Николай Фохт. Испытание кровью

Легко биться с внешним врагом. А с внутренним тяжело. Невыносимо. Бьешь внутреннего врага, изводишь его, выводишь на чистую воду, а оглянешься после схватки — ущерб получил ты сам. И больно, и пусто. Это действительно сложно — победить в себе врага, чужака, затаившегося над сердцем, под ложечкой. Вот тут пригодится истинное мужество и стойкость. Но самое главное в данном случае — быть готовым. Знать, что это может случиться и с тобой. Поэтому решился поделиться опытом: трудным, некрасивым, но результативным.

Я решил написать, как я чуть не стал евреем, как я этого сначала испугался, потом смирился, потом пожалел, что не стал.

Однажды я получил письмо из ФСБ. Врать не стану, я первый им написал. Я хотел узнать правду о своей родной бабушке, которую посадили в конце, как положено, тридцатых — больше о ее судьбе ничего не было известно. Знал я, что она полька, из Вильнюса — вот практически и все. Отца воспитали соседи, о родной матери он никогда не рассказывал. То есть вообще никогда. Все эти семейные перипетии доложила мне мама уже после его смерти. Ну а я тоже не особо спешил, но однажды решил выяснить. И написал куда положено. Кто положено ответил.

С замиранием сердца распечатал конверт. Содержание конверта было тревожным. Нет, по сути ответ положительный: мол, приходите к нам, ознакомьтесь с делом. Но, во-первых, в письмо была вложена вырезка из какого-то спортивного журнала с фрагментом футбольного календаря испанской «Примеры» на одной стороне и куском интервью с Владимиром Перетуриным на другой. Листочек был похож на шифровку, я пытался вникнуть. Секретности месседжу добавляло то, что письмо было послано на загадочную улицу Дыбсико, хотя я последнее время живу на Дыбенко. Хорошо, что на самом конверте этот адрес был написан от руки и почтальон не вдавался и выбрал наиболее похожую улицу из уже имеющихся.

В тексте письма говорилось, что в архиве ФСБ имеется дело Евгении (Зиновии) Антоновны Зубелевич и я могу с ним ознакомиться в любое время.

Оказывается, бабушку звали Зиновия… Вот оно как. Внутренне я встрепенулся. Изо всех известных Зиновий я вспомнил Зиновия Высоковского и, разумеется, Гердта. Ну и Зиновьева, не хоккеиста, а революционера. Все эти люди были евреями, за исключением хоккеиста, дай ему бог здоровья. То есть, другими словами, если быть честным перед самим собой, моя бабушка по крови с большой вероятностью еврейка.

Первое, о чем я подумал: как сказать маме? Я никогда не был антисемитом… я думаю. Но я рос в советское время, когда еврейский вопрос стоял остро, быть евреем считалось почему-то непочетным. Ну, то есть «еврей» было социальной, поведенческой характеристикой с явно негативной коннотацией. «Он еврей» — и это многое объясняло. Мне нравилось цепляться за немецкую версию своего происхождения, я допускал даже армянский след. А тут такое…

Лет тридцать я выжигал наследие большевизма, но, видать, не выжег. Вероятность стать евреем меня всполошила. Я назначил встречу. Ольга замечательная женщина: красивая, мудрая, опытная, русская. Я хотел, чтобы она свежим глазом посмотрела на меня, оценила сложившуюся ситуацию.

Безусловно, я первым делом налил ей ее любимого испанского красного. Пока она пила первый бокал, изложил суть своего дела и характер моих тревог. Ольга поставила бокал и внимательно на меня посмотрела.

— Да нет, ты не еврей. Я евреев, слава богу… Нет в тебе ничего еврейского.

— Это как?

— Как… Евреи они, во-первых, любят деньги.

— Я тоже не прочь…

— Они любят, и они их имеют. И они их умеют иметь.

Ольга подливала себе уже сама. Я ел ее фирменного окуня по-польски, запивал «Байкалом».

— Ты мужчина, конечно, не нищий, но и, как бы это сказать… Не еврей в этом смысле, конечно. Потом, евреи очень умные.

— А я что, не умный, что ли?

— Я же сказала: очень умные. Ну и, конечно, это самое… Евреи очень активные, неутомимые в сексе. И все время об этом думают. А так как они очень умные, подумав, делают правильные выводы.

Ольга повлажневшими от вина, наверное, глазами взглянула на меня.

— А я что? Ну, в этом-то, ну…

— Ну, ну… Баранки гну. Не еврей. Я вообще не понимаю этого национализма, что ли… Мне евреи нравятся. И немцы. И американцы. Я вьетнамцев не люблю… Но ведь это совсем другое, правда?

Быть вьетнамцем я совсем не готов, а вот превращение в еврея становилось даже привлекательным. Оля допила уже свою наливку из черной смородины и предложила посмотреть телевизор. Я согласился.

Вечером, дня через три, вышел по скайпу на друга детства. Так и так, говорю, старик, с большой вероятностью я еврей.

— Ну и что? — пробубнил Толян.

— Ну как, помнишь, тогда в Заречном… Ты орал, что во всем виноваты евреи. Ты аргументированно орал, эмоционально, заразительно.

— Я же надрался.

— И я надрался. Но я тебя поддерживал. Я даже отбил первый натиск евреев. Откуда они в таком количестве в сибирском городе Заречный?

— Там ученый городок.

— Ну а наутро мы обсуждали… ну и я поддержал тебя во всем.

— В чем? — даже скайп передал тревожную интонацию Толяна.

— Ну вообще, жиды, там… Тебя потом из института за ту драку выперли. И за антисемитизм в том числе. Ты не любишь евреев, а я, получается, еврей. Я первый, получается, должен был двинуть тебя в рыло.

— Так чего не двинул?

— То-то и оно… Куда мне с таким прошлым… В евреи-то.

— Да ладно, старик, рассосется еще.

Что рассосется, я не успел спросить: «Стрим» упал безвозвратно. Да и не хотелось продолжать разговор.

Мудрее всех оказалась мама. Когда я ей сказал про Зиновию, мама рассмеялась. Что ты смеешься, мама? Да ты смешной, говорит, делать тебе, что ли, нечего? Еврей — не еврей, как маленький. Разве это главное. Ты узнай, что с ней случилось. А с остальным разберешься, ты сильный.

Накануне архива я и решил разобраться. Прислушался — искал в себе еврея. Маловато нашел. С математикой в школе было плохо, в бизнесе не преуспел, на площадь не выходил, путешествовать не очень люблю, плохой музыкальный слух. И, самое главное, мне никогда не нравились еврейки. Меня к ним не тянуло никогда. А ведь кровь должна что-то подсказывать, нашептывать? Да и еврейки от меня не в восторге. Был даже драматический случай. В общежитии Литературного института. Нас туда с дружком привел поэт Модрис. Ну, мы поговорили о литературе часов пять, а потом меня увела с собой прозаик с чарующим именем Гана. Все шло на удивление гладко — до неожиданного вопроса Ганы: «А ты еврей?» Я, как сейчас помню, добродушно, как мог, улыбнулся и ответил: «Нет, я не еврей». «Тогда у нас ничего не получится», — сообщила Гана и резко прервала. Не поступают так с евреями.

С другой стороны, я уже готовился к еврейству. Мне нравилось уже, что в Израиль не надо визы (хотя мне не хотелось в Израиль, ну что тут поделаешь). Может, обрезание? Мне, кстати, предлагали сделать обрезание, уролог один. Но по своим урологическим показаниям, а не по религиозным. Он сам даже не еврей был, кореец.

Да, я был готов к еврейству. Я уже видел себя таким новоиспеченным евреем, перешагнувшим через латентный антисемитизм и вышедшим к братьям с инновационными идеями. Я был бы евреем нового образца, как биометрический загранпаспорт — современный, облегчающий жизнь. Я бы нашел место скопления евреев, дождался хорошей погоды и вышел бы к ним. И обратился бы с короткой речью:

— Евреи! Всю предыдущую нееврейскую жизнь я относился к евреям как к чужим. Но теперь я свой и могу говорить открыто, без опаски. Евреи, я думаю, с одной стороны, нам надо простить всех неевреев, которые плохо о нас думали, а с другой стороны, нам надо стать поменьше евреями. Евреи, давайте расслабимся. С иронией будем относиться к нападкам. Кто старое помянет, тому глаз вон. Фигурально говоря, без насилия. Простим их, станем спокойно обсуждать ситуацию на Ближнем Востоке, поймем, что не у одних евреев был холокост, что не только евреев бросали в тюрьмы и не продвигали по службе. А и поляков, таджиков, эстонцев, даже немцев с русскими. Евреи, не будьте мнительны, будьте объективны.

В таком духе. Правда, это не имело уже большого значения. В моих руках дело бабушки. Девушка, которая пахнет то ли детским мылом, то ли детским кремом, инструктирует, как правильно пользоваться секретными материалами. Я вижу иной мир, другие имена, чужие фамилии, среди которых, конечно, выделяется фамилия Нидбалла, фамилия человека, из-за которого бабушку и посадили. Выясняется также, что сама бабушка была агентом НКВД. А так не еврейка она, полька, не из Вильнюса, правда, а из Мстибова.

Ну и чего я так боялся, что она еврейка? Дальше уже история личная, общественного звучания не имеющая. История с Зиновией меня закалила. Мне даже не стыдно, что я шуганулся возможного еврейства — такой я стал крепкий. Читать нотации, что не имеет значения, кто ты по крови, тоже не собираюсь — потому что имеет значение. Надо просто это принимать, как бы тебя ни трясло, ни корежило, сколько бы дней ни длился твой запой. И нельзя бояться сказать еврею, что он еврей, а еврейке, что ты русский — даже если после не будет секса. Короче говоря, надо быть сильным, намного сильнее, чем до этого. Намного.

…Я все честно рассказал маме. Она сказала: хорошо, что ты все это узнал, молодец сын. Но не рассмеялась.