Нас так и взяли: голыми и разнежившимися. С характерным шипением совсем близко от прудика опустился катер, верх его откинулся – и на нас уставились два равнодушных серых глаза. Секунд несколько мы играли в гляделки, потом пилот спросил:

– Ну?

– В смысле?

– В смысле, долго я вас буду разглядывать? Поехали.

Я встал. Лю тоже.

– Э-э… офицер. Вы не могли бы приподнять машину? Там наша одежда.

– Не валяйте дурака. Эти тряпки всё равно сожгут.

– И нож.

– Ножи вам не скоро понадобятся. Лезьте, время дорого.

– И планшеты.

Он кивнул, приподнял катер на полметра и впечатал его в землю так, что мы подскочили.

– Теперь, я думаю, всё? – спросил он.

– Да, наверное, – сказала Лю и шагнула на заднее сиденье. Вода с неё стекала – и тут же впитывалась обшивкой. – Спасибо за участие, офицер.

Я полез следом. Едва я уселся, над нами образовался прозрачный колпак, а откуда-то снизу подул тёплый воздух с резким запахом йода.

Катер рванул свечой вверх, нас сильно вдавило в спинку – и друг в друга. Лю вцепилась мне в руку, сжала кисть так, что пальцы слиплись. Сначала я подумал – это от страха. Но потом посмотрел на неё и понял, что она так меня успокаивает.

Я проснулась и испугалась – или я испугалась и проснулась… Не важно. Чего-то не хватало. Вот только что оно было здесь, а теперь зияет пробоина, и в пробоину тянет ледяным ветром.

Надо было найти воду. Я села, потом встала. Голова была тяжеловата, а тело просто не весило ничего, поэтому равновесие приходилось угадывать, ловить и сохранять. Это была почти игра.

Место было незнакомым, но очень обычным: фермерская лачужка, место временного – когда ты не на настоящей летающей ферме, а волею нужд прикован к острову, – проживания. Плетёные стены без окон, холодный очаг, прочный потолок, «вечные» лампы с их желтоватым (или красноватым, это кто как воспринимает) светом, старинный буфет и такой же старинный шкаф – и, может быть, я не узнавала всё это только потому, что приложилась головой? Я помнила, как бездарно вмазалась в грунт, как Север нёс меня…

Где он, кстати?

И тут Север, словно услышав зов, появился. Откинулась шумная занавеска из множества сцепленных между собой дощечек, на каждой из которых была нарисована детская картинка, и появился Он, пахнущий деревом и железом, с рукавами, закатанными выше локтей…

– Вот это да, – сказала Кумико и стала смотреть в огонь. Я подбросил ещё две чурочки. – И ты?..

– И я. Ты же знаешь – я всегда, пока это можно, играю по правилам.

– Знаю…

Она вздохнула. Она вздохнула, и я почувствовал себя виноватым. Я и был виноват…

– И это начнётся…

– Через трое суток с момента передачи сообщения. То есть уже – через шестьдесят один час.

– И ты надеешься успеть?

– Теперь – да. Теперь – ты со мной. Нас двое…

– И вдвоём мы свернём горы… Я же ничего не умею руками.

– Сбегать, принести, подержать, дать воды… Но сначала ты отлежишься хотя бы день, хорошо? Чтобы я не беспокоился.

– Как скажешь, о повелитель.

– И… ты извини, но я буду… думать только о… э-э…

Теперь она засмеялась.

– Что?

– Ничего. Ты такой смешной. Я не буду объяснять, ладно? Ты просто знай.

За Стеной я уже бывала. Дважды. Первый раз в детстве, лет четырнадцать назад. Что забавно – мне не понравилось. Отец был страшно занят, страшно озабочен, ему было совсем не до меня – думаете, маленькие девочки такое прощают? Потом уже я стала понемногу понимать, что годы те были самые послевоенные, злые, беспощадные, а он что-то улаживал, что-то хотел изменить… но когда я попыталась его расспросить, он мне это запретил. Никаких расспросов. Забудь.

Я постаралась забыть. Послушная, ничего не простившая девочка…

В общем, повторюсь: тогда мне не понравилось, – а потому, наверное, и не запомнилось почти ничего. Ну, высокие такие полупрозрачные потолки – настолько высокие, что под ними растут деревья. И люди ходят по каким-то воздушным дорожкам. И ещё мы долго ждали, когда нас пропустят, – я даже поспала, удобно устроившись у отца на коленях. И всё.

Я потом очень удивлялась, что другие чем-то восхищаются. Чем? Этими мостиками?

Второй раз – в позапрошлом году. Университет Ляньхая, где я тогда жила (именно в университете – жила, но не училась, а исполняла роль своего рода наглядного пособия: вот на что способна медицина… ладно, это я зря, в конце концов, именно там меня собрали по частям, поставили на ноги и заново научили ходить), так вот, наш университет дружил с каким-то земным… ну, делал вид, что дружит, а на самом деле потихоньку подсасывал деньги. Время от времени к нам прилетали студенты-землюки, что-то изучали и отбывали обратно. И вот какой-то группе приспичило изучать наши примитивные верования: культ предков и всё такое. И из меня снова сделали учебное пособие – как же, внучка-правнучка и так далее в периоде – настоящих шаманов, у неё даже фамилия соответствующая… Я исполнила свой долг перед университетом – но оказалось, что нас ждёт продолжение: восхищённые чем-то студенты пригласили меня на экскурсию к Башне и по её окрестностям – и я, дура, согласилась.

Ну, что сказать… Как раз машинный медосмотр оставил меня почти равнодушной, ведь машина не может унизить человека. Другое дело – отношение людей. А оно…

Ф-ф-ф… Нет. Извините. Хотела бы рассказать, но не могу. Сразу накатывает такой стыд, я даже не знаю, за кого: за себя, за землюков, за наших…

Извините.

Нет, сама поездка оказалась интересной. Но на все красоты и диковины я смотрела сквозь пелену обиды и унижения. Чем, наверное, обидела пригласивших меня, а уж они-то точно ни при чём.

Я потом долго думала, нарочно землюки унижают нас – или же просто не понимают, что унижают? Или им всё равно?

Решила, что нарочно.

В общем, когда нас с Гагариным быстренько прогнали через медосмотр и дезинфекцию, а потом в одинаковых светло-зелёных балахонах, в прилегающих масках на пол-лица и с волосами, измазанными какой-то холодящей скользкой дрянью, поставили перед высоким темнокожим офицером в ослепительной белой форме, я не испытала ничего нового. Правда. Всё уже было, и тогда кончилось хорошо. По законам симпатической магии, сейчас тоже должно было кончиться хорошо.

Офицер, разговаривая с нами, всё время чуть-чуть отсутствовал, это у землюков общая и довольно неприятная черта, но… так уж они устроены, вот и всё.

Сначала он ещё раз спросил наши имена, место постоянного жительства и профессию (я сказалась «без постоянного пристанища» и «свободная профессия», и пусть думает, что хочет) и осознаём ли мы, что нарушили Конфедеральный Пакт, Положение о разграничении территорий, статья шестая. Мы сказали, что осознаём, но действовали в рамках того же пакта, Положения об общегражданских правах, статья семьдесят вторая, «действия в состоянии жизненной необходимости и действия, совершённые под воздействием непреодолимых обстоятельств» – короче, невиновны при смягчающих обстоятельствах. Офицер удивлённо приподнял брови и поинтересовался, действительно ли нам было до такой степени невтерпёж? Гагарин, как мне показалось, собрался съездить ему по морде, но я его удержала (тем более что шансов у Гагарина не было, офицер сидел в невидимом «стакане» из той же дряни, из которой сделана Стена); офицер вовсе не хотел сказать скабрёзность, он имел в виду что-то другое, и я попросила его повторить всё то же самое, но другими словами. Он пристально уставился на меня, явно тормозя. Потом показал нам на белый диванчик: садитесь. Мы сели.

– Как вы вообще попали на эту сторону? – спросил он.

Самое смешное, что этот вопрос нам задали впервые. Казалось бы…

– Через подземный ход, – проворчала я.

– Так… – он снова задумался. – Это произошло сегодня?

– Да.

– Сообщение, переданное по общепланетной сети, вы слышали?

– Что? – спросил Гагарин.

А я как-то сразу поняла: вот почему хором верещали планшеты.

– Нет, – сказала я. – Мы ничего не слышали. Наши планшеты засыпало обвалом.

– Интересная коллизия, – сказал он почти весело. – А ну-ка, выкладывайте всё.

– Ты что-то скрываешь, – сказала она потом.

– Да.

Если бы здесь было окно, я бы смотрел в окно.

– Что?

Я капнул себе ещё несколько капель рома.

– Можно в трёх словах и без объяснений?

Кумико водила пальцем по столу, не замечая этого. В детстве она вот так же что-то рисовала на столе.

– Когда-то я от тебя получала больше… Извини. Когда ты меня учил. Да. Но не потом.

Справедливо. Несправедливо, но справедливо.

– Я ведь объяснял, почему.

Палец на секунду замер. Потом продолжил линию.

– С этим трудно смириться.

Уже ничего не сделать. Так будет до смерти.

– Я с этим живу. И я… не виноват.

Она спрятала руки под стол.

– Я не хотела тебя обидеть.

Маленькая моя…

– Ты не обидела. Я просто… я уже забыл – как это: быть просто человеком. Забыл. Я не могу сказать, что мне тяжело. Но мне… мне сложно. Понимаешь?

Кумико медленно, опасно кивнула. В ней бродило что-то тёмное, неправильное – и никак не могло вырваться наружу. Она летела ко мне – и вот прилетела. Я весь деревянный, и я думаю не о ней.

– Наверное. Так что ты не хочешь мне говорить?

Что год от года я чувствую себя всё более одиноким…

– Последние несколько лет готовилось новое восстание. Я не знаю точно, кем. Южанами, частью кланов… не знаю. Никто из ранее засвеченных посвящён в подготовку не был. Разумно. Землюки по каким-то причинам посчитали, что доводить дело до прямого столкновения им не выгодно. И сделали упреждающий ход. Вот этот… – я кивнул на планшет.

Он всё так и лежал на столе. На белом экранчике чернели маленькие чёткие буковки.

Поставившие наш мир с ног на голову.

– Ты ведь не думала, что землюки проявили какую-то там добрую волю – или как оно называется?

Кумико долго молчала.

– Нет. Я так не думала. Но я хотела надеяться…

Я на секунду почувствовал себя подонком, отобравшим у девочки куклу.

– Надеяться мы можем только на себя. И больше ни на кого в мире.

Она взяла в руки планшет. Она держала его так напряжённо, будто он весил килограммов десять.

– Граждане планеты Эстебан, – начала она читать вслух и с каким-то странным выражением: как бы переводя текст с полузабытого чужого языка. – Говорит Земля. Передаём важное правительственное сообщение. Движимые состраданием и чувством попранной справедливости…

Движимые состраданием и чувством попранной справедливости, землюки прекратили импортировать концентрат пыльцы, поскольку его добыча связана с повышенным риском для жизни.

В связи с этим блокада с Эстебана снимается, планете возвращается полноценное членство в Конфедерации, все междупланетные отношения переводятся в обычный режим.

Поскольку за годы вынужденной изоляции общественные и государственные институты Эстебана не развивались, а лишь деградировали, выдвижения общественных лидеров не происходило и так далее, землюки решили поступить просто и загадочно: ровно через трое суток после оглашения этого сообщения Стена будет убрана; все желающие могут принять участие в Великой Гонке На Чём Угодно; тысяча финишировавших первыми будет приглашена на Землю для специальной подготовки, после которой они гарантированно получат места в заново формируемых органах государственного управления.

Итак – пользоваться можно любым видом транспорта. Финишную черту следует пересекать по земле. Черта проведена вокруг Башни, не ошибётесь. Успехов всем, и пусть победит сильнейший.