Нас преследовали галлюцинации. Шум работ. Голоса. Удары. Скрежет. Я так и жил у двери. Эльга приносила мне воду. Мы почти не разговаривали. О чем? Все, что могли, мы уже рассказали: она о несчастной своей любви к поэту из Москвы предшествующего десятилетия, она сидела там резидентом, прожила довольно долго… ничего не могло получиться из той любви… А я вдруг выложил свое: о такой же несчастной жизни с Кончитой, о том, что уже все, край, и даже двухлетний Игорешка меня не удержал бы… о дикой ее ревности, в которую вдруг обратилась дикая же страсть, о трех попытках самоубийства – истерических, на людях…

Мы с Эльгой даже не пытались утешить друг друга. Это было как-то странно, но вот – факт. Говорят, близость смерти обостряет чувственность. Но, наверное, это должна быть близость какой-то другой, более романтической смерти.

Наконец я понял, что спасения извне ждать не следует.

Говорят, заживо похороненные ногтями процарапывают крышки гробов…

Откуда-то взялась ясность в голове.

Я принес свежие поглотители углекислоты – последний комплект. Полосками лейкопластыря приклеил эти жестянки, похожие на коробки от старых противогазов, к стальной двери – внизу, там, где (я надеялся) не было препятствия с наружной стороны. Если дверь плотно прикрыть, а потом резко толкнуть, то неясный звук соприкосновения с чем-то возникал вроде бы вверху. Хорошо бы не ошибиться…

Потом я собрал все тяжелое, что мог. Койки легко снимались, наволочки мы набили папками с документами, и я даже мельком подумал, что в крайнем случае можно будет воспользоваться трупами из шкафа… но это была, конечно, мысль из тех, которые никогда не реализуются. Самыми тяжелыми предметами были трансформаторы, обеспечивающие питание вычислителя, и сам вычислитель – вправду расположенный под пультом. Но если трансформаторы вытащить было легко, то с машиной пришлось по-настоящему повозиться.

Потом я приступил к изготовлению взрывателей. Их я сделал из лампочек, которых на пульте было достаточное количество, и пистолетных патронов, которых у меня было еще больше. В цоколях лампочек я протирал о шершавый бетон стены дырку, потом, если нить оставалась цела, всыпал внутрь порох из патронов. Заклеивал дырку пластырем. И так двенадцать раз…

Патрончики для ламп я добыл оттуда же, из пульта, а достаточной длины проволоку отмотал от трансформаторной обмотки. Долго и тщательно зачищал концы проводов, которыми соединял взрыватели в «букет». Сделал. Рассовал взрыватели по банкам поглотителей, разрезав капроновую сетку и осторожно углубив их в массу гранул. Руки вздрагивали, хотя умом я понимал, что сам по себе реактив «К» не опаснее простой бертолетовой соли.

Вот и все. Я протянул провод в каютку, где мы жили, приладил к концу его обычную электрическую вилку от бритвы. Кто-то из дежуривших здесь любил содержать себя в должном порядке… Заряд в аккумуляторах аварийного питания был еще приличный. И лампочки горели как надо, и вентиляторы гнали воздух…

Теперь начиналось основное. Спирт я уже нюхал и пробовал на язык, да и на зеркальце он, испарившись, почти не оставлял следа. И все же… если там есть хоть следы ацетона…

Нет. Не думать ни о чем. Все, хватит. Отключился.

Тонкой-тонкой струйкой я стал наливать спирт в банки поглотителей, стараясь, чтобы гранулы пропитывались равномерно. По восемьдесят граммов на банку. Одна… вторая… третья…

Кажется, залитые банки начинали теплеть. Но это могло и показаться.

Будем считать, что показалось.

Шестая.

Теперь – тщательно прижать их. Без зазора. Выломанные из шкафа-могильника полки… так, хорошо… теперь койку плашмя, подложить железный табурет, чтобы образовался наклон к двери, и на койку – оба трансформатора, в каждом килограммов по девяносто, и вычислитель – под семьдесят…

Эльга наблюдала молча, не делая попытки помочь. Ее как будто не был здесь. Ну и…

Отставить.

Поверх я набросал вообще все, что можно было перенести с места на место. Еще бы пару-тройку мешков с песком…

Почему-то стало смешно. Слабяще-смешно, как от щекотки.

На подламывающихся ногах я дошел до каютки, сел на пол – там, где раньше была моя койка, Боже, какое чувство территории, а? – и дал себе отсмеяться. Ну что ты, ну что? – спрашивала Эльга, а я только отмахивался и вполне слабоумно хихикал. Потом вытер морду и стал разминать занывшие скулы. Нормально, все нормально, нормально… это так, реакция…

Потом я встал, прицепил на пояс фонарь, прикрыл дверь (она открывалась наружу), всунув предусмотрительно ломик в щель (так меньше шансов на то, что ее заклинит), и стал затыкать правое ухо бумажным жгутиком. Левое я заткну пальцем…

– Ну, все, – и улыбнулся Эльге. Она сидела в углу, сосредоточенная и мрачная. – На всякий случай… вдруг не увидимся… – наклонился и поцеловал в щеку. Она судорожно вздохнула.

– Посильнее зажми уши и широко открой рот.

Она кивнула. Заткнула уши большими пальцами, раскрыла рот и закрыла глаза.

Я сделал так же и воткнул вилку в розетку.

Очнулся я с ощущением, что меня протаскивают в какое-то очень узкое отверстие. В игольное ушко. Происходило это внутри гудящего барабана. Кто-то тянул за руки, а кто-то подпихивал под задницу. Некоторое время я принимал это как сон, как данность. Но потом что-то острое стало впиваться между ребер – с каждым рывком сильнее…

– Эй! – сказал незнакомый голос над головой. – Не дергайся.

– Пустите, я сам.

Руки мои тут же отпустили, я осторожно поворочался, приспосабливая тело к дыре, подался назад, изогнулся – и пролез, разодрав, правда, пижаму и бок. Меня осветили фонарем и хлопнули по плечу:

– Молодец.

– Рад стараться. А… Эльга?

– Здесь, здесь. Все хорошо, солдат.

– Я тут, Зденек, – сказала она сама. Голос доносился сквозь гул, но я его узнал. В голосе была тревога. – Иди сюда.

Я повернулся. Луч фонаря повернулся вслед за мной. Световые пятна не слишком быстро складывались в нормальные изображения. Но – сложились…

Эльга стояла рядом с двумя офицерами войск связи. На ней была все та же пижама, но на плечи наброшена шинель.

– Харитон, – сказала она, продолжая глядеть на меня, – я знаю все, что ты сейчас скажешь. Я бы и сама сказала это, если бы не видела… Он нам нужен, Харитон. Он лучше Малкинена. На порядок лучше. Понимаешь? Если мы хотим чего-то по-настоящему добиться… Я все ему рассказала.

– Что – все? – один их офицеров спросил это, глядя на меня, а второй повернул голову к Эльге со странным выражением на лице. Если бы можно было одновременно прищуриться и вытаращить глаза, получилось бы именно это.

– Все, что могла.

– И?..

– Я очень хочу, чтобы он был с нами. Помоги мне, Харитон.

– Господи, Эльга. Об этом говорено тысячу раз… Он человек этой реальности. Ты представляешь, как он воспримет… все то, что мы делаем?

– Представляю. Но рискнуть стоит. Зден, ведь ты… будешь с нами?

Я долго смотрел на них. Люди как люди…

– Что сейчас делается наверху? – спросил я.

– Кровавая каша. Мятеж. Там сошлись интересы сразу трех… как бы это правильно сказать… групп заговорщиков. Каждая группа была уверена, что проводит собственную операцию. Так что… всяческие вторичные эффекты…

– А заговорщиков вы знаете?

– Большей частью. Кстати, вы их тоже знаете.

– Это как раз понятно. Но прекращать эту… кровавую кашу… не в ваших интересах?

– В наших. Она будет прекращена. Достаточно скоро.

– Ага…

Я вдруг понял, что мне нечего сказать. Дурацкое чувство.

– Харитон, ну скажи же ему… – едва ли не умоляющий шепот Эльги.

Долгое молчание в ответ.

– Хорошо. Сударь, я делаю вам официальное предложение: вступить в ряды нашего подразделения корректировщиков истории. Я сразу хочу сказать главное. Это очень жестокая профессия. Она потребует такого напряжения совести, что вы много раз пожалеете о своем согласии. Мы ею занимаемся вынужденно… Эльга объяснила вам, почему.

– Да, – сказал я. – Объяснила. Но… в это очень трудно поверить.

– В принципе, вы уже поверили. Детали же… что детали?

– Детали всегда наиболее интересны, – сказал я. – Вот, например, такая: а если я откажусь?

– Ради Бога, – сказал Харитон. – Путь наверх свободен. За собой же мы дорогу завалим…

Это был не аргумент, я это понимал хорошо, и он тоже. И вообще мы говорили не о том…

– …Но если вас волнует судьба ваших детей… у вас есть дети?

В две тысячи двенадцатом Игорешке будет пятьдесят четыре года. И у него, наверное, тоже будут дети. А то и внуки. Куча детей и внуков…

Да нет, и это все не то. То есть, конечно – это тоже. Наряду с прочим.

Что же тогда? Почему я твердо знаю, что соглашусь? И почему он твердо это знает? Знает, я же вижу… Неужели просто любопытство? Или желание вырваться из колеи, сменить судьбу…

Нет, что-то еще. Об этом будет время подумать.

– Есть, – сказал я. – В смысле – приказывайте.