По радио передали распоряжение начальника полиции: запрет на владение оружием отменен, в целях безопасности граждан разрешается и даже приветствуется открытое ношение оружия… приобрести в охотничьих магазинах по предъявлению удостоверения личности или получить во временное пользование в полицейских участках…

Зойка вдруг засмеялась, и я стал смотреть на нее. Хотя бы просто потому, что это было приятно. Под утро она замерзла и как-то вся съежилась; я нашел для нее утепленную куртку патрульного, и завернувшись в нее, она поспала. И вот, проснувшись, готова была вновь петь и летать, петь и летать…

– Мишка, – сказала она не в тон смеху, – знаешь, что мне сейчас приснилось? Что мы летим в каком-то большом самолете: ты, я, Петька, Тедди, этот твой ужасный отец… прости, что я так говорю, но…

– Я знаю. На него действительно жутко смотреть.

– Да. И вдруг оказывается, что кабина пилотов пуста. Там никого нет, понимаешь? И вообще – самолет полупустой… огромный, как «Крым» или «Витоша» – ты же плавал на «Витоше», видел, – какие-то салоны, каюты, трапы, переходы… и полупустой. И мы летим, а везде только небо. Я проснулась, и мне стало смешно.

– Ты умеешь видеть хорошие сны, – сказал я.

– Я проснулась оттуда сюда, и мне стало смешно, потому что – стало легко… я свинья, я знаю, Тедди… только, Мишка – я и по тебе столько же горевала бы…

– Доживем – увидим, – сказал я.

– Я вот все думаю: а вдруг мы не настоящие? Как Петька говорил… что нас сочинили и бросили…

– Когда это он такое говорил?

– Да сколько раз… И в книге этой своей то же самое написал: на самом деле нас нет, уже нет, только мы никак не можем в это поверить.

– Не писал он такого… – я в тревоге заозирался в поисках «альбома», сообразил, что сам же спрятал его в сумку, а сумку засунул в рундук, на котором все еще спала Мумине. Ее не решились никуда выгрузить и так и возили с собой – благо, лежала себе девушка тихо и никому не мешала. И в параллель подумал, что да – не впрямую, но именно об этом и пытался сказать Петр, именно это и доказывал и именно этим болел все последнее время. – Хотя…

– Я ведь не такая дура, как кажусь, – сказала Зойка. – Я книг прочитала, может быть, не меньше, чем он. Я стихов знаю столько… Мишка, ну – нельзя такими быть, как мы. Даже не то чтобы бесчувственными… мы ведь чувствуем, мы все чувствуем, но мы как… как… дети… – она вдруг с удивлением прислушалась к своему голосу. – Я не так думала, это само пришло… но, может быть, и правильнее вышло… Да, мы сегодня любим, а завтра деремся, а потом опять любим, а потом забываем… и все это без особого следа, и только страх настоящий. Все пустяки всерьез, а что такое по-настоящему, по-взрослому всерьез, мы и представить себе не можем. И вместе с тем… – она замолчала, прислушиваясь, и я тоже услышал далекий долгий крик – последний страшный разрывной крик, в котором отлетает душа еще до того, как придет сама смерть…

Мы выскочили из машины. Захваченную школу видно было в промежутках между стволами платанов, и за этими стволами стояли и сидели спинами к нам вооруженные гардемарины, но крик несся не со стороны школы, а наоборот – я оглянулся и увидел офицеров, отшатнувшихся от чего-то черного, бьющегося в пыли… странно, что еще до того, как подошел и все увидел глазами, я уже твердо знал, что это шофер, посланный с необязательными известиями, которые вполне можно было сообщить по телефону… которого я сам лишь десять минут как отпустил, срисовав четыре портрета главарей террористов…

Крик оборвался. И в наступившей тишине стал слышен хруст костей.

Скованный человек ломал сам себя.

Наверное, это длилось секунды, но показалось – очень долго. Потом разом все стихло. Когда мы подбежали, на земле неподвижно и мягко лежало нечто бесформенное, и только лицо, обращенное к спине, было неожиданно спокойным и добрым…

Отец только мельком взглянул на меня, потом приобнял Зойку за плечо и повел прочь.

– Это что же? – тупо спросил кто-то из офицеров. – Это они со всеми такое могут?..

– Да, – сказал я, повернулся и пошел вслед за отцом.

Шагов через тридцать я их нагнал.

– …ни на шаг от себя, – услышал я слова отца. – Поняла?

– Станет он меня слушать, – сказала Зойка. – Кто я ему?

– Кто бы ни была – а станет…

От полицейского штабного автобуса бежал один из отцовых ребят – Павел.

– Командир! Вызывают на переговоры!

– Хорошо, – кивнул отец. – Начинай, а я понаблюдаю.

– Они требуют, чтобы был генерал…

– Банан им в жопу, а не генерал! Что за болтовня, Паша! Будто первый раз…

– Извини, Пан, но – иначе никак. Я уже язык омозолил, доказывая. Я понимаю, что ты не пойдешь… но, может, Хижняка пустить?

– Хижняка? Да он… хотя… – отец задумался. – А может, и пустить. Пойдем спросим.

– Ты извини, но я уже спросил.

– И что он?

– Глотает какую-то дрянь. Говорит, чтобы там не сорваться.

– Тогда мне надо с ним предварительно поговорить…