Софико Шеварднадзе. Э.+ Н

Надо понимать, что Н. родилась в семье высокопоставленного военного и была любимой дочкой папы. Из троих детей она была младшей. Она очень любила свою солнечную квартиру в Гори, где мебель была отделана красным плюшем. Н. вспоминала, что в семилетнем возрасте в одно прекрасное утро она проснулась и впервые увидела своего папу без пояса — все равно что увидеть его раздетым. «Спи, доченька!» — успокоил ее папа, которого она больше никогда не увидит. Когда Н. вышла во двор, дети разбежались, и только одна девочка ей сказала: «Если мы будем с тобой играть, наших пап тоже арестуют». Спустя несколько дней ее маме сказали: «Жен тоже сажают». После этого мама и трое маленьких детей скитались по Западной Грузии с одним чемоданом, переходя из поезда в поезд, чтобы их не поймали. А вскоре вышел новый приказ: «Жен не трогать», и они наконец-то вернулись в свою квартиру в Гори. Войдя домой, Н. увидела, как незнакомый ей мальчик радостно прыгает на ее плюшевом диване. Поэтому у них не было другого выхода, кроме как переехать к дяде в Тбилиси и жить вчетвером в одной крохотной комнате в его квартире. Стоило только их маме найти работу, как она заболела туберкулезом.

Следующие десять лет жизни были посвящены тому, чтобы мама осталась в живых. Старший брат Кита работал военным доктором и всю зарплату присылал семье. Старшая сестра Додо всегда грустила и молчала и, как выяснилось впоследствии, страдала шизофренией. Н. в семнадцать лет уже обладала сильной выдержкой, несгибаемой волей и была патологически гордой. Мама уже давно не работала, а целыми днями сидела во дворе и вязала свитера на продажу. Однажды, присев к ней на лавочку, Н. впервые увидела, как мама вынула ватный клубок и кашляет в него кровью. Единственным желанием мамы было дожить до того дня, когда Н. исполнится восемнадцать лет. И ровно в этом возрасте Н. стала круглой сиротой.

Поздним летом пятидесятого года Н. уже было двадцать один. В этом году все, что присылал брат, а также собственную стипендию Н. решили потратить на отдых Додо. Чтобы не сгореть в плавящемся Тбилиси, Н. устроилась пионервожатой в Боржомском ущелье. Тот день, когда Н. с подругой ждали поезд с детьми, ничем не отличался от всех других. Как только поезд остановился, из него вышел молодой человек и стал бок о бок с ней. Непроизвольно они посмотрели друг на друга и так же непроизвольно улыбнулись. «Боже, какая солнечная улыбка», — подумала Н., и, как ей позже признавался Э., он подумал то же самое. «Здравствуйте!» — низким голосом сказал он, и это была заря новой жизни, о существовании которой Н. и не подозревала ранее. В один прекрасный день Э. решился проводить ее, и Н. с опаской согласилась. Они оказались на ухабистой дороге, где Э. предложить взять ее под руку. Она абсолютно искренне, без тени кокетства сказала: «Что вы! Под руку меня впервые возьмет мой муж…» На второй день она уже спокойно согласилась на то, чтобы он проводил ее домой. На его вопрос: «Вы не решили, могу ли я взять вас под руку?» — она так же искренне ответила: «Ну если я уже второй день иду с вами гулять, разве вам непонятно, что здесь происходит?» Так проходило время. «А где вы учитесь?» — спросила она, сама не понимая, почему поинтересовалась этим так поздно. «В Высшей партийной школе», — спокойно ответил он. «Значит, вы будете партийным работником?» — «Да», — уверенно сказал он. Н. побледнела и попросила его немедленно проводить ее домой. «Что с тобой?!» — внезапно перешел Э. на «ты» и взял ее горячую руку. «Наверное, он подумает, что я горячая, потому что у меня туберкулез», — пронеслось у нее в голове. «Нет, все хорошо, отведи меня домой, я тебе все завтра расскажу». Всю ночь Н. не смыкала глаз и пережила ночь, полную страхов и чувства безысходности. Вечером следующего дня они оказались одни на мосту, и она наконец-то ему сказала:

— Подожди. Ты же знаешь, что я сирота.

— Знаю, — сказал он.

— Но ты же знаешь, что я не такая сирота.

— Ну сирота и сирота, — сказал он, пожав плечами. — Разве это какой-то недостаток?

— Мой папа… мой папа. — Она боялась расплакаться.

— Что твой папа?

И тут она собралась:

— Знаешь что? Мой папа — очень порядочный, преданный и мужественный человек, которого арестовали и расстреляли. Если мы сейчас поженимся, твоей карьере конец. Я не хочу быть этому причиной и лишить тебя будущего. Я не обижусь: в любом случае во всем виновата я — я должна была тебе сказать об этом раньше. Я почему-то думала, что ты учишься на историческом.

Наступила гробовая тишина. Над ними висела огромная луна.

— Ну черт с ней, с карьерой! Ты думаешь, я променяю любовь на карьеру? Папа прислал меня в Тбилиси в четырнадцать лет, чтобы я стал доктором. Вот он обрадуется! — ответил ей Э. и с облегчением выдохнул.

Как Н. позже вспоминала, в эту ночь был совершен ритуал самопожертвования.

У Э. и Н. уже были взрослые дети и внуки. Э. действительно окончил Высшую партийную школу и в течение последних тридцати лет занимал самые высокие руководящие посты. А Н. успела побывать женой ключевого министра огромной империи и первой леди маленькой страны. Э. считал, что для простого деревенского парня, который до восьмого класса босоногим бегал в школу, он прожил вполне полноценную жизнь.

После сложного, но уверенного продвижения по карьерной лестнице Э. дослуживал последние дни своего президентства — той маленькой страны, которую он возглавил двенадцать с лишним лет назад. На улице стоял ноябрь. И город был забит многотысячными толпами, которые требовали его отставки. Э. уже давно потерял свое бешеное обаяние — то ли в силу возраста, то ли от постоянных покушений на его жизнь, но отпечатки былого остались на его благородно вылепленном постаревшем лице. Н. все это время покорно и добровольно, в ущерб простому женскому счастью, но во имя той самой любви, создавала ему максимально простую жизнь. И, как она сама говорила, самые счастливые моменты ее жизни наступали тогда, когда выяснялось, что ее муж жив после очередного покушения. В свою очередь Э., как немногие мужчины, никогда не упрекал Н. в ее хронических — выдуманных и реальных — болезнях и даже ни слова не проронил в адрес ее старшей сестры Додо, которая чуть ли не до последнего жила с ними, и только после ее кончины он признался зятю, что в молодости вставал по ночам и смотрел, в порядке ли дети, которые спали в соседней комнате.

В те дни, когда на улицах разгоралась революция, от Э. веяло уверенностью, и он казался отрешенным: может, от развитой духовности, к которой часто приходят в старости, а может, от оглушительной тишины вакуума, в который он себя поместил в последнее время. А она, которая только и видела, как заживо линчуют тех, кому она полностью посвятила жизнь, уже год как решила, что она не хочет говорить, ходить и, что больше всего поражало окружающих, она не хотела больше есть! Н., которая всю свою сознательную жизнь боялась голода и нищеты, боролась с лишним весом и уж точно никогда не могла себе отказать в куске слоеного пирога с сыром в сливочном масле. Вечером 23 ноября Э. пришел домой, где его ждали Н. и несколько членов семьи. В тот день вопрос стоял ребром: применить силу к демонстрантам или нет. Он пришел домой растерянным и побежденным: в этот день протестующие штурмом взяли здание парламента, где он выступал. Н., похудевшая на шестьдесят килограммов, в бирюзовом халате, встретила его в своей коляске и медленно произнесла: «Разве ты прольешь кровь?»

В этот же вечер в соседней резиденции Э. встречался с людьми, которые желали его отставки. Толпа людей уже стояла у ворот дома, где оставалась Н. и члены ее семьи. Начальник охраны сказал гасить свет, собрать все необходимое и готовиться к эвакуации. Ее, одетую в шубу и красивую косынку, спустили в коляске по лестнице. По центральному телевидению показывали огромный самолет и говорили, что Н. и члены ее семьи уже в самолете, чтобы улететь из страны. Глядя на Н., никто из окружающих не смел паниковать. Все сидели одетыми и ждали чего-то. С присущим ей олимпийским спокойствием, которое всегда посещало ее во время очередного апокалипсиса, Н. попросила позвонить Э. На ее лице не дрогнул ни единый мускул.

— Милый мой, ты же два года изводишь меня с твоим «хочу в отставку, хочу в отставку». Что ж ты сегодня так разупрямился? — и на лице появилась легкая улыбка.

Через три минуты Н. и ее семье сообщили, что Э. ушел в отставку. Спустя еще несколько минут Э. вернулся к Н., которая твердила, что это счастливейший день в ее жизни, потому что теперь он будет сидеть дома и посвящать ей время. В ответ он взял с нее обещание, что она выздоровеет и заново начнет ходить. «Обещаю», — твердо сказала Н. Незадолго до смерти она действительно встала и прошлась, как и обещала.

В день ее 75-летия Э. на листке бумаги написал несколько фраз и принес записку на ее могилу. По просьбе к Патриарху Илии Второму Н. похоронена во дворе их дома.

«Моя Нанули… Жизнь без тебя оказалась непостижимым подвигом… С днем рождения, любимая!»