В роли подозреваемого я пробыл примерно час. Я как-то догадывался, что полиция имеет осведомителей – живых и электронных – повсюду, но не подозревал даже, что сеть эта настолько плотная. Перед лейтенантом лежала полная таблица моего вчерашнего времяпрепровождения с указанием мест, сроков и имен свидетелей. Он изучил ее и показал мне.

– Вне всяческих подозрений, – сказал лейтенант. Он говорил по-русски с каким-то незнакомым акцентом и иногда употреблял слова не совсем точно. – Вопрос не по существу: почему вы не пошли на встречу с наследником?

Я подумал.

– Не хотелось ломать компанию, так мне кажется. Вряд ли по другой причине. Хотя…

– Вы не уверены? В себе, в своих побуждениях? Или вкладываете какой-то особый смысл в свои слова?

– Вроде бы никакого особого смысла… Если вам трудно общаться по-русски, мы можем перейти на другой язык.

– Меня вполне устраивает ваш русский. Просто редко приходится встречать людей, которые настолько не уверены в своих побуждениях… Значит, если я правильно вас понял, хорошая – пусть даже до этого совсем незнакомая – компания для вас важнее грядущих судеб родины?

Мне захотелось нагрубить, но вместо этого я достал сигареты.

– Вы не курите, лейтенант? Зря, очень вкусный табак. Так вот, я не уверен, что встреча наследника со мной как-то повлияет на судьбы родины. К праздному же любопытству я не склонен. Хотя… если бы я знал, что там произошло – пошел бы обязательно.

– Вот как? И с какой же мотивировкой?

– Один из моих друзей жестоко избит. Второй исчез. Третий – не близкий друг, но хороший приятель – убит. Разве этого недостаточно?

– Недостаточно для чего?

– Чтобы… – я опять задумался. – В общем, я бы пошел, вот и все. Объяснить мотивы мне сложно.

– Вы мне интересны, – сказал лейтенант. – Вы разбираетесь в себе лучше, чем многие опытные люди. Вы, по крайней мере, понимаете, что человек вначале принимает решение, а потом объясняет его себе и посторонним. Вы не хотели бы по окончании курса обучения пойти на работу в полицию?

– Нет, – сказал я. – И это я как раз могу легко объяснить. Во-первых, я уже имею приглашение от «Идеала». Во-вторых, мне хочется повидать мир – а полицейские, как правило, прикованы к городу…

– Да, – он кивнул, – это так…

– Я могу идти?

– Конечно. Вот моя карточка. Если вам станет что-нибудь известно… не стесняйтесь – в любое время.

Имя лейтенанта было буквально из «1001 ночи»: Али Наджиб.

– Я не отличаюсь особой стеснительностью. Извините, просто любопытство: какой язык для вас родной?

– Фарси, – он еле заметно улыбнулся. – Я родился и вырос в Кабуле.

В комнате Тины сидела незнакомая девушка. Обе курили что-то чертовски крепкое.

– Это Хельма, – кивнул на нее Тина. – Она тоже там была.

– Тоже?

– Да. Мумине нашлась.

– Жива?

– Она в шоке, – сказала Хельма. Голос ее дрожал. – Она в полном шоке. Ничего не может сказать. Ее увезли в психушку.

– А вы? – спросил я.

– Я же ничего не видела! По настоящему – ничего. Все случилось уже после встречи…

С полчаса, отвлекаясь, теряя нить и вновь находя, повторяясь на незначащем и возвращаясь к пропущенному, Хельма рассказывала нам – мне, потому что Тине она это уже рассказала – что же именно произошло на самой встрече наследника с членами монархического общества, и сразу после встречи, и потом в течение ночи…

Наследник прибыл без опоздания, даже чуть раньше назначенного срока, в сопровождении личного секретаря, двух телохранителей и одного из второстепенных помощников губернатора. Он был одет без малейшего намека на официальность: мягкая шелковая рубашка персикового цвета и шелковые же зеленоватые брюки. Держался очень свободно, раскованно, естественно. Народу собралось человек сто двадцать: в читальном зале библиотеки, где все это происходило, было ровно сто мест, все они были заняты, и еще стояли в проходах. Наследник поблагодарил всех за интерес к идее реставрации монархии. Рассказал о своем первом приезде в Константинополь, тогда Стамбул. Потом еще о чем-то. Аудитория, как всегда, разделилась: те, кому особо интересно, пробирались вперед, прочие оставались сзади. С какого-то момента вокруг наследника собралось плотное кольцо, и уже трудно был расслышать, о чем там говорят. Хельма была как раз из тех, кто вперед не лез. Реставрация ее мало интересовала, но пришла она с парнем, которому это было небезразлично. Потом выступил Стас: как-то чересчур яростно. Наследник, улыбаясь, сказал, что с выступлением не согласен и что республика как форма правления себя вполне оправдывает, но для ее успешной работы требуются очень четкие законы, расписывающие практически каждый шаг человека; государство такое работает, как хорошо сконструированная и старательно отлаженная машина: то есть бездушно. Монархия же при всех своих несомненных недостатках – одушевлена. И что-то еще он сказал и сел, и тут почему-то все заговорили разом… Потом те, кому все это надоело, стали постепенно расходиться. К половине одиннадцатого осталось человек тридцать пять, может быть, сорок. Помощник губернатора стал уговаривать наследника заканчивать встречу, время позднее, библиотекари тоже люди и все такое, но тот сказал, что помощника он здесь не задерживает, равно как и тех, кто уже все понял и во всем убедился – а те, кто хочет общение продолжить, могут это сделать в любом более удобном месте. Тут библиотекарь сказал, что готов оставаться здесь хоть до утра. Кончилось тем, что помощник губернатора уехал, а наследник предложил сделать небольшой перерыв, чтобы перекусить, а потом собраться снова – здесь же, в библиотеке, или в другом месте, на выбор тех, кто знает лучше. И вот тут мнения разделились, кто-то предложил холл в общежитии, там уютнее и удобнее, кто-то – «Три поросенка»… В результате через полчаса в библиотеку вернулись человек десять, подождали сколько-то времени, потом пошли искать. Не найдя наследника ни в холле, ни в «Поросятах», ни в других предполагаемых местах, решили плюнуть на все. Собственно, плюнуть решила Хельма, и не столько на наследника, к которому она и без того была вполне равнодушна, сколько на своего парня, за наследником увязавшегося. Она села у фонтана – а это такой перекресток, который трудно миновать, – и предалась нервному созерцанию. Она видела, как несколько раз пробежал туда и сюда один из телохранителей, и злорадно подумала, что не она одна осталась в дурах. Потом со стоянки с ненормально диким ревом и визгом выехала машина и умчалась в город. И уже совсем глубокой ночью какие-то дети устроили шумную потасовку на темной боковой аллее…

Хельма уже встала и собралась уходить, когда услышала на той темной аллее странный звук. Она вдруг панически испугалась чего-то и побежала за помощью. Через несколько минут с двумя полузнакомыми парнями она вернулась на ту аллею. Мумине куда-то ползла. Она была вся растерзана. Глаза ее, широко раскрытые, никого и ничего не видели…

Я слушал, и мне становилось страшно. Бодрячество, явленное перед лицом лейтенанта Наджиба, быстро испарялось. Было в происходящем что-то от страшилок, которые так любил слушать в детстве… тянется Синяя Рука… я когда-то пытался вывести формулу этого детского страха и понял: поведение людей – жертв – обязательно должно быть иррациональным: как у птицы под взглядом змеи. Сидеть и, что-то шепча, ковыряясь под крылом или вытаскивая из земли червячка, ждать, когда тебя заглотят. И не настолько уж однозначно утверждение, что – страх парализует. Как бы не наоборот: наивное бездействие генерирует страх.

Я подозреваю, что в этот момент птица просто не видит змею. Неосознанно заставляет себя не видеть. Поэтому занимается простыми делами: шепчет, ковыряется под крылом, вытаскивает из земли червячка…

Со страхом надо было что-то делать. И вообще – надо было что-то делать.