Я не стал обращаться в полицейское управление по официальным каналам. Слишком массивной была утечка информации, чтобы доверять кому-либо наши маленькие находки. Просто с помощью обособленного канала и кода, данных мне стариной Мартином, я подключился к внутренней сети полиции. То, что эта сеть отнюдь не только внутренняя, я начал догадываться еще в разговоре с покойным Габдрашидовым. К ней присосалась – почти легально, я думаю – контрразведка; а вот то, что и служба охраны немецкого консульства шарилась там, как в собственном чулане, стало для меня приятной неожиданностью.

Записи с городских обзорных видеокамер хранились четырнадцать суток – на большее пока не хватало памяти. Через полчаса я знал два района, в которых наши отпортретированные фигуранты появлялись чаще всего: Харбие – и так называемый «Девятый полк», бывший военный городок, наспех построенный в шестидесятые годы в треугольнике между городской стеной, железной дорогой и Западным шоссе. Каждое правительство пыталось (или делало вид, что пытается) его снести, и всем что-то мешало. «Девятый полк» постепенно стал вынесенным за пределы города городским дном. Наверное, это многим казалось удобным.

На одну из нарисованных Мумине женщин – на худую – месяц назад было выдано временное удостоверение личности. На фотографии она была почти красива. Сорокина Валентина Павловна, шестьдесят шестого года рождения, уроженка и жительница Адлера… и из анкеты: не замужем, Второй Московский медицинский институт, Бременская медицинская академия, настоящее место службы: частное бюро медицинской экспертизы «Парацельс»… Могло, конечно, оказаться и так, что сведения эти ложные: во времена перекроек границ кое-кто догадался пошарить в архивах паспортных управлений. Но, скажем так: далеко не все, кто хотел, смогли это сделать. А потом эту лавочку и вовсе прикрыли, позаимствовав у немцев их поражающую воображение систему перекрестного учета населения. Так что, если эта мадам Сорокина не была десять лет назад закоренелой преступницей или революционеркой, то сообщенные в анкете сведения должны быть правдивыми с вероятностью девяносто девять к одному.

В Константинополе она снимала квартиру в Харбие, в доходном доме купца Гильметдинова…

Конечно, ни один уважающий себя полицейский не рискнул бы арестовывать человека по такому вопиющему отсутствию улик. И ни один нормальный каэровец не стал бы брать фигуранта, не выявив связей, не установив наблюдения…

На все про все я отвел себе полчаса.

Квартирка мадемуазель Сорокиной была угловая, на шестом этаже. Некогда было возиться, устанавливать релихт-датчики… Я просто пальнул микрофоном с «бородкой» в переплет одного из окон. Послушал. Тишина в комнате, прерываемая обычными звуками старого многоквартирного дома: вода в трубах, всяческие поскрипывания, покряхтывания… Близко к микрофону – ничего, кроме размеренного шумного похрапывания. И я уже совсем собрался было отключаться, как услышал долгий зевок и сонное цоканье когтей по полу. И это будто послужило сигналом: тут же мягко, но шумно заворочались, зазевали, заворчали псы. Их там было не меньше пяти. «Тихо, тихо,» – сказал кто-то по-турецки сонно, и голос был явно не женский… но и не мужской… ломающийся подростковый! «Разбудили, слоны,» – сказал другой голос, потоньше. – «Сколько там натикало?» – «Рано еще… четыре…» – «А-а…» – междометие перешло в зевок. Собаки шумно лакали воду.

Я связался с нашим вторым фургоном. Что хорошо в ребятах из «Н», так это умение не задавать вопросы. Дом… квартира… минимум два человека и пять-шесть собак… Какие это собаки, ребята сегодня видели. Я не решился им запретить, и они бросились на помощь людям и почти час выдерживали атаки псов на здание зимнего рынка, где сумели укрыться прохожие, посетители всяческих открытых кафе, кофеен и ресторанчиков, уличные торговцы… У меня их вообще пытались забрать – и забрали бы, но псы исчезли так же внезапно, как и появились.

Медики, оказывающие помощь на улицах, начали давать сводки, и от этих сводок шевелились волосы.

На взятие квартиры я отрядил шестерых и пошел с ними сам. Полицейские были в противопульных нагрудниках и шлемах, с короткоствольными «Барышевыми» в руках. На стволы насажены были мощные глушители, и с ними автоматы, и без того имеющие непривычный «неоружейный» вид, вообще походили то ли на пылесосы, то ли на распылители для побелки. На самом же деле это была крутая игрушка, лучшая среди того, что имелось в наличии. Из нижнего тридцатимиллиметрового ствола можно было выстрелить картечью, гранатой или, скажем, мягкой медной пулей вынести к чертовой матери любой замок, а верхний выпускал девятимиллиметровые пули или одиночными выстрелами, или отсекая по три, или ненормированной очередью с замедленным темпом стрельбы, или в режиме «мясорубки» – все шестьдесят шесть патронов в одну секунду. При этом у него практически не задирало ствол. Нельзя сказать, что эта машинка лишена недостатков, но при надлежащем уходе и в неполевых условиях она приемлема вполне. Правда, для перестрелок в тесных помещениях патрон излишне мощен, и рикошеты пуль представляют немалую опасность и для неделиквентов, и для самого стрелка…

Я пошел почти налегке: со стареньким «Березиным». Почему-то за столько лет службы, перепробовав несколько сот образцов оружия, я вернулся именно к нему, вроде бы вполне заурядному пистолету выпуска шестьдесят шестого года. Он не отличался ни сверхточностью, ни особой скорострельностью из-за сильной отдачи – сказывалось использование очень мощного маузеровского патрона. Кроме того, он крупноват и тяжеловат. Тут уж, однако, как в том анекдоте: если у тебя такие слабые руки, так чего ж ты замуж пошла? Но зато по законам каких-то неуловимых гармоний «Березин» совершенно не чувствуется в руке как посторонний предмет и как-то всегда успевает навести свой недлинный хобот на цель раньше, чем эта цель начинает эффективно реагировать. Очень жаль, что кому-то в казначействе пришла в голову мысль экономить на порохе, и маузеровские патроны «9/25,5» (пуля которых прошибала навылет любой бронежилет, а если не прошибала, то отправляла носителя непрошибаемого жилета в такой нокаут, после которого добросовестный арбитр вспотел бы, считая) заменили в производстве на «9/19», в девичестве «парабеллум»… и в армию валом пошел «Драгунов» – тоже по-своему хорошее оружие, но уже немного не то.

И опять какие-то тревожащие меня разговоры о грядущем переходе на еще более легкий патрон…

Нет, все-таки военный пистолет – это в первую очередь мощный пистолет. Это касается и стрельбы в помещениях – просто надо уметь попадать туда, куда нужно, а не туда, куда получается. Я знаю, что есть другие мнения, но я сомневаюсь, что мои оппоненты решились бы отстаивать свою правоту, так сказать, практически.

На доме у входа висела медная табличка: «Чтим законы». Лестница, против ожидания, была чистая и даже освещенная, пусть и слабыми лампочками. Купец Гильметдинов держал марку… Мы поднимались тихо, прислушиваясь. Дом пока спал.

Нужная нам дверь была обита рыжеватой искусственной кожей. Открывалась она, согласно правилам противопожарной безопасности, внутрь квартиры – так что теоретически могла быть просто выбита хорошим согласным ударом. Я осмотрел замки: обычные, ничем не примечательные. И не было признаков того, что накладки вокруг скважин недавно снимали – а без этого замка не сменишь. Так что ожидать можно был только баррикады по ту сторону двери.

Я достал стетоскоп, приложил к скважине. Посапывание слышно хорошо. Похоже, что и баррикады нет…

Полицейский минер из баллончика выпустил струю сероватой пены: по замкам, выше их и ниже. Воткнул в пену полоску целлулоида, поджег. Мы отошли на несколько шагов. Ахнуло глухо, все заволокло пылью и дымом. Чем-то подобным подорвали сегодня контору гейковцев. Только использовали не доли грамма, а с килограмм. Или даже больше.

Первыми ворвались два огромных сержанта, слепя дав несколько вспышек парализующих ламп. Во вспышках: перед собой переплетенные тела псов, настолько чудовищные и невероятные, что кажутся картинками из «Доктора Морро». Что-то длинное вытянулось у окна, а в кровати сидят мальчик и девочка, и девочка заслоняет мальчика собой, прячет за спину… Автоматы бьют не оглушительно, но все же с громкостью барабана. Псы визжат.

Уже горит яркий постоянный свет – один из тех, кто входит за мной, всаживает в потолок осветительную гранату. Минута ровного света нам обеспечена.

Вовремя.

Пес бросается на меня, как отскочивший от поля мяч. Пуля не останавливает его, только переворачивает. Вижу белое брюхо, раскинутые лапы. Сверкают в стороны брызги крови и мозгов. Полцентнера костей и мускулов бьют меня в грудь, я отлетаю к стене. Когда встаю, уже все кончено.

Звон стекла.

Длинной тени у окна нет.

Собаки еще пытаются ползти, дергают лапами.

Мальчика и девочку держат по двое, но все равно не могут удержать. Они голые и, наверное, скользкие. И у них острые ногти, один из полицейских отшатывается, зажав ладонью глаз. Девочка – бешеные глаза! не бывает такой ненависти… – рвет ногтями свое горло. У нее что-то остается в руке, а черная яма пониже подбородка вдруг заполняется красным – и волной, и тугими струями выхлестывает невыносимо алая кровь…

Но вторая пара крепко держит мальчика, он борется молча, но его все-таки прижимают к полу – среди растерзанных пулями псов – и сковывают: руки за спиной – одна пара, ноги вместе – одна еще пара, и третья пара наручников – вперекрест: левая рука с правой лодыжкой. Теперь он может попробовать откромсать себе яйца… уже не сможет: полицейский маленькими блестящими никелированными кусачками сламывает приклеенные к ногтям лезвия. А потом надевает четвертую пару наручников: повыше локтей.

От этого не освободился бы и Гудини… да и я – даже в лучшие годы…

Доклад снизу: «Парашютист».

Кто?

Сорокина В. П. Насмерть.

Что ж, следовало ожидать…

Подхожу к окну. М-да… в запарке допустить такое…

Стоят наши машины. Две. Стандартнейшие фургоны. Совершенно одинаковые. Со светящимися вензелями на крышах «^T_R». Причем – стоят только наши. Других нет.

Кто угодно заподозрит неладное. Хорошо – мы опоздали на секунды. Даже не на минуты, нет. И все равно: взят один из трех…

Из трех ли? На раз-два-три – осмотреть помещение по углам и чуланам, под кроватями и на шкафах…

Никого.

Слушайте, ребята, что же это делается-то в мире? Даже мне – жутко. Не было такого раньше. Вот сдохнуть мне – не было.

Мальчишку плотно заворачивают в одеяло и несут вниз.

Осматриваю глаз нашему раненому. Слава Всевышнему, яблоко вроде бы цело. Нет этой прозрачной слизи. Но веки в клочья, бровь в клочья…

Подбираю «ногти». Сверкающие пластинки в форме гитарного медиатора. Острые поразительно. Могут быть и отравленные… да нет, вряд ли стали бы. Во сне можно и царапнуться нечаянно…

За дверью сторонний шум. Понятно: жильцы проявляют интерес. Ничего особенного: полиция. Отдел борьбы с наркотиками. Это впечатляет, жильцы ретируются. Управление «Н» пользуется заслуженным (в том числе и нами, «трио») авторитетом.

И – сиренка «скорой» внизу. Докторов-санитаров-носильщиков встречают, провожают… Вот раненый, ребята. Раненого перевязывают – быстро и осторожно.

Эх, повернись жизнь иначе – пошел бы я на «скорую»…

Командир!

Здесь командир.

Подбегает, весь белый, полицейский – из городских.

– Командир, там внизу…

Труп. Или сто трупов. Или сразу тысяча.

– Там генерал Хижняк. Просит вас на разговор…

С трудом вспоминаю, кто такой Хижняк. Начальник криминальной полиции города, вот он кто.

Четыре часа утра. И что ему не спится?..

Игорь.

Мы лежим рядом на холмике в сухой прошлогодней крапиве. Причем на крапиве свежей. Солнце всходит сзади.

Огромные платаны – нигде больше я не видел таких – закроют нас от солнца и будут закрывать еще долго. Мы в перспективой долговременной тени. Те, которые сидят в школе, нас вряд ли скоро заметят. Хотя и понимают: наблюдение за ними ведется.

Никакого движения. Окна пусты.

Я уже знаю: «бродячих псов» в здании около тридцати… не поворачивается язык, чтобы сказать «человек»… единиц. Они удерживают более ста жителей окрестных домов. Тех самых бедняков, зачастую просто опустившихся наркоманов и алкоголиков… но в основном женщин, детей, стариков. Под утро, когда мы – и вся полиция города – воевали с взбесившимися собаками, когда люди в ужасе прятались по домам – эти мерзавцы обходили подъезд за подъездом, вытаскивая спящих из постелей, а сопротивлявшихся убивая на месте взмахом острейшего ножа или выстрелом из малошумного пистолета… сейчас нашли девятнадцать мертвых, но это отнюдь не значит, что нашли всех. Добровольцы из числа местных при помощи нескольких пожилых полицейских обшаривают дома и все время натыкаются на новые следы «псов».

Их все-таки кто-то спугнул. Здесь живут разные люди, и кое-кто из них способен постоять за себя…

«Псы» забаррикадировались в здании солдатской столовой, переоборудованной в местную школу, и пообещали взорвать всех заложников в случае какой-либо угрозы для них. Требований пока не выдвигали.

Генерал Хижняк пытался вызвать их на переговоры. Его обозвали мерзким курдским словом и пообещали утопить в выгребной яме.

В курдскую природу «псов» я почему-то не поверил.

Может быть, от усталости мне казалось, что все это уже происходило в моей жизни, и не один раз… только раньше рядом со мной были ребята, а вот теперь – почти никого не осталось… и потому реальность оборачивалась тем кошмарным сном, в котором бьешь – и кулак бумажный, бежишь – и как в воде. Два года назад, пока не начались странности, мне потребовалось бы три часа на гарантированное разрешение ситуации. С момента высадки в аэропорту. И вдруг с каких-то пор все стало расползаться под руками, как истлевшая ткань, найденная в бабушкином сундуке…

Труднее всего бороться с паникой в вышестоящих штабах.

В Нью-Йорке в семидесятом году группа пироманьяков делала так: несколько суток изматывала пожарных ложными вызовами, а потом закладывала зажигательную бомбу в то место, откуда пожарные недавно уехали, и снова вызывала их туда. Они, конечно, приезжали… но рвение было не то. Мэр устраивал истерики старшему пожарному, тот спускал это вниз – лавиной. Зато когда банду наконец выловили, судья Гельмут Верке принял беспрецедентное решение: отдать негодяев в руки пожарных – на перевоспитание. Вот и я с некоторым облегчением получил бы в свои руки тех, кто устраивал (как? каким способом?!) ложные захваты заложников, разыгрывал целые спектакли с псевдоугонами кораблей и самолетов – и тому подобное. Разрешая подобные ситуации, мы обнаруживали или полную пустоту, или бытовую свару, или необъяснимое безумие, охватившее вдруг десятки людей – как в аэропорту Пулково… или – вдруг – краешки проявлений информационной игры, в которой и я был когда-то не последний игрок, но здесь чувствовался гроссмейстерский стиль. И мерещилось мне сейчас, что вот и этот захват – вроде бы вполне реальный, без дураков: все перед глазами, – есть ни что иное, как еще один чужой ход в этой игре, где причудливо смешались призраки и люди, слухи и миражи, настоящие лица, натянутые на маски, и маски просто так, бесхитростно, и чужие затверженные до посинения роли, и свои доподлинные смерти… и сошедшие с ума собаки, и оккупирующие города птицы…

Наверное, конец света, который так истерически-трогательно ожидали к двухтысячному году, кто-то наверху просто отложил – за недостаточной подготовленностью мероприятия.

За два года боев с призраками все спецподразделеия постепенно превратились в сборища психотиков с истрепанными начальством нервами. Реакция наша и наше боевое чутье затупились до предела. Иначе ничем не объяснить сегодняшнее позорище…

Настоящих стрелков наличествовало шестеро, включая меня. Спецарсенала при нас при себе не было. Он оставался в самолете, на котором основной состав группы убыл в Севастополь – охранять город и базу от очередного таинственного взрыва. Наверху получили информацию – наверняка неверную, но перекрестно подтвержденную – что целью номер два станет именно Севастополь. Самолет вернется из Севастополя к полудню. Так что в наличии мы имели пока лишь обычное стрелковое оружие и легкую броню. Снаряжение полицейских бойцов тоже не вполне подходило к ситуации – для боя в помещении, с противником, прячущимся среди заложников. Отбирать автоматы у полицейских я не имел решительно никакого морального права, а действовать здесь можно будет только ножом и пистолетом…

– Ну, что? – спросил лежащий рядом Хижняк.

– Давай вернемся, – сказал я. – Сюда положим слухачей и пару снайперов. Надо бы немного подумать…

И мы только было собрались отползти, как в окне появился белый флажок, а потом высунулся по пояс человек. Он махал флажком и руками, призывая к себе наше внимание.

Я припал к биноклю. Немолодое морщинистое лицо, очень напуганное. Не турок.

– Заложник, – предположил я. – Почтовый голубь…

Человек меж тем залез на подоконник, спрыгнул на землю и направился к нам, сильно хромая.

– Антон, – сказал я Хижняку, – вели своим его не просто обыскать, а переодеть и жестко фиксировать – лучше к какому-нибудь железу. Только потом мы с тобой к нему подойдем.

Хижняк обиженно посмотрел на меня – учи ученого… – но подозвал порученца и приказал сделать именно так.

Архип Григорьевич Нечипоренко наши предосторожности воспринял как должное. Был он шофер из Тирасполя, попавший в сегодняшний переплет по причине половой невзыскательности: в Девятом полку были самые дешевые проститутки. Соответственного качества. То, что отпустили именно его, объяснялось просто: он единственный из ста девятнадцати заложников, говорящий по-русски и понимающий по-турецки.

Итак: людей с оружием – двадцать восемь. Еще несколько – пять или семь – явно с ними, но без оружия. Среди этих безоружных три девочки лет двенадцати. Еще есть четыре собаки наподобие доберманов. Они без поводков, ими никто, похоже, не командует, но дело свое – держать заложников в повиновении – собаки выполняют отменно. Как хорошие овчарки со стадом.

Далее: террористы требуют для переговоров государственного чиновника рангом не ниже товарища премьера. Только ему могут быть предъявлены их требования.

Далее: пища и вода.

Далее: никаких попыток силового решения. В подвале взрывчатка и баллоны с пропаном. Взрыватель установлен по принципу «мертвой руки». Так что даже применение усыпляющего газа приведет к немедленному взрыву.

Далее: переговоры должны начаться в полдень. Если же нет, то начиная с полудня и каждый час будет убит очередной заложник. Начнут они с мужчин, но вскоре подойдет очередь остальных…

С этим разобрались. Теперь портреты… Архип Григорьевич имеет профессиональную зрительную память, и Мишке не придется возиться с ним так долго, как с бедной девочкой-татаркой. На это уйдет… прикидываю в уме… два часа. Хорошо.

Тем временем займемся организацией вспомогательных подразделений. Они нам понадобятся.

Нужно плотное кольцо. Хижняк предлагает собрать всех полицейских, я сомневаюсь. Меня никак не отпускает подозрение, что все это и затеяно для того лишь, чтобы оттянуть сюда максимум полицейских сил. Нет. Тридцать бойцов из управления «Н» – и все. Остальных в патрули по усиленному расписанию. А сюда…

Гардемаринов, подсказывает кто-то. Ухватываюсь за эту мысль.

Начальник училища контр-адмирал Аболиц понимает меня с полуслова. Да, две роты старшекурсников. С оружием. Через полчаса.

Отлично. Теперь – военный комендант…

Военный комендант приезжает сам. Звонок застает его на выходе из машины, и я несколько секунд веду с ним разговор по телефону, пока не понимаю: вот этот полувылезший из армейского штабного вездехода толстяк, поднявший руку в знак извинения: мол, вас вижу, но надо договорить, – и есть тот абонент, с которым я переговариваюсь через спутник.

Маленькое забавное недоразумение. Отличная смазка.

Живую силу комендант предоставить не в состоянии. Хотя бы потому, что не имеет права вводить в город войска, пока не объявлено чрезвычайное положение. Но даже если и попытаться нарушить закон, то собрать подготовленных резервистов можно не раньше, чем через три часа. Нужно? Размышляю. Да, нужно. Двести человек. Он отдает распоряжения.

Что еще?

Дымовые шашки. Много.

Доставим.

Гаубицы. Батарею гаубиц.

Что? – он смотрит на меня, как на законченного психа.

Гаубичную батарею, повторяю я. По десять холостых выстрелов на орудие.

Он моргает. Лоб в морщинках.

Не раньше, чем через три часа.

Устраивает. И, наконец, десяток прожекторов. Или береговая охрана – не ваша компетенция?

Прожектора есть, машет он рукой. Какие нужны – подсветки или поисковые?

Поисковые.

Будут. Это – проще всего…