Ольга Свиблова. Летучая субстанция

Когда я в последний раз испытывала эйфорию… А вообще, эйфорию я испытывала часто, хотя слово «эйфория» использую редко, да и не люблю его, если честно. Мне, скорее, ближе слово «кураж». Кураж — это то, без чего вообще ничего нельзя делать. По крайней мере, все, что я делаю, — любую выставку, любую экскурсию, любое решение — я делаю на кураже. Когда у тебя одновременно тысячи дел, ты отрезан от энергетических каналов, невыспавшийся, раздерганный, а тебе все-таки надо что-то сделать или принять решение, нужен кураж. Я в этот момент ругаюсь. Страшно. Ужасно. И даже в диапазоне, который сегодня запрещен нашими депутатами, который я начала использовать на самом деле не так давно. Музей существует восемнадцать лет, и где-то на середине срока прорвало плотину, и все эти слова как-то во мне проснулись. Хотя во время моей молодости я слышала эти слова от наших друзей: и Вознесенский, и Плисецкая, и Аксенов использовали эти слова с блеском, а у нас на эти слова с моим первым мужем поэтом Парщиковым было некое табу. Помню, как он заставил меня — а мне было лет девятнадцать, когда мы с ним только-только поженились, — прочесть письмо его донецкого друга, поэта, в котором, по-моему, цензурными были только запятые. Я читала спокойно, потому что я таких слов не знала. Он сказал: «Вот отлично. Теперь ты эти слова должна запомнить и больше никогда не использовать». Табу долго держалось, а потом прорвало.

Я не люблю принимать решения, а любая деятельность — профессиональная и жизненная — состоит из принятия решений. Поэтому надо каждый раз совершить в себе какую-то возгонку куража, принять боевую окраску, чтобы сдвинуться с места. У кого-то это происходит в тихом режиме, и я им дико завидую, потому что у меня так не получается.

Эйфорию я обычно представляю в каком-то мягком понимании, женском. Потому что кураж — он же мужского рода. Эйфория тебя настигает независимо от твоего желания, а кураж можно поймать самостоятельно.

Эйфория возникает, когда я одна бываю на природе, а я очень люблю места, где нет ни одного человека, где есть линия горизонта. Чаще всего я проводила время на природе в одиночестве в одном местечке на юге Франции, где у моего мужа плавучий домик. И на этом болоте, где ты встречаешься только с животными и птицами, иногда тебя это чувство настигает, ненадолго, правда, но настигает, потому что мы все равно забиты обязанностями, информацией, целенаправленным поведением. И когда тебя настигает эйфория, поведение становится нецеленаправленным.

Эйфория возникает, когда я танцую. Я очень люблю танцевать, для меня это спасительный момент. И чем больше я устала и чем хуже мне в этот момент, тем безумнее я могу пуститься в пляс в самых неожиданных обстоятельствах. Это эйфория, потому что ты теряешь контроль, ты абсолютно веришь каким-то бессознательным движениям. Я бы сказала, что эйфория — это момент необходимого выпадания из привычного русла деятельности, который уносит тебя от ролевого и целеполагающего поведения. Это тот момент, когда у тебя налаживается контакт с самим собой. Это безумно важно.

Бывает эйфория от человеческого разговора. Недавно я общалась с Орлушей. На самом деле мы довольно давно знаем друг друга, но, бывает, люди теряются, забываются, и в какой-то момент ты встречаешься уже с другим Орлушей. У меня довольно мало времени на человеческие разговоры, по крайней мере в последнее время. Иногда говоришь ты, но более ценный момент, когда ты молчишь и слушаешь. Вот и я долго слушала Орлушу. Просто сидела и слушала. Я решила выяснить, чем он занимался по жизни, и это было безумно интересно и захватывающе. В этот момент мы были в очень шумной компании, где играла музыка и все танцевали, и вместо того, чтобы пуститься вместе со всеми в пляс, ты бесконечно фиксируешься на своем собеседнике. И не важно, правильно ты его понимаешь или неправильно, у тебя прорастает что-то важное внутри. И тогда и настает момент эйфории от того, что ты выпал из обстоятельств.

Я иногда эйфорически читаю. Это бывают совершенно счастливые бессонные ночи, когда ты понимаешь, что ты попал на книжку. Недавно я перечитывала «Норму» Сорокина. Когда-то читала ее давно, в юности, а сейчас перечитала и поняла, что это именно то, что мне сейчас нужно. Как, наверное, животное — собачка или кошечка — вдруг выскакивает по весне на зеленую травку и начинает ее есть. Я их понимаю. Я так в детстве выходила почки пощипать. Девитаминизированное, авитаминозное советское детство. Я помню, что я по весне выходила в лес и с радостью жевала почки. Наверно, это тоже была эйфория. Вот ты идешь один довольно бесцельно, пощипываешь почки, которые только-только распускаются на деревьях, и понимаешь, что все правильно.

Состояние эйфории нельзя выбрать. Вот эту самую эйфорию женского рода нельзя создать искусственно. Нельзя пойти на танцы, нельзя пойти на встречу с человеком, нельзя выбрать книжку сознательно. На эйфорию надо набрести. И надо, чтобы она набрела на тебя. И это процесс, которым мы не управляем. Но когда он происходит, мы очень четко это ощущаем. Это как у Кастанеды — надо попасть в канал. Тогда можно запрыгнуть на ветку, можно запрыгнуть на елку. Если ты этот канал не поймал, то ты примешь неправильное решение и ты чего-то не сделаешь, что тебе в данный момент нужно сделать.

А вот любовь — это не эйфория. Любовь — это что-то совершенно другое. Это отдельная история. Это тема другого номера. Как и успех. От успеха не может быть эйфории. Если честно, я вообще не понимаю, что такое успех. Когда что-то сделано, мне это уже неинтересно, я на этом не фиксируюсь, в этот момент мне нужен новый маршрут, по которому я могу идти. Я не могу кричать: «Вау! Ура! Мы победили!» Я могу кричать: «Мы победим». Когда новые сотрудники приходят работать в музей, я говорю: «Так, ребята, давайте договоримся: если у нас все получилось, то вы мне об этом не рассказываете, потому что это норма. Вы мне рассказываете только о проблемах, потому что проблемы — это то, что мне нужно решить, и это то, что мне интересно».

Успех — понятие социальное. Все, что является социальным понятием, к тебе не имеет никакого отношения. И надо быть человеком, с моей точки зрения, не очень умным, чтобы радоваться социальному успеху. А когда ты сделал что-то для других и понимаешь, что это полезно, этому можно порадоваться. Например, создан проект, который пришло посмотреть много людей, а потом, через несколько лет, они тебя встречают и говорят: «Ой, спасибо, мы видели эту выставку, она была прекрасна». Ты рад, но это не имеет никакого отношения к успеху. Ордена, медали, награды, социальное положение — это, с моей точки зрения, социальная мишура. Я думаю, что для мужчин это очень важно, потому что мужчины остаются детьми. Самые серьезные, самые правильные, самые эффективные, самые замечательные — в них все равно живет ребенок, который ждет награды. Я девочка. Я женщина. Мы мудрее, по-моему. Мы понимаем, что ты сам оцениваешь, хорошо ты сделал или плохо, гораздо строже и гораздо правильнее, чем другие. Если ты сделал хорошо, значит, так и должно быть. Это норма.

Мне кажется, что норма жизни — это когда каждый работает на пределе и получает хороший результат. За это не надо благодарить. Я всегда благодарю людей, которые помогли, я всегда благодарю людей, которые остались в нейтралитете, и я всегда благодарю людей, которые могли помешать и не помешали.

Многие пытаются жить здесь и сейчас, я же живу только будущим. И может быть, из-за страха перед реальностью и возникает такой тип жизни, при котором ты все время занят. Но жизнь здесь и сейчас мне просто неинтересна. Я все время готовлюсь к будущему, которое может быть как небо в алмазах, а может быть даже очень неприятным, но если ты к нему готовился, ты не испытываешь ужаса, не впадаешь в прострацию, а понимаешь, что надо собраться, выбрать адекватный алгоритм поведения и дождаться нового витка.

Я люблю радоваться дару других. В каждом из нас есть гораздо больше, чем та роль, к которой мы привязаны и к которой мы привыкли. Когда я вижу, как другие делают что-то лучше, чем все остальные, я отступаю, аплодирую и радуюсь. Я очень благодарный зритель в самом широком смысле этого слова.

Я радуюсь самым разным талантам других людей. Хороший плотник для меня — это гений. Хороший поэт — гений. У меня нет разницы.

Искусство не может запечатлеть эйфорию, ее нельзя поймать в кадр. Потому что эйфория — это мгновение, которое настигает тебя в момент восприятия какого-то кадра, в котором ты находишь эйфорию. А дальше начинается романтизм. Любительский. Мне, например, очень нравилась Наташа Ростова, в детстве я наизусть знала эпизоды, связанные с ней. Может быть, я сегодня начну перечитывать какой-то отрывок из «Войны и мира», и он мне покажется самым банальным и неинтересным, — я же не знаю, я же изменилась. Перечитывая книгу, мы каждый раз читаем по-разному. Восприятие искусства — и фотографии в том числе как части искусства — зависит от наших возможностей и от ситуации. Момент, в который человек испытывает эйфорию, очень субъективен.

Я иногда хожу по выставке, которую вешала своими руками, встречаюсь с работами и думаю: господи, что это такое? Иногда испытываю эйфорию, а иногда испытываю какой-то ужас и думаю: зачем это здесь висит? Прошло несколько дней, и ты понимаешь, что правильно здесь висит, и замечательно.

Я читаю несколько экскурсий в день по одной и той же выставке, и каждый раз это совершенно разная история. Ты останавливаешься у одного произведения, у другого — это зависит прежде всего от твоего состояния и от того, как ситуация тебя заряжает, почему ты пошел направо, а не налево. Что-то должно попасть в поле твоего зрения, должен произойти контакт, и должна выбиться искра. В данном случае закат ничем не отличается от произведения искусства, человек, например, ничем не отличается от текста. Это момент твоей встречи, это момент того, как что-то зажигается внутри тебя. Пятнадцать человек смотрят на одно и то же произведение искусства: один не видит ничего, другой видит весь мир… Поэтому нам и нужно искусство, чтобы мы остановились и нашли контакт с самим собой. И музей нужен для того, чтобы перевести людей в другую контекстную ситуацию, чтобы они начали чувствовать. Эйфория — это то, что возникает внутри тебя. Это — пшшшш — летучая субстанция. Но очень важная.