#Глава 1

Тот день с самого начала выдался неудачным. Иногда так бывает – с утра не заладится, и дальше начинаются сплошные неприятности.

Собираясь в школу, я обнаружила, что не могу найти наушники. Осмотрела все ящики в столе, поискала под кроватью, откатила стул от компьютера. Даже под шкаф залезла и заглянула в старые кеды – вдруг туда завалились.

Все напрасно. Новые вакуумные наушники ярко-красного цвета будто испарились. Я, конечно, так легко сдаваться не собиралась и попробовала вспомнить, где же видела их в последний раз. На ум приходил только вечерний поход в магазин за хлебом и печеньем. Это было около девяти вечера, солнце почти село, и в серых сумерках так хорошо звучали композиции Пентатоникса и Адама Ламберта.

Когда рассчитывалась на кассе, пришлось сунуть наушники в узкий карман джинсов. Может, кто-то стащил их, а я и не заметила?

У кассы я встретила подругу, Нику Лескову, и она принялась трещать без умолку, как будто за целый день не могла ни с кем и словом перекинуться. Она рассказывала о сериале «Сверхъестественное», который тянется вот уже несколько лет и все никак не закончится, о том, как долго красила утром ресницы и внезапно заметила, что один глаз больше другого, как писала сложное изложение по русскому – другими словами, несла полную чушь.

Мне оставалось только слушать и вежливо поддакивать, потому что Ника не давала и слова вставить в свой бессмысленный монолог.

Вот тогда, видимо, когда я отвлеклась на Нику, мои наушники и пропали. Может, вывалились, а может, кто и утащил.

И что самое обидное – своих денег у меня не будет, как минимум, еще две недели. Отец не даст, а мама присылает только раз в месяц, и до ее перевода надо ждать как раз дней четырнадцать-пятнадцать. Придется ходить без музыки. Ну, разве это справедливо?

А с утра еще и мачеха раскричалась. Почему это я не помыла посуду, и что за крошки на столе? Как будто я одна завтракала. Я вообще хлеб не ем, и тем более с маслом. Я завтракала молочной кашей, а крошки оставил отец, когда спешил на работу.

Только отцу она почему-то ничего не говорит, только щебечет вокруг него – дорогой да дорогой…

Cлушать противно.

Зато я всегда оказываюсь грязной лентяйкой и жуткой копушей.

Мне, конечно, нетрудно вымыть после себя тарелку и кружку, это же пустяки на самом деле. Но сейчас я уже потратила время на поиски наушников и большая стрелка на моих ручных часах упрямо ползла к цифре шесть, а это значит, самое время шнуровать кеды, вешать на плечо рюкзак и бежать в школу. Иначе могу опоздать.

А мачеха все не унималась. Встала в коридоре около обувной тумбы и едко поинтересовалась:

– Значит, грязную посуду мне оставляешь? Или кто, по-твоему, должен ее мыть? Может, тетю Клаву позвать с первого этажа?

Каждый раз она начинает нести какой-то бред.

– Что молчишь?

– В школу опаздываю, – бросила я в ответ, поднялась, сунула в карман телефон без наушников и выскочила за дверь.

Я не ругалась с мачехой – или с Олей, как я называла ее в глаза. Я вообще не умела ругаться. В самые напряженные моменты язык у меня словно прилипал к нёбу, а в голове становилось пусто и гулко. И ни одной умной фразы не придумывалось, только щеки горели и слезы наворачивались на глаза. Другими словами, когда надо было с умным видом сказать какую-нибудь гадость, я принималась рыдать, икать, краснеть – то есть вела себя как полная идиотка.

Поэтому и в тот день я просто выскочила за дверь и бегом спустилась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Ничего, помоет Оля свою посуду, не переломится. Все равно сидит дома и ничем серьезным не занимается, только водит по всяким кружкам и песочницам своего сына – моего младшего сводного брата Валерку. Ему едва исполнилось четыре года, противный такой маленький нытик, которого постоянно баловали, все ему разрешая.

Но Оля видела в нем кучу разных талантов и просто захлебывалась похвалами.

«Валерик потрясающе рисует, ты посмотри, Витя! Валерик очень тонко чувствует музыку, видишь, как двигается! У Валерика наверняка высокий ай-кью, он сегодня собрал целый пазл из десяти деталей».

Витя – это мой отец.

На самом деле особых талантов у моего брата не наблюдалось – на мой взгляд, конечно. Практически все дети умеют рисовать головастых человечков с ручками-палочками, солнышко с лучиками и кривые машины с овальными колесами. Про пазлы я вообще молчу – Валерка часами тупо сидел над ними, и в итоге Оля складывала за него половину картинки. Все собранные братом пазлы клеились на кусочки оргалита, вставлялись в рамку и оказывались на стенах коридора и кухни, так что куда бы я ни взглянула, всюду натыкалась на творчество младшего братца.

Зато моих картин Оля не вешала нигде, хотя я уже третий год училась в художественной школе, занимала призовые места на городских художественных конкурсах и каждый год рисовала плакаты в школе на всякие праздники и мероприятия.

Оля считала, что это обычное дело, когда школьница чем-то занята.

Такие речи я частенько слышала по вечерам из комнаты отца и мачехи. Я не подслушивала – просто Оля никогда и не скрывала, что терпеть меня не может. Потому что я – чужой ребенок, не ее доченька. У нее есть сын, и этого ей вполне достаточно.

Я не обижалась, потому что слышала подобное с детства и успела привыкнуть. Моя настоящая мать ни одного дня не жила с моим отцом. У них была случайная связь, когда они учились в одном институте в одной группе. От этой связи моя мама забеременела, и оказалось, что ждет двойню.

К тому времени когда родились мы с сестрой, мама познакомилась с человеком, который предложил ей выйти за него замуж, несмотря на двух малышек, и после свадьбы увез маму и сестру в Америку, где у него жил и работал брат. Вот так мама и оказалась на другой стороне планеты.

Отец сначала воспротивился тому, чтобы мама увозила его детей. Мы с сестрой носили его фамилию и были записаны на него – он оформил документы по усыновлению. А потом они с матерью, договорившись, поделили детей. Я досталась папе, а сестра Юля, которую теперь называют Джулией, улетела на Запад.

Вот так и вышло, что сестру и мать я видела только на снимках в «Фейсбуке» и во «ВКонтакте» и общалась с ними по скайпу.

Я не обижалась, понимая, что вообще отличаюсь потрясающей невезучестью и по-другому просто быть не могло. Возможно, когда мы с Юлькой были еще в материнском чреве и добрые феи раздавали нам судьбу, на мне эти волшебницы решили сэкономить и выделили только крохотный кусочек удачи. А может, и его не выделили.

Ольга, когда злилась на меня, всегда кричала, что понимает, почему даже родная мать от меня отказалась. Вслух она не произносила самого главного, хотя все в доме понимали, что она имела в виду.

На самом деле я – уродина. И отец взял меня из милости. Я к этому привыкла, знаю, что папа любит меня и жалеет, но ему приходится много работать и у него есть жена – моя мачеха Ольга. И он обязан уделять ей внимание.

Есть и маленький сын, с которым надо заниматься, читать книжки, смотреть мультики и собирать лего. И потому на меня времени вообще нет. Да, может, ему и не нравится смотреть на мое лицо и вспоминать, что однажды у него была случайная связь со студенткой… Возможно, он жалеет, что не воспользовался презервативом, или представляет, какой была бы его жизнь, если бы моя мама забрала с собой обеих девочек.

Не знаю. Вслух они ничего такого не говорили, конечно же. Но иногда я его понимаю.

У меня отцовские глаза – серые, с темным ободком вокруг радужки и темно-русыми ресницами. И его брови – четкие прямые линии, подчеркивающие глаза. Прямой нос с тонкими ноздрями, круглый подбородок, более нежный и мягкий, чем у отца. Небольшие уши, красивая тонкая шея. В общем и целом я была бы вполне симпатичной девчонкой, если бы не родимое пятно на левой щеке.

Как безобразный коричневый континент, оно расползлось в самом центре и возле уха заканчивалось небольшой родинкой – финальной точкой. И каждый, кто смотрел на меня, видел прежде всего это пятно. Оно бросалось в глаза, буквально кричало о себе и, словно дьявольская отметина, вычеркивало меня из списка нормальных, обычных людей. Оно делало меня особенной. Необычной. Странной.

Особенной – необыкновенной уродиной.

Сколько я уже слышала в свой адрес разных «комплиментов», не сосчитать. Я к ним привыкла, даже научилась не обращать внимания на трехлеток, тыкающих в меня пальцем и спрашивающих у своих мам, а что это у девочки за грязь на лице.

Я научилась не замечать пристальных любопытных взглядов разных бабушек, которые иногда принимались давать чудесные советы – помазать соком чистотела, пойти в полнолуние на перекресток и кинуть за спину хлебный мякиш, перемешанный с паучьим пометом, поцеловать на кладбище самую заброшенную могилку и тому подобное. Один раз даже посоветовали пописать на лицо. Интересно, как надо исхитриться, чтобы совершить столь умное действие?

Я перестала отворачиваться, краснеть и плакать по ночам. Впрочем, что же я вру? По ночам иногда плачу, но уже не так горько и надрывно. Я смирилась с тем, что я – уродина.

Меня грела сокровенная мечта: вырасти, накопить денег и убрать уродство со своего лица, чтобы стать нормальным человеком, таким, как все, стать частью человеческого общества, какого-нибудь коллектива, иметь настоящих друзей, которым была бы интересна я сама, а не возможность списать у меня домашнее задание и получить подсказку на самостоятельной работе.

А пока что я жила в собственном мире – одна со своими рисунками. Их было очень много, и разных. Я рисовала каждый день. В то время как мои ровесницы встречались с мальчиками, ходили в кино и кафешки или просто зависали во дворах, играя в карты или катаясь на великах, я часами просиживала за письменным столом у себя в комнате, создавая свои особенные миры.

Некоторые мои картины оказались пророческими, но об этом чуть позже. Потом.

Сначала хочу рассказать о дне, когда все началось.

В то утро на меня валились сплошные неудачи. Едва я оказалась на первом этаже нашего дома, как под ноги мне кинулось что-то мохнатое и черное. Я споткнулась и едва не полетела вниз носом вперед, и если бы все же грохнулась, наверняка угодила бы переносицей в ребро ступеньки.

Я чудом удержалась, вцепившись в перила и чиркнув локтем по беленой стене, оглянулась и увидела черную кошку Машку, которая, запрыгнув на почтовые ящики, смотрела на меня так, словно хотела упрекнуть в неловкости.

Вы верите в плохие приметы? Ну, в то, что черные кошки приносят неприятности?

Вот и я не верила, и потому не обратила на Машку никакого внимания. Если бы я знала тогда, чем все закончится, точно вернулась бы домой, вымыла посуду и заявила бы, что болит голова и мне нездоровится.

Но тогда я ни о чем не догадывалась.

В тот день само мироздание предупреждало меня, что надо быть осторожной и внимательной, только я не услышала его.

Уроки в моей школе начинались ровно в восемь, а сейчас было без двадцати – время, когда я выхожу из подъезда. До моей школы рукой подать и даже ближе – плюнешь с балкона и попадешь в школьный двор. На уроки я, на самом деле, никогда не опаздывала, мне хватало и пяти минут, чтобы добежать до класса.

Дело было не в уроках, а совсем в другом. Обычно я задерживалась ненадолго возле многочисленных киосков, где продавали булочки, колбасы, йогурты и сладкие сырки. Заодно покупала себе что-нибудь перекусить на обед – например, «Данон», обезжиренный, в пластиковой бутылочке, или «Чудо» с кусочками персика. Йогурты я особенно любила в те времена.

Игорь появлялся тут без пятнадцати восемь. В этом году он старался не опаздывать – выпускной класс все-таки. Он переживал из-за оценок, из-за предстоящих тестов и уже сейчас скрупулезно подсчитывал сумму баллов в будущем аттестате.

Игорь собирался поступать на юридический факультет.

Мы с ним не созванивались и не договаривались о встрече, потому что нас ничто не связывало – мы не встречались и он не был моим бойфрендом. Наши отношения скорее можно было назвать просто дружбой, но я и этому радовалась. Я дружила с ним еще с начальных классов.

Так вышло, что сначала мы сидели за одной партой, потом он пересел, но по-прежнему временами шутил со мной, перебрасывался парой общих фраз и – что самое главное! – ни разу не обозвал пятнистой, меченой, страхолюдиной или Миской (моя фамилия Мисникова, и последнюю пару лет в классе меня называли не по имени, а дурацкой кличкой Миска).

Каждый день я старалась выйти пораньше, чтобы встретить его у киосков, сделав вид, будто это случайно, будто просто покупаю для себя йогурт (а так оно и было, в общем-то), и вместе с ним дойти до школы. В эти считанные минуты мы бывали только вдвоем и могли спокойно поговорить.

Больше такого времени мне не выпадало, а редкие шуточки во время перемен, когда Игорь устраивался за партой или смеялся вместе с Женькой Лошковым, сидевшим рядом с ним, были общими и ничего не значащими.

Утром по дороге в школу мне казалось, что сейчас наше время и Игорь принадлежит только мне. Короткие минуты самообмана, но такие милые, что я регулярно выскакивала за дверь без двадцати восемь и протаптывала асфальт у киосков, выглядывая любимого парня.

Ну да, Игорь был моей первой любовью, грустной и сладкой одновременно. Мне все в нем нравилось: и голубые глаза с серыми точками, и тонкие губы, и решительно вздернутый нос. И его манера смотреть с легким прищуром и поднимать уголки губ в улыбке, его торчащая кверху челка и светлые рубашки в тонкую полоску тоже нравились.

Я узнавала его походку издалека, обожала его манеру держать ручку тремя пальцами, млела от его низкого хриплого голоса, который звучал для меня самой желанной музыкой.

В то неудачное утро Игорь появился вместе с Кристиной, моей одноклассницей. На самом деле я знала, что они встречаются, ходят вместе в кино и сидят в кафешках и много раз рассматривала их совместные фото во «ВКонтакте». Я не питала ложных иллюзий, но все-таки дорожила нашей незатейливой дружбой. И потому не желала делить дорогу до школы с Кристиной.

А та, увидев меня, скорчила мину – мол, а эта что тут делает? Зато Игорь весело улыбнулся мне.

– Привет, София, – сказал он. – По тебе можно часы сверять.

Я тоже улыбнулась в ответ и помахала рукой.

– Сочинение написала? – снова спросил Игорь и принялся рассуждать о неверных методах обучения, которые применяет наша русичка.

Обычно я старалась идти с правой стороны от Игоря, ведь родимое пятно у меня находилось тоже на правой стороне. Просто не желала сиять перед его глазами своим уродством. Хотя это, конечно, и глупо.

Привычка держаться справа от собеседника, чтобы прятать свое пятно, уже засела в моем подсознании, и я всегда невольно старалась скрывать его и не маячить перед людьми. Даже умудрялась на уроках у доски отвечать, стоя боком, повернувшись правой стороной к доске.

В то утро справа от Игоря шла Кристина. Она держала его за руку, хлопала густо накрашенными ресницами, поправляла милый рюкзачок на плече и не собиралась никому уступать место. Поэтому я поплелась сзади, ведь больше мне ничего не оставалось.

Разговора с Игорем в то утро не получилось. Мы с ним оба увлекались творчеством Стивена Кинга, а в этом году должен был выйти сериал по его новому роману. И мы частенько говорили об этом, обсуждали книгу, героев… у нас были общие темы для разговоров.

Только не в то злополучное утро. Я дотащилась до школы, основательно отстав от сладкой парочки, и всю дорогу любовалась тем, как Игорь нежно прикасается к ладони Кристины, как у той покачиваются в ушах длинные сережки-цепочки и как отлично смотрятся эти двое вместе. Они были красивой парой, ничего не скажешь.

Мрачнее тучи села я за свою последнюю парту в крайнем ряду у двери, и даже появление Ники Лесковой не могло развеселить меня. Подруга слегка опоздала, поэтому прошествовала на свое место под веселыми взглядами всего класса. Я бы умерла, если бы пришлось вот так опаздывать, но Ника к таким вещам была очень даже привычна.

Она плюхнулась на стул, шумно выдохнула и расстегнула молнию на толстовке.

Ника была из многодетной семьи, к тому же самая старшая. Кроме нее в доме имелись еще две сестры и два брата – шумная и дикая компания. Потому Ника всегда ходила в одежде из секонд-хенда, причем с самых дешевых распродаж. Ее растянутые толстовки, потертые джинсы и потрескавшиеся кеды вызывали массу шуток в классе, но моя подруга отлично справлялась с ролью аутсайдера. Ее острый язык, симпатичная мордашка и ловкая манера копировать кого угодно помогали выходить из самых сложных ситуаций.

Деньги никогда не отягощали карманы Ники, поэтому обеденную булочку ей покупала обычно я. Мама ежемесячно присылала мне через «Вестерн Юнион» двести баксов, и в переводе это была весьма неплохая сумма. Потому в секонд за одежками я не ходила, разве что в стоки, а покупала одежду в бутиках вроде «Колинз» или «Джанкера». Иногда находила что-то приличное в «Глория Джинс». Мне нравились клетчатые рубашки, и у меня их была тьма-тьмущая.

Ника попробовала выпытать у меня, чего это я такая хмурая. Конечно, шепотом, но таким громким и эмоциональным, что учитель истории Владислав Борисович, или Боровой, как мы его называли, посмотрел на нас и нахмурился.

Я толкнула Нику локтем, та сделала круглые глаза и на весь класс сообщила, что у нее потекла ручка и ничего такого тут нет.

С первых парт посоветовали заткнуться, грубиян и хам Мишка Логинов поинтересовался, сколько месяцев ее родители откладывают деньги на школьные ручки, мол, одной зарплаты не хватает, чтобы набрать канцтоваров на всю ораву.

– Мы, Логинов, обычно берем кредит на ручки, – парировала Ника. – Отдаем по пятьдесят рублей в месяц. Как раз к моему одиннадцатому классу рассчитаемся.

Полкласса засмеялось, Боровой велел прекратить и милостиво протянул Нике свою ручку.

А у подруги действительно оказалось ЧП – она сунула мне под нос испачканные синими чернилами пальцы и пожала плечами.

– Зараза, она все-таки потекла, представляешь?

Нике всегда покупали самые дешевые ручки на каких-то самых дешевых распродажах. Неудивительно, что они быстро приходили в негодность. Пришлось доставать влажные салфетки и оттирать заляпанную парту, учебники и собственные пальцы. И каким-то образом мы умудрились перемазаться обе.

После урока истории я направилась в туалет отмывать пальцы, ругая про себя Нику и ее младших сестер, которые тянули у нее новые ручки, а взамен подсовывали всякую гадость. С отвратительным настроением я встала у раковины, взялась за вентиль, и тут до меня донесся голос Кристины.

Она с подругами стояла у кабинок за дверным проемом, и меня они не заметили. Окно в туалет было открыто, кто-то из девчонок затянулся сигареткой, хотя за это могли и родителей в школу вызвать. И подруги мило болтали.

– Да, представляете? – возмущалась Кристина. – Каждое утро поджидает его у киосков. Вот чудачка. Выглядывает, кидается к нему и с такой улыбочкой: «Здравствуй, Игорь!». Я чуть не умерла, когда увидела.

– Так пусть Игорь пошлет ее куда подальше, – раздался низкий голос Даши Смеховой.

– Не может. Он же всегда списывает у нее на контрольных. Вы ведь в курсе, что лучше Соньки никто не знает химию и физику. А Игорю надо поступить, вот он и общается с Миской.

– Ужас, ну хоть бы она что-то сделала со своим страшным родимым пятном. Будь у меня такое на лице, я умерла бы, наверное, – пробормотала робкая и глупая Ксенька Луць.

– Это точно, лучше уж умереть, – тут же согласилась Кристина. – Ляг себе тихонечко и помри, нечего людей пугать своей рожей. А главное, девочки, улыбается Игорю, будто он ее парень. Наверняка воображает, что она ему нравится. А Игорь каждый раз смеется над ней, когда вместе гуляем. Потому что она дура. Страшная дура.

Остальные девчонки засмеялись, и разговор плавно перешел на тему о дурах вообще.

У меня так сильно колотилось сердце, что казалось, будто стук слышен на весь коридор, а не только на весь туалет. Кран я так и не открыла, застыла перед ним с вытянутыми пальцами в синих пятнах. Напротив висело зеркало, и я могла любоваться своим лицом сколько душе угодно.

Все так и есть. Все правильно. Ни один человек в мире не полюбит уродину. Это только в сказках красавица испытывает романтические чувства к чудовищу. Но где вы слышали сказку о Красавце и Уродине?

Правильно, нигде. Ни один уважающий себя прекрасный принц не влюбляется в страшилище. Нет таких сказок! Все принцессы, все героини потрясающих историй всегда прекрасны. И точка.

Другого варианта и быть не может.

Так что остается только одно, как правильно сказала Кристина, – лечь себе тихонечко и умереть.

Думаете, я ушла домой, захлебываясь горькими слезами? Ничуть. Я даже подумать не могла о том, чтобы пропустить занятия, и потому как прилежная девочка отсидела все оставшиеся пять уроков с каменным лицом, тяжелым сердцем и убийственной жаждой мести в душе.

А после уроков, несмотря на приставучие вопросы Ники о том, что случилось и почему я такая молчаливая, поперлась в библиотеку, потому что надо было писать реферат по украинской истории.

Можно, конечно, и в интернете нарыть. Но в библиотеке тоже имелись довольно интересные книги, а вы уже поняли, что учеба для меня была чуть ли не на самом первом месте, после моего рисования, конечно.

И еще мне нравилась тишина между стеллажами, ведь кроме меня из старших классов сюда больше никто не наведывался. Тишина, запах книг и полное одиночество. Библиотекарь не в счет.

Вот там, в библиотеке, все и началось на самом деле.

Я ходила между стеллажами, дотрагивалась до корешков, брала разные книги и думала только об Игоре. Неужели Кристина права и он действительно подлый и лживый? Смеется за спиной и ценит меня только за подсказки и возможность списывать?

Или она все это придумала?

Чего бы я только не отдала, лишь бы узнать правду.

Я посмотрела на сборник повестей Крапивина, который почему-то оказался у меня в руках, пролистала страницы. Это были истории о попадании в другой мир. Слегка качнув в руке увесистый томик, я вздохнула.

Смогла бы я предать Игоря? А полюбить смогла бы, если бы у него во всю щеку цвело родимое пятно? Или если бы он был хромым и страшным, а не таким симпатичным, как сейчас?

Тогда я не знала ответов на эти вопросы.

И тут из книги что-то выпало – слетело к моим ногам, легло рядышком с кедами и развернулось с легким шелестом. Я наклонилась и с удивлением уставилась на диковинную карту, нарисованную темно-синими и серыми красками.