Док Моруальд, во времена далёкие наставлявший нас в грубых и жестоких тонкостях военно-полевой медицины (если вам это что-то скажет, то – медицины уровня Первой Крымской войны), был специалистом очень широкого профиля; уже в мирное время я консультировался у него, всё, что он говорил, запомнил – и даже многое понял. Например, он разъяснил феномен моей бессонницы, мне ведь казалось, что я сплю в лучшем случае часа по полтора в сутки, а остальное время лежу, тупо пялясь в потолок. Ничего подобного, док моментально доказал (простейшими способами), что сплю я часа по четыре, а то и по пять – просто мне навязчиво снится один и тот же сон: что я лежу, весь вымотанный и обессилевший, и тупо пялюсь в потолок. И когда я это понял и сразу поверил, то тут же стал и высыпаться, и почувствовал себя лучше, и силы откуда-то пришли…

Потом эта дрянь вообще рассосалась. Сегодня вот – вернулась. Но я уже всё понял: я именно видел во сне, что не сплю. Ну, научился я некоторым вещам: скажем, обращать внимание на то, что детали некоторые обстановки, или вида за окном, или чего-то ещё – не соответствуют тому, что я запомнил, ложась; а запоминать всё это – выработалась такая давняя, долговременная и полезная привычка. Так что я вполне осознанно смотрел сон, в котором не спал, а просто лежал то с закрытыми, то с открытыми глазами, подходил к окну, потом вообще вышел на балкон… В этом сне я ещё несколько раз прокачал всё, что мне было известно по нескольким переплетающимся делам, разложил свои действия на те, которые следовало произвести немедленно, и те, которые можно отложить, прикинул маршруты поездок, прикинул опять же, кому можно дать поручения или кого можно нанять, чтобы отработали тот или иной черновой материал… в общем, сделал то, на что в состоянии нормального бодрствования у меня никогда не хватает полной и этакой размашистой безрассудной решимости. Как только возникают несколько взаимозависимых дел, которые можно делать либо в таком порядке, либо в таком, либо вообще в обратном – у меня срабатывает «буриданов комплекс», и я не то чтобы впадаю в ступор, но вдруг теряюсь, перестаю понимать критерии, выбираю последовательность действий судорожно и наугад, – и поэтому довольно часто ошибаюсь… и как всё тот же док Моруальд объяснил мне когда-то, вся моя неколебимая уверенность в себе – это всего лишь непреодолимое стремление преодолеть непреодолимый же «страх совершить ошибку», паралипофобию или авлептифобию…

Столько слов.

А можно было написать: «Я проснулся и отчётливо понял, что именно мне нужно сделать сейчас, а что – отложить на завтра…»

Но это было бы не совсем верно. Если для простоты – то да. Но мне почему-то хочется точности. Которой никогда не добиться…

На запах дыма у меня всё-таки что-то сработало внутри, и я хотя бы перестал ломать сухие ветки, а то ломился, как каменный буйвол во время гона, прокладывая собой широкую просеку… Организм стонал, что надо отдышаться, что надо содрать с глаз, со лба какую-то почти прозрачную, но очень мешающую плёнку. Я поскрёб ногтями лицо – и пошёл, теперь уже неслышно ступая, в сторону дыма, и почти сразу же увидел на изнанках крон жёлтые отблески огня.

И вдруг я оказался там, совсем рядом с костром. Над огнём дымился котелок. В моей руке был зажат топор, а нож я аккуратно, чтобы не разрезать ненароком чего нужного, засунул за голенище ботинка. По ту сторону костра – и поэтому почти невидимый – стоял, покосившись, «Нубис». Рядом с ним возились, невнятно ворча.

Через несколько минут за костром возникли двое серых: бритоголовые, голые по пояс, в характерных кожаных штанах с высокими, под рёбра, поясами. Рассмотреть тату возможности не было, да эти тонкости меня сейчас могли интересовать в десятую очередь…

Один бросил к костру загремевший металлом мешок – и помог другому снять с плеча Люсьена. Они довольно аккуратно опустили моего противника на землю и сели рядом. Один стал помешивать варево, другой – потянулся к мешку, раскрыл его, вытащил две какие-то железяки, сцепил их концами, с клацаньем провернул… Это оказалось ружьё. Он прижал его к плечу и прицелился в меня. Я обмер. Потом он направил ствол в небо. Потом положил ружьё себе на колени.

– Слыш, Люх, – сказал он. – А не тот ли это пацан, который вчера тут был? Помнишь, Дига с Киселём рассказывали? Из такой же штуки пулял…

– Это не пацан, – сказал второй.

– А кто?

– Девка.

– Врёшь!

– Хы.

– Так может, это… пока никого нет?

– Мало тебе девок в доке? Неизвестно ещё, кто она. Потом не отмажемся.

– Так давай посмотрим.

– Сам смотри. А то лучше не тронь. Не зря она тут крутится. Вони не оберёшься. Сейчас вон каша поспеет.

– Вони бояться… ну, ты меня понял. Гороху не есть…

Серый положил ружьё на землю, перевернулся на четвереньки, обошёл на четвереньках кашевара и присел над Люсьеном. Или, это что получается – Люсьеной?.. Он был раза в три больше неё. Протянул лапу, стал расстёгивать и сдирать верхнюю рубаху. Потом перевернул Люсьену лицом вниз, задрал полу рубахи до головы и склонился, вглядываясь в знаки. Поза его выражала повышенный интерес.

– Ну? – не оборачиваясь, спросил кашевар.

Не дождавшись ответа, обернулся.

Я вроде бы не отрывал взгляда от сцены, но ничего не смог увидеть. Люсьена как лежала, так и лежала, а серый так и продолжал над ней нависать, опираясь на руку и во что-то всматриваясь. Потом он сделал странное движение, как будто хотел опорной рукой оттолкнуться от земли и ею же что-то схватить, но у него ничего не получилось, он только стал медленно заваливаться на бок, лёг, громко всхлипнул – и засучил ногами.

Кашевар вскочил. В руках у него были мачете и пылающая головня. Поскольку последние несколько минут он смотрел в костёр, то был сейчас практически слеп. Выставив перед собой оружие, он всем корпусом разворачивался вправо-влево, чтобы вслепую отразить удар.

Ко мне он стоял почти спиной.

Наверное, Люсьена всё-таки шевельнулась. Не выдержала.

– Ты, ссука… – он шагнул к ней и опустил головню.

Я плохо метаю топоры. То есть я ими всегда попадаю в цель, но далеко не всегда – лезвием. Вот и сейчас топор мой ударил серого в затылок, но не вонзился, а отлетел. Впрочем, сам удар был хорош – серый сунулся на колени, обхватил голову…

В два прыжка я оказался рядом, ткнул его ножом под лопатку, отскочил. Серый лёг рядом со вторым, лёг валетом, головой к ногам напарника. Сначала он изогнулся, пытаясь достать застрявший под лопаткой нож, потом мелко задёргался – и вытянулся.

Я стоял, весь вдруг опустевший, не зная, что дальше делать, когда в горло толкнулся снизу мерзкий сладковатый комок, я еле успел отвернуться – меня вырвало в самый костёр. Потом ещё и ещё – до горечи.

– На, глотни, – сказал кто-то.

Я глотнул. Большой глоток. Наверное, неочищенного ячменного спирта.

– Спасибо… – прокашлялся.

– Тебе спасибо.

Это был Люсьен. Тьфу… это была Люсьена.

Даже странно, что её можно было так долго принимать за парня…

– Куда теперь? – спросила Марья. Она встала даже раньше меня – приготовить завтрак.

– Сначала в суд. Потом мне надо будет найти одного человека, – сказал я. – Потом надо будет с ним встретиться. Сколько эти поиски и встречи займут времени – не представляю. Может, день, может, неделю. Ты же пока делай то, что я советовал…

А посоветовал я Марье немедленно – вот прямо сегодня – собрать пайщиков, всем кооперативом войти в новую правительственную программу по разведению овец – благо, размеры острова позволяют держать там приличную отару, – и под предлогом создания «животноводческой инфраструктуры» заложить в серьёзном банке саму плантацию. Так, во-первых, будет зафиксирована нынешняя стоимость плантации, во-вторых, злоумышленникам в случае чего придётся иметь дело с агентами банка, а эти люди не чета простым кооператорам. Я буду рядом по юридической части – и постараюсь не допустить, чтобы Марью и её товарищей облапошил теперь уже банк. То есть какие-то издержки могут случиться, но до потери всей собственности дело не дойдёт. Вряд ли и серые станут в такой ситуации упираться – скорее всего, пойдут искать добычу попроще…

Насильственно уложив в себя плотный – уж Марья расстаралась – завтрак (не было уверенности, что смогу заправиться в течение дня; обычно же я по утрам почти не ем; но и голод, даже самый короткий, по понятным причинам переношу плохо), я отправился на почту – как на службу, будь она неладна, такая служба…

Не могу сказать, что прежняя жизнь меня чем-то не устраивала. Я сам её сделал такой, какой она была, а значит, должен радоваться. Я и радовался. Но вот пришёл момент, когда надо всё менять, выстраивать заново – и не могу сказать, что я при этом испытывал грусть, сожаление или что-то подобное. Нет, всё внутри было как отшибленное или замороженное. Хотя боевое моё остекленение прошло (самым позорным образом, уж извините), и по старому опыту можно было ожидать длительной прострации. Не-а. Я был собран и деловит.

То же самое можно сказать и о Лю. Как будто ей уже десять раз приходилось заметать за собой…

Исходили мы из того, что скрыть от серых наше нахождение этой ночью на Котуре не удастся – слишком много свидетелей ссоры, вызова, трень-брень. Мой «КМК» разломанный – найдут, думаю, в первый же день. Так что если мы даже до утра наладим «Нубис» и улетим, то отыщут нас скоро – и, в общем, везде. Нужна серьёзная фора. Нужно направить серых по ложному следу.

И заставить поверить, что нас уже нет. То есть совсем нет.

Дирижаблик-купе – новенький «Вирзинг-400» – был припаркован у обрыва и прикрыт сверху маскировочной сеткой, и нашли мы его лишь потому, что туда вела протоптанная дорожка. Я подогнал его к месту схватки, прижал к земле и долго ждал, пока Лю не прихватит швартовочный конец к подходящему дереву. Хорошо, что ветер почти стих…

Того бандита, которого убил я, мы забросили в гондолу, предварительно вынув из раны мой нож и аккуратно воткнув туда его собственный. Нож серого был той же классической формы, только с дорогой резной рукояткой. Мало шансов, что этот труп найдут, но если найдут, то пусть поломают голову. Мне же был просто нужен мой собственный нож. Без ножа, понимаете ли, трудновато…

Второго убитого мы оставили на месте, только потоптались вокруг, поломали кусты, опрокинули котелок в костёр – да ещё Лю сняла трусы и отбросила их немного в сторону, создав этакий завершающий общую картину мазок. Я же вернулся в гондолу, стравил часть гелия из баллона постоянного объёма, оборвал провода, ведущие от пульта управления к клапанам и насосам, и настроил реактор на максимальную подачу водорода в эластичные объёмы – передний и задний. То есть уже минут через десять дирижабль начнёт подниматься, набирать высоту – и не прекратит этого делать, поскольку клапаны не сработают, а отключить реактор будет некому. На высоте от холода эластик лопнет, и дирижабль где-нибудь упадёт. В десятках или сотнях километров отсюда. Скорее всего, в таиге. Происшествие будет выглядеть достаточно естественно – и в меру загадочно…

Всё. Я запустил винты, выставил рули на пологий подъём – и спрыгнул как раз вовремя, потому что деревце начало трещать корнями. Лю взмахнула ножом. Дирижабль буквально рванулся вперёд и вверх; он летел сейчас почти точно на восток – как раз туда, где вчера прошёл шторм и где подобных бедолаг упокоилось немало…

– Ну, что дальше? – спросил я как-то слишком бодро. – Пойдём чинить твоё помело?

– Не уверена, – сказала Лю. – На вот, посмотри, что я нашла…

Бумага. Я развернул. И без фонаря было видно, что это карта Котура. Большая, подробная, нарисованная от руки. С тремя крестиками. Нормальная пиратская карта. Как раз то, чего мне так недоставало всё это время!..

Но мы не подрались. Не знаю, почему. Более того: Лю как-то сумела, причём буквально в пяти словах, убедить меня, что надо пока вообще не трогать вертолёт – и скрываться на острове. Я не помню, как это у неё получилось, и сколько мы потом этот момент ни вспоминали, так и не вспомнили деталей. И ещё более: она не могла сказать, отчего приняла именно это решение. Решение, похоже, принялось само. Посредством Лю. Я сейчас подозреваю, что на самом деле Лю была попросту не в состоянии покинуть этот остров, который так искала и на который так рвалась, и её изощрённый ум подсказал ей веские аргументы, чтобы остаться.

А может, и у неё был тот же шок, что и у меня. В таком состоянии иногда принимаешь настолько гениальные решения, что и не знаешь потом, что о себе думать.

Колотить меня начало уже под утро, когда показалось: мы ползаем, как два червячка под огромной лупой. Но тут обнаружился вход в пещеры…

В пещере начало колотить и Лю.

Я зашёл в «Дракон». Там мне сказали, что не вернулись ни Гагарин, ни Люсьен…

Отношения серых и синих на Эстебане мифологизированы до крайности. Сейчас я попробую с этими мифами разобраться.

Моё мнение: они даже сами так не думают. Но старательно убеждают в этом всех. Потому что это – тоже способ оказывать влияние. Может быть, самый действенный.

Моё мнение: оно больше притворяется. Это такая безопасная фронда. А вообще-то население активно «стучит», что лично меня никак не радует.

Миф третий: серые и синие представляют собой замкнутые системы, перейти из одной в другую невозможно; и – миф четвёртый, противоположный: серые и синие – в сущности, одно и то же, а их противостояние – просто видимость.

Моё мнение: истина где-то между. Я знаю и посиневших серых, и полинявших синих. Если ты соблюл некий неписаный кодекс поведения, если ты «честный вор» или «честный поц», то при определённом стечении обстоятельств можешь перейти из одной страты в другую. Вот только эти критерии «честности» лично для меня непостижимы. Там нюансы какие-то – настолько тонкие, что я их своим грубым глазом рассмотреть не могу. А главное, я не вижу ни малейшей практической ценности в некоторых пунктах этих кодексов. Похоже, что это вроде мини-ритуалов: не носить чёрное и белое, не наступать на трещины в облицовке тротуаров, не говорить слова «последний» – и так далее.

Моё мнение: так думают только самые тупые и самые запуганные обыватели. Скрыться можно, а обиды серые если и не прощают, то забывают о них очень скоро. Делать им больше нечего – подолгу обижаться.

Моё мнение: брехня. Серые обычно скупы до скаредности. Зато единичные случаи проявления ими щедрости помнятся потом десятилетиями.

Моё мнение: тогда, когда им это выгодно.

Моё мнение: Так думают только те, кто не различает оттенков серого. Неосторожный серый может стать чужим просто мгновенно, сам не успеет понять, что он уже чужой и почему ему вдруг так плохо.

Моё мнение: нет. После войны многие из наших ушли в серые, это верно, но вот пока стреляли, молодёжь к нам из кланов уходила неохотно – да и не отпускали их. Я знаю, что пришлось преодолеть, скажем, Армену. И ещё: если снабжение операции зависело от серых, то чаще всего операция проваливалась. А когда мы уже почти захватили Ньёрдбург, и остров Майский просто сам валился нам в руки – а с ним и единственный тогда действующий (остальные запечатали наглухо) проход за Стену, то есть мы брали землюков за самое нежное место, – тогда, я уверен, нас просто предали. Именно Ньёрдбургский клан. Доказать я этого не могу, но и не сомневаюсь ни минуты.

Моё мнение: наверное, пять шестых населения Эстебана ни разу в жизни не сталкивается ни с теми, ни с другими. Ну, может быть, с синими – там, выправить бумаги, разобрать мелкий спор соседей, – с этими почаще. Что серые, что синие концентрируются поближе к Стене, особенно к шлюзам, их интересуют большие приёмные пункты сырца, порты, просто крупные города. С удалением от Стены их численность падает с квадратом расстояния.

Миф одиннадцатый… Или хватит?

Всё это к чему? К тому, что аксиом нет. Нет у нас аксиом, и хоть ты тресни.

Притом, что убить могут за неверно сказанное слово.

…Я сидел на почте, отправлял телеграммы, получал телеграммы, пытался дозвониться, а в голову лезло, и лезло, и лезло.

Наконец пришёл нужный ответ. Я встал (ещё даже не начав проклинать судьбу), расплатился и вышел. Вернее, почти вышел. Телеграфист окликнул меня:

– Господин стряпчий! Тут вас депеша дожидается! Ещё с той недели!

Я разорвал казённую пломбу, развернул депешу. Это была электрофототелеграмма, присланная мне судебным департаментом города Цаньян. Им в том числе я накануне суда высылал запрос о моих якобы свидетелях защиты, братьях Денисовых. Департамент прислал уведомление, что очень похожий на одного из свидетелей, бывший налоговый полицейский Денис-бахчи Сифу, был три дня назад (за три дня до получения запроса… это получается… получается…) ранен в стычке с неустановленными преступниками и увезён ими в неизвестном направлении. Лицо на портрете – как всегда при электрофотокопировании, портрет был невысокого качества, на стенку не повесить – принадлежало, несомненно, Петру Денисову, заматеревшему, постаревшему, но спутать его с кем-то другим было трудно. На левом виске Петра угадывалась татуировка: хвост и задняя лапа ящерицы Стерлинга…

Судебное разбирательство по моей кассации на секвестр имущества Снегиря заняло двадцать минут. Суд принял соломоново решение: секвестрация замораживалась, все уже заключённые сделки признавались условно-действительными, но никакой новой активности по реализации описанного имущества производиться не должно до тех пор, пока не будет завершено повторное расширенное расследование дела в свете вновь вскрывшихся фактов (убийство подсудимого во время судебного заседания – «вновь вскрывшийся факт»; я аплодирую). Кумико переходила в разряд условно-владельцев: то есть она могла пользоваться нераспроданным имуществом, но не имела права им распоряжаться. Следующее рассмотрение дела по существу назначено на такое-то… в общем, через три с лишним месяца.

Уж за три-то месяца я добуду доказательства непричастности…

Ага.

Я забежал ещё раз к Марье, оставил ей доверенность на получение моей корреспонденции и объяснил, куда всё это переслать, если я не свяжусь с ней в ближайшие три дня, – после чего отправился вызволять Собаку. Как ни странно, это заняло совсем мало времени, искать и ждать никого не пришлось, а когда я спросил кладовщика, в чём дело, он посмотрел на меня подозрительно. Именно в этот момент у меня пока ещё смутно сформулировалось определение той неуютности и напряжённости, которая возникла между мной и миром, и которую я смутно ощущал, но всё время списывал на какие-то временные обстоятельства. Так вот: все вокруг что-то знали, один я ничего не знал…

Итак, я вылетел из Трёх Столбов в одиннадцать десять. Путь до Котура занял час сорок пять. Подлетая к острову на довольно большой высоте, я издалека увидел три дирижабля, приткнутых к берегу неподалёку от Стены. Значит, если эти обормоты целы, их найдут. Если же не целы…

Неторопливо я описал пологую дугу над островом и ушёл вдоль Стены на юго-восток.

Я разглядел и разбитый вертолёт Гагарина, и в лучшем состоянии, но тоже пострадавший – Люсьена. Около обоих были люди, причём около Люсьенова стояли несколько человек, они о чём-то беседовали, показывая руками в разных направлениях; несколько же других, вооружённых арбалетами, – явно прочёсывали каменистую пустошь между теми и обитаемой частью острова. Зрелище настроило меня на сдержанно-оптимистический лад – раз ищут, значит, есть кого искать и, значит, ещё не нашли…

Взятой с собой воды должно было хватить до самого Ясного, но сделать посадку придётся, чтобы вручную перелить воду из канистр в бак. Сто раз я собирался заказать лёгкие дополнительные баки – и всё время откладывал.

А вот теперь – либо делать полуторачасовой крюк, чтобы долететь до Пятого и там спокойно заправиться, либо – лететь напрямик, сначала полого огибая Стену, потом по прямой – но садиться где-нибудь в таиге, потому что до Коробка на одной заправке не дотянуть. Я никак не мог решить, что хуже.

Минут через пять понял, что лечу вдоль Стены.

Может, мне просто захотелось посмотреть на свою заброшенную ферму…