаряды упали на взлетно-посадочной полосе, авиароту, во избежание потерь, решено было передислоцировать в Белосток. Вылетали поодиночке, без потерь перегнали все самолеты. Наземный состав авиароты – механики, мотористы, заправщики, охрана, штаб, как и имущество роты, были перевезены на грузовиках.
Немцы, не имея возможности взять крепость, 24 июня 1915 года применили химическое оружие. Заранее завезли и установили на своей передовой тридцать газобаллонных батарей, солдат снабдили противогазами. Примитивные, тем не менее защищали от хлора.
Выждав, когда утром ветер был ровный, устойчивый и дул на русские позиции, немцы открыли вентили. Тяжелое облако желтого цвета поползло на русские позиции. Газообразный хлор тяжелее воздуха, проникал в траншеи, землянки. Противогазов никто из русских не имел, и 9, 10 и 11-я роты Землянского полка практически полностью погибли в страшных мучениях, от 12-й роты в живых осталось 40 человек, уже не годных к службе. В самой крепости Осовец отравленных, но в легкой степени оказалось 1600 военнослужащих.
Солдаты ландвера, 76-й полк, без боя заняли деревню Сосню. По приказу командира крепости в контратаку пошли остатки 8-й и 13-й рот Землянского полка. Атаку возглавил подпоручик В. К. Котлинский, который был смертельно ранен. Хрипя, падая, надсадно кашляя и отхаркивая кровью с кусками легких, полуослепшие из-за ожога глаз, солдаты шли в штыковую атаку. Жуткого зрелища, когда из клубов желтого дыма выбегали живые мертвецы, немцы не выдержали, побежали. Атаку позже назовут «атакой мертвецов».
Крепость Осовец артогнем, методичным, постоянным, была наполовину разрушена, но продержалась 190 дней и не пала, а была оставлена по приказу командования, так как немцы продвинулись далеко на севере и на юге. Крепости грозило окружение. Эвакуация началась 4 августа, и последний защитник покинул ее 9 августа 1915 года.
А немцы продолжали напирать. В сентябре 1915 года фронт стабилизировался на линии Двинск – Коставы – Барановичи – Пинск. Немцы захватили Гродно, Новогрудок, Слоним, Барановичи, Кобрин, Брест.
После пятимесячных упорных боев русской армии пришлось оставить Западную Украину, часть Волыни, Польшу, Литву, часть Латвии (Курляндия).
Немцы выдохлись. Видя победы Германии, в Тройственный союз вступила Болгария.
Полагая, что русским долго не оправиться, немцы перебросили солдат и артиллерию на Западный фронт и 21 февраля 1916 года стали наступать на французский Верден. Завязались ожесточенные бои, в которых обе стороны несли большие потери. Немцы потеряли 600 тысяч. Франция стала требовать от России военной помощи. Во Францию царь отправил экспедиционный корпус, а генерал Брусилов стал готовить прорыв на полосе в 400 километров, в основном против союзников Германии, Австро-Венгрии.
По мере наступления немцев авиарота передислоцировалась. Из Белостока в Гродно, а когда фронт подошел и к этому городу, сначала в Лиду, а потом и под Минск. Ежедневно взлетали на разведку или бомбежку германских войск.
В свои права вступила осень с ее туманами, дождями, непролазными дорогами. Почти одновременно на трех аэропланах вышли из строя моторы, отработав свое. Они еще заводились, но летать на них опасно: дымили, тяга плохая, а масло потребляли ведрами. К сожалению, ресурс «Гномов» был невелик. Командир авиароты подполковник Ляхов связался с командованием и через месяц получил приказ откомандировать пилотов в СПб. для получения техники.
В число «безлошадных» попал и Андрей. С началом войны летал он почти ежедневно, а еще полеты и до войны были, мотор отработал свое. Но, слава богу, в полетах не подводил, на том спасибо.
Несмотря на войну, поезда еще ходили по расписанию. Компания подобралась еще из довоенных пилотов: поручики Патронов, Чуканов и Андрей. В вагоне поезда все о довоенной жизни напоминает: подстаканники, подушки с гербами империи, отлично заваренный чай, усатые вышколенные проводники.
На аэродроме сесть и поговорить не спеша почти не удавалось, зато в поезде обсудили действия армий Ренненкампфа и Самсонова. Почти единодушно пришли к неутешительным выводам. Армии не наступают, перешли к обороне, резервов – людских, конных, артиллерии, чтобы наступать, – нет. А через месяц зима, в окопах и сырых землянках холодно, и патриотических чувств солдатам это не добавляет.
Петербург, несмотря на войну, не изменился, разве что на улицах прибавилось людей в военной форме. Военные грузы от союзников с началом войны поступали в основном в Петербург и Архангельск. Порты Прибалтики оказались блокированы немецким флотом. Немцы пытались останавливать пароходы с военными грузами, идущими в Россию, но гидросамолеты Григоровича быстро отучили их от плохих привычек.
Офицеры сначала отправились в авиационный отдел Генштаба, получили там документы, с ними на Комендантский аэродром. Предстояло получить и перегнать своим ходом аэропланы в Осовец. Аппараты получали в ящиках из Франции, собирали в мастерских при аэродроме.
Самолеты оказались «Моран-Парасоль». Были совершеннее Ньюпора-IV. Такой же двигатель «Гном» развивал уже 100 л. с. и позволял развить скорость до 125 км/ч и высоту в 3,5 км. Высоконесущий моноплан имел одно– или двухместную кабину и мог находиться в воздухе два с половиной часа, вполне неплохо по тому времени. Самолеты, имеющие вторую кабину, располагали вертлюгом для установки пулемета. Кстати, на этих же самолетах впервые во Франции были установлены курсовые пулеметы и стальные отсекатели в винтах, но произошло это через год.
После сборки аэроплана их испытывали: пробеги по аэродрому, подлеты, а потом и полеты. После Ньюпоров с их нестандартным управлением снова приходилось переучиваться. А привычку трудно сразу преодолеть. Механики собирали один аэроплан в день. Совершали полеты по очереди, на первом готовом. Вечером второго дня получили топографические карты, как без них в полет, если местность не изучена? После пошли в ресторан. Народу по сравнению с довоенным периодом поубавилось. Да и настроение не было таким беззаботно веселым. Уже приходили похоронки в города и веси. Но и добровольцев хватало, в армию записывались гимназисты, студенты университетов, рабочие. Даже женщины хотели помочь, шли в госпитали сиделками, и женский батальон был создан, настоящий, строевой, не какой-нибудь банно-прачечный отряд. Но пока еще боевые действия велись в Польше, на Украине. А утром офицеры видели митинг. Какой-то разночинец у Путиловского завода что-то горячо вещал рабочим. Офицеры не подходили, не прислушивались. Для офицерства тех лет была характерна политическая апатия. Дело военного – война, в политику не лезли, известно ведь – политика дело грязное. А офицерство – белая кость, становой хребет армии. Охранка внимания на митинги особого не обращала, считали, народу надо выпустить пар. Андрей достоверно знал – кончится плохо. Появятся разные партии, горлопаны будут мутить, настраивая и против армии, и против войны, и против царя. Но это после. А сейчас только первые предвестники.
Офицеры, что были с ним, внимания на митинг не обратили. Досадно Андрею. Такие безответственные горлопаны приведут к революции и Гражданской войне, миллионы погибнут, да кто их тогда считал. На край гибели держава встанет, а все из-за амбиций руководителей разных партий – большевиков, меньшевиков, эсеров, кадетов, анархистов. Все хотели власти, и никто не хотел ответственности. С трибуны кричать проще, обещать несбыточное.
Аэропланы облетаны, заправлены, пилоты подписали документы о приемке техники, что аппараты исправны, облетаны, претензий нет. Вылетать решили все вместе, лететь вереницей, дабы видеть друг друга. Первым вызвался Патронов, он хорошо ориентировался на местности и когда-то перегонял аэроплан до Минска.
Вылетели, едва рассвело. По холодку моторы тянут лучше. Сначала взлетел Патронов, за ним Андрей, замыкающим Чуканов. Сразу легли на курс и стали набирать высоту. Андрей поглядывал на компас. Привирал слегка незамысловатый прибор, а все потому, что рядом большая магнитная масса – двигатель. От Питера курсом двести.
Механики заверили, что топлива хватает на два часа лета, если воздух спокойный. При встречном ветре расход бензина возрастал.
Впереди, метрах в трехстах, аэроплан лидера. Еще до вылета разбили весь маршрут на участки по сто пятьдесят – сто семьдесят верст. Фактически от одного аэродрома до другого. Вопрос упирался в дозаправки. Пожалуй, что на одной заправке и «Илья Муромец» этот маршрут не одолеет.
Больших оборотов мотору Андрей не давал, двигатель не обкатан, детали приработаться должны. Первый участок, до Пскова, одолели относительно быстро, однако замерзли все. Теплой одежды с собой никто не брал, на земле плюс три-четыре градуса, а на высоте в полторы тысячи метров уже ноль, а то и небольшой минус. Пока механики заправляли аэропланы на военном аэродроме, офицеры попили горячего чая с бутербродами в офицерской столовой. И снова в полет. Осенью день не очень длинный, хотелось добраться как минимум до Великих Лук. Справа показалось Чудское озеро. Обширная водная гладь. Полеты над большими озерами или морем сухопутным самолетам запрещены, это стезя гидросамолетов, они базировались в Таллинне и Либаве.
Андрей и сам опасался летать над водной гладью. Случись отказ мотора над землей, с воздуха можно присмотреть луг, поле, участок дороги в сотню метров. А как спастись над озером? Ни спасательных жилетов, ни парашютов нет. Но озеро осталось справа. Через какое-то время показались Великие Луки, аэродром. С началом войны все аэродромы действовали как военные. Еще одна посадка. Заправка, обед и снова взлет. Пилоты уже устали и замерзли.
Вдруг двигатель чихнул, у Андрея сердце екнуло. Стал за борт поглядывать. А мотор еще раз сбой дал, заработал ровно и заглох. Андрей планировать стал, подбирая участок, куда можно приземлиться. Вокруг него сделал разворот блинчиком замыкающий – Чуканов. Андрей рукой махнул – продолжай полет. Судя по всему, кончился бензин. То ли недолили немного, то ли небольшой встречный ветер сказался. Кроме того, необкатанный мотор топлива ел больше, чем поработавший. Участок присмотрел недалеко от небольшого городка. Начал снижаться, потом круг заложил, теряя высоту. Присматривался: нет ли проводов или высотных зданий, которые можно зацепить. Уйти на второй круг не получится, надо сесть с первого раза и чисто. Не хватало разбить новый аэроплан. Позор будет на всю армию! Площадка оказалась футбольным полем. Немного пробежав, самолет остановился. Андрей выбрался из кабины, а к аппарату уже мальчишки бегут, за ними гражданские.
– Это что за город? – спросил Андрей.
– Местечко Заречье.
Аэродрома здесь не было, с высоты Андрей видел. Сейчас бы бензина и можно было взлететь. Да где его взять? Вообще-то должны быть в городке автомобили? Берут же они где-то бензин? Ему и надо литров десять, чтобы до Витебска долететь.
– Мальчишки, кто у вас старший?
Пацаны вытолкнули одного.
– Поручаю тебе охрану аэроплана. Трогать можно, откручивать или ломать нельзя. Понял?
– Да, господин авиатор.
Хм, слова даже такие знает. Но по-русски говорит с акцентом. Андрей подошел к взрослым мужчинам, стоявшим неподалеку. Поглазеть на аэроплан хочется, но и любопытство проявлять вроде зазорно.
– Добрый день!
Ответили вразнобой.
– Подскажите, где можно бензин взять?
Переглянулись, о чем-то пошушукались.
– В аптеке.
Андрею показалось – ослышался. В аптеке лекарствами торгуют, а не бензином. Списал на то, что не поняли, не все русским языком хорошо владеют.
– Кто-нибудь покажет?
– Конечно, господин.
Андрей полагал, зря время потратит. Но пошел с провожатым. Благо идти недалеко, городишко провинциальный, маленький. На улицах автомобилей не видно, одни повозки с лошадьми, и их немного. Провожатый поймал взгляд Андрея.
– Да, да, плохие дни настали. Были в городе машины, все мобилизовали на войну.
Андрей мысленно чертыхнулся. Мог бы и сам догадаться. В современной России с началом войны по мобилизационным планам тоже из гражданского автопарка забирают грузовики, вездеходы. На углу красивое кирпичное здание, вывеска на русском. Провожатый толкнул дверь, позвенел колокольчик. На звон из подсобки вышел фармацевт, поздоровался.
– Господин офицер заболел?
– Простите, здоров. Мне бы бензина.
Андрей думал, что аптекарь засмеется или скажет, что офицер ошибся адресом. Однако аптекарь протер платком очки.
– Не знаю, смогу ли помочь. С началом войны машины забрали в армию, я перестал заказывать. Сейчас посмотрю в подсобке, вроде оставалось немного.
Аптекарь вышел через несколько минут.
– Есть шесть жестянок. Будете брать?
– Посмотреть можно?
Что за упаковки, какой в них бензин? Да и бензин ли? Настоящий театр абсурда. Старый анекдот вспомнился.
«Пьяный заходит в аптеку, спрашивает провизора:
– Коньяк есть?
Провизор пошутить решил:
– Есть!
– А красная икра?
– Есть.
– И купить можно?
– Рецепт давайте!»
Аптекарь вынес жестяную прямоугольную банку, протянул. Андрей прочел надпись на боку банки. «Бензин. Одна четверть. Сообщество Нобеля. Баку». Четверть – это сколько? Вспомнились сразу слова бабушки, четвертью она называла трехлитровую банку. И сразу пазл сложился. На Руси ведро – 12 литров, а четверть и есть 3 литра. Да и по весу приблизительно столько. Андрей жестяную крышку открутил, понюхал. Пахнет бензином, причем содержимое чистое, дно емкости видно, осадка нет.
– Одна четверть всего? – спросил Андрей.
– Еще пять есть. Будете брать?
– Конечно, несите.
Аптекарь вынес жестянки, Андрей расплатился, считал, повезло. Аптекарь тоже рад, сбыл залежавшийся товар. Провожатый помог донести жестянки до самолета. По весу Андрей и сам унес бы, да неудобно, ручек нет. Забрался в кабину, ему жестянки подали. Бензобак между мотором и кабиной, крышку снял, переливать неудобно, ни шланга, ни воронки нет. А пролить ни капли не хочется. Все жестяные емкости опорожнил, крышку бензобака на место вернул. Теперь пробовать завести надо. Придется провожатого просить, который рядом с аэропланом толкается. Андрей объяснил, что делать надо.
– Не забудь! Рванул винт и сразу руки убирай и стой сбоку!
– Понял, понял, – кивал абориген.
Андрей шприцом механическим бензин в цилиндры подал, предварительно открыв кран бензопровода, ручку магнето крутить стал, закричал добровольному помощнику:
– Крути!
Мужчина резко рванул за винт, как объяснял и показывал Андрей. Хоть и остыл мотор, а схватил сразу. Свечи новые, поршневые кольца тоже, чего бы ему не завестись? В качестве бензина Андрей сомневался. Для авиации более легкие фракции бензинов нужны, у аэропланов своя специфика есть. Погрел мотор на холостых оборотах, потом из кабины выбрался, с помощью мальчишек развернул аэроплан хвостом к городу. Еще неизвестно, как двигатель примет обороты, разовьет ли мощность. Потому хвостом от города, чтобы в поле взлетать. На город опасно, если тяги не будет, аэроплан не наберет высоты и врежется в дома. Приходилось учитывать каждую мелочь. Впрочем, в авиации мелочей не бывает. А кто пренебрегает, так пусть на кладбище сходит, где авиаторы лежат. А обороты малые, потому как тормозов нет. На аэродроме механики под колеса колодки ставят, чтобы аэроплан не покатился. И по взмаху руки убирают, для этого к колодкам веревки привязаны, за них тянут, чтоб под винт не попасть.
Дал газу плавно, аэроплан разгоняться стал. На пятидесяти сам хвост приподнял, а Андрею осталось ручку на себя потянуть. Взлетел, круг над футбольным полем сделал, рукой помахал. Сориентировался по компасу и на Витебск. Десяток минут полета, и аэродром виден, на нем два «Морана»-«Парасоль», явно поручиков осовецкой авиароты, ибо другие аэропланы других моделей, в основном «Фарманы».
Приземлился Андрей, подрулил к перегоняемым аппаратам. Вокруг них механики крутятся, а пилотов нет. Андрей с вопросом:
– Где авиаторы?
– В штаб пошли. Говорят, у них один отстал.
– Где штаб?
Показали рукой, Андрей туда направился. А поручики у стола дежурного офицера убеждают, что надо разыскивать самолет. То ли двигатель у него сломался, то ли бензин кончился, а один из авиаторов видел, что у аэроплана пропеллер не крутится.
– Это где было? – спросил дежурный.
– Не надо искать, здесь я, – подошел Андрей. – Здравия желаю!
Козырнул. Поручики его отряда на него так уставились, как будто он с того света вернулся.
– Бензин кончился, удалось сесть у Заречья на поле. Несколько жестянок бензина купил. Повезло – последние забрал. Зато до аэродрома сам добрался.
Беспокойство пилотов понятно. При посадке вне аэродрома всякое могло приключиться. Попадет колесо шасси в ямку, и аппарат скапотирует, встанет на нос и сломает винт в лучшем случае, а в худшем перевернется на спину. В этом случае почти неизбежно случится пожар, так как бензин из бака польется на раскаленные детали мотора. Или был в гродненском отряде случай. Уже возвращались с боевого задания. До своего аэродрома не дотянули, мотор сдох. А внизу площадка, вроде бы ровная. Стали садиться, а это болото. Аппарат утопили, сами едва спаслись. Пилот тогда летнабу чуть физиономию не набил, он присоветовал сесть, показав рукой. Болото по цвету зелени от обычного поля всегда отличается. Но в летнабы до двадцатых годов брали дальтоников, людей, не различающих цвета. Считалось, что для них маскировка противником позиций не помеха, через нее видят.
Пока самолеты заправляли, обслуживали, пилоты обсуждали, ночевать здесь или успеют до Бегомля долететь. Решили лететь. Заход солнца через два часа пятьдесят минут, а лету два часа двадцать, то есть полчаса в запасе. Решив так, заняли места в кабинах, запустили моторы. Немного прогрев, пошли на взлет. Уже в воздухе заняли прежние места в строю. Однако уже через полчаса небо стало хмуриться, потом пошел дождь. Видимость стала ухудшаться. Козырек перед пилотом заливало водой, появилась опасность попутного столкновения. Андрей подосадовал. Надо было обговорить с пилотами действия на такой случай, а они просты – занять разные эшелоны по высоте, хотя бы с разницей в сто метров. Андрей выглядывал сбоку от козырька, здорово выручали летные очки – консервы.
Ведущий аэроплан стал снижаться, иначе за линией дождя не видно земли, не видны ориентиры. А Патронов держался самого надежного ориентира – шоссе Витебск – Лепель. Пока видна дорога, заблудиться невозможно. Дождь усиливался, и аэропланы снижались, к Бегомлю шли уже на полусотне метров. Аэродром с другой стороны, разворот сделали. На взлетно-посадочную полосу попали удачно. Патронов в этих местах уже летал, знал подходы к аэродрому.
Приземлились, разбрызгивая из-под колес большие лужи. Никто из обслуживающего персонала предположить не мог, что будут садиться самолеты. Пилоты промокли, замерзли, доложили в штабе отряда о посадке. Там дежурный в курсе был, из Витебска уже телефонировали. Потом дружно в столовую. Не столько есть хотелось, как согреться. Перекусили, выпили по два стакана чая. Чуканов попросил не уходить, а сам исчез. Вернувшись, достал из-за пазухи бутылку водки, подмигнул, разлил по стаканам из-под чая. Колебались недолго, выпили, закусили хлебом. Сразу тепло по жилам разбежалось. Пока в столовой сидели, стемнело. Переспали в офицерском общежитии, а вылететь погода не позволила. Низкая облачность, дождь. Воложин в полутора часах лета, а они застряли на трое суток. И изменить ничего нельзя, небесной канцелярии не прикажешь. Так что до ставшего родным аэродрома добрались с большой задержкой. Новые аэропланы сразу обступили и пилоты, и механики, и мотористы. Всем интересно, что за аппарат такой. Мотористы быстро отошли, двигатель «Гном» давно известен. Для механиков больших изменений тоже нет. Конструкция деревянная, обтянутая полотном, управление от ручки и педалей тросовое. Пилоты интересовались: как в полете себя ведет?
По сравнению с «Ньюпором» «Моран» немного быстрее, и скороподъемность лучше, но вооружения нет. А слухи до пилотов доходили, что на Западном фронте у германцев уже пулеметы появились, причем как на одноместных аэропланах, курсовые, так и на двухместном, у летнаба, для защиты задней полусферы.
Авиаторы, перегнавшие аэропланы из Питера, получили несколько дней отдыха. Андрей опасался, что простыл. Все же кабина, открытая всем ветрам, да еще и дождь поливал почти весь полет. Но обошлось даже без насморка.
Вступила в свои права зима. Снега еще не было, все же не Вологда или Екатеринбург, но по утрам трава белая от инея. По календарю уже пора и первому снегу лечь, но зимы в Европе мягкие.
Зимой полеты стали редкими. Из-за неустойчивой погоды, а еще авиаразведка мало что давала, тонкий слой снега в декабре укрыл позиции противника белой пеленой. Ни визуально определить, ни с помощью аэрофотосъемки. Многим офицерам роты дали отпуска.
И на Северо-Западном фронте затишье. После летнего наступления, когда немцам удалось продвинуться, отбить кое-какие города, наступило затишье. Противники обменивались артиллерийскими налетами, причем немцы имели преимущество из-за превосходства в тяжелой артиллерии. На Западном фронте бои продолжались и немалую роль сыграли английские танки. Огромные, неповоротливые, для немцев они стали неприятным сюрпризом. Германия лихорадочно стала разрабатывать свои, еще более неуклюжие, имевшие до восемнадцати членов экипажа. Свои танки имела Франция, причем более совершенные, с поворотной башней. Английские и немецкие имели спонсоны с пушкой или пулеметом. Только Россия, как и Германия, появление нового рода войск проспала. Русские и немецкие генералы ошиблись, считая главным родом войск кавалерию, а война маневренной, как ожидали, не случилась, позиционной была. Серьезные укрепления с обеих сторон, несколько рядов колючей проволоки, а главное – пулеметы, появившиеся в войсках в массовом количестве, не давали пехоте шанса продвинуться в атаке. Детище Хайрема Стивенса Максима имели Германия и Россия; Франция и Англия выпускали свои пулеметы.
С появлением танков на поле боя конструкторы стали разрабатывать противотанковые пушки, а еще зенитные орудия, ведь авиация стремительно развивалась. Любая война приводит к жертвам, разрушениям, но она дает резкий толчок прогрессу. Для зенитной и противотанковой артиллерии потребовались снаряды с высокой начальной скоростью, были созданы новые пороха, дающие такую скорость. Промышленность стала осваивать конвейерные методы сборки оружия и техники, а для этого нужны были станки с высокой точностью обработки, новые виды сталей. А после применения немцами отравляющих веществ, в основном хлора и иприта, появились противогазы и новый род войск – химзащиты.
Немцы готовились к весеннему наступлению, подтягивали силы. Командованию русской армии требовались разведданные. Андрей получил задание на вылет. С ним и летнаб лететь должен с фотокамерой. Пролетели вдоль передовых позиций германцев. Летнаб успел сделать несколько фотографий. Были обстреляны с земли из пулеметов. Удачно ушли, не получив повреждений, отвернули в сторону немецкого тыла. Артиллерийские батареи, склады, конницу размещают в тылах. Оба, и Андрей и Кагальницкий, в теплых меховых куртках, таких же штанах, в унтах, меховом шлеме и шерстяной маске. Похожую еще со времен Крымской войны называют балаклавой. Во время полетов зимой щеки и нос можно запросто поморозить сильно. Мороз и встречный ветер делают свое дело. Сначала гусиным жиром лицо мазали, помогало мало, вспомнили о масках, обморожения прекратились. Если на земле минус десять, то на двух тысячах метров уже все двадцать, да с ветром. И технике трудно и людям.
Погода портиться начала, солнце скрылось за облаками. Андрей показал летнабу – возвращаемся, покрутив поднятым пальцем. Кагальницкий кивнул. Практически задание выполнили. Андрей развернулся, по компасу прикинул курс. Места знакомые, не один раз здесь летал, можно без карты ориентироваться. Через несколько минут полета Андрей обратил внимание на альтиметр. Странно! Обороты мотора он не сбавлял, рули высоты не трогал, аэроплан же теряет высоту. За каких-нибудь десять минут триста метров потеряли. Попали в нисходящий поток? Андрей потянул рычаг подачи топлива. Обороты возросли даже на слух. Какое-то время высота держалась, потом снова стала падать. Андрей встревожился. Если так пойдет дальше, немецкую передовую они перелететь не успеют. А еще и Кагальницкий заметил непорядок, в плечо толкнул, пальцем вверх тычет. Давай, мол, высоту. На альтиметре уже тысяча метров. Становится опасно, немцы вполне могут достать из пулеметов. А для Андрея непонятна причина. К нижней поверхности крыльев присмотрелся, они выше кабины, а на них тонкий слой льда. Стало быть, на верхних поверхностях еще хуже. Руку в краге высунул за борт, похлопал по полотняной обшивке, тонкие пласты льда отлетели. Да это же обледенение! Самолет за счет льда набрал вес, мощности мотора не хватает, не рассчитан он на такую тяжесть. И бороться со льдом невозможно. Единственно – спуститься ниже, там температура и влажность другие, обледенение может прекратиться. Тоже опасно, на земле германцы, низколетящий аэроплан собьют запросто. Решил тянуть сколько можно, главное – через линию фронта перебраться. Дал максимальный газ, рычаг уже до упора. Мотор заревел, снижение прекратилось. Андрей то на прибор поглядывал, то за борт, на землю. Когда же передовая? Все, показались извилистые траншеи, потом нейтральная полоса, снова траншеи, уже наши. На душе полегчало, но потом снова накатила тревога. Дотянут ли до аэродрома? Начал вспоминать, где находятся поля или ровные площадки. Память сразу подсказала – есть такое место, верстах в десяти-двенадцати, у ветряной мельницы. Это как минимум надо шесть-семь минут продержаться в воздухе. Кажется – мелочь, но сейчас каждая минута вечностью кажется.
Альтиметр показывает потерю высоты, несмотря на максимальные обороты мотора. Триста метров, двести пятьдесят. Сверху отчетливо видны детали домов: окна, трубы печные. Деревня пропала за хвостом. Двести метров высоты, сто пятьдесят, уже за капотом видно заснеженное поле, до него километров пять. Андрей попытался довернуть аэроплан вправо, аппарат слушался руля направления плохо, да и тяжело двигались педали, как будто им что-то мешало. А препятствовать могло только одно – лед. Ледяной панцирь лег на поверхности, сделал тугоподвижными, а то и вовсе неподвижными все сочленения. Наконец поле под колесами шасси, аэроплан теряет высоту. Андрей до последнего пытался удержать самолет в горизонтальном положении, не давать свалиться ему на нос или крыло. От напряжения вспотел. Удар колесами о мерзлую землю, аппарат дал «козла», подпрыгнул, тяжело грохнулся снова, побежал по неглубокому снегу. Андрей обрадовался: сели и живы остались, и даже аэроплан цел. Но от судьбы не уйдешь! Одно из колес шасси попало в ямку, самолет круто развернулся, он задрал хвост, постоял несколько секунд в неустойчивом положении и с грохотом ударился хвостом. Не перевернулся! Уже хорошо. Андрей не понял, он выключил мотор или тот заглох сам. Перекрыл кран подачи топлива. Тишина полная. Андрей обернулся к задней кабине.
– Ты как?
– Цел. А что случилось-то? Мотор вроде исправно работал.
– Обледенение. Сам в первый раз столкнулся.
Выбрались из аэроплана. Андрей в первую очередь осмотрел шасси, потом хвостовой костыль. Все цело. Снял краги, подцепил ногтями лед на хвостовом оперении, он снялся целиком, пластиной толщиной в полсантиметра. Учитывая площадь крыльев и хвостового оперения, изрядно. Лед почти как вода по весу, немногим легче. Летнаб тоже заинтересовался, зацепил лед на крыле. Он неровный, снимается плохо и потолще, в палец.
– Ого! – удивился Кагальницкий.
– Вот тебе и ого! Грохнулись, как подстреленные. Хорошо еще, на своей территории.
– Судя по всему, до аэродрома не дотянули верст пятнадцать.
– Тебе виднее.
– Что делать будем?
– Аэроплан цел. Можно подождать, пока растает, самим ускорить можно, попытаться с крыльев снять. А потом взлетим.
– Тогда чего мы стоим?
Где ногтями, где поддевали лед лезвием отвертки, начали освобождать аппарат от льда. Руки замерзли, а надо поторапливаться, ночевать в голом поле не хотелось. Получалось медленно, часа два ушло, пока крылья и хвостовое оперение очистили. Андрей на часы поглядывал. С момента вылета прошло три с половиной часа. Столько аэроплан в воздухе продержаться не сможет. Наверняка в авиароте их считают погибшими. Немцы, завидев русские самолеты, пытались их сбить. Ясный перец, зачем русские летают – разведку ведут. Определяют позиции артиллерии, чтобы накрыть их огнем. Русские артиллеристы славились точным огнем и не раз подтверждали свое умение в бою.
– Леонид, поздравляю! В роте нас наверняка считают сбитыми и не ждут. Так что покойники мы оба. Можем дезертировать, и никто искать не будет.
– Ты это серьезно?
– Тьфу! Ты со мной год уже летаешь, даже больше, понять уже должен. Скажи: я похож на дезертира?
– А он должен выглядеть как-то по-иному?
Уперлись руками, вытолкали колесо из ямки. Андрей прошелся метров на сто, проверил, нет ли еще ям или хуже того – пней. Снега слой тонкий, на два пальца, не помешает. А вообще, уже пора менять колеса на лыжи, тем более и опыт был, и на складе они были, с прошлой зимы остались.
С помощью Леонида мотор запустил, прогрел. Надо поторапливаться, через пару часов начнет темнеть. Их не ждут, и никто фонари зажигать не станет, обозначая начало и конец взлетно-посадочной полосы. Пробежав метров семьдесят, подпрыгивая на неровной земле, поднялись в воздух. Пятнадцать минут лета почти на бреющем, и вышли к аэродрому. Описав полукруг, приземлились.
