Проститутка Кэт. Про дона Педро

По идее, уж кто-кто, а я должна была бы написать о сексе. Кому как не мне, женщине нрава легкого и профессии древнейшей, писать об этом?

«Ноблесс оближ», — закрутилось что-то нетленно-латинское, застрявшее еще со времен института в моей блудной, виды видавшей головушке. То есть «положение обязывает». И я начала вспоминать и думать: что я могу сказать про стыд? Наверное, надо писать о чем-то таком, житейско-постельном. Это такое тонкое место, где многим бывает стыдно.

И ведь довспоминалась-таки. Вот был у меня клиент, которому было стыдно передо мной же за то, что он ко мне ходит. И каждый раз, приходя, он топтался в моем коридоре, прятал глаза куда-то в пол и старательно делал вид, что видит меня впервые. А я так же старательно всякий раз его не узнавала. И нам обоим явно было неудобненько. Ему — называть на «вы», как женщину, которую впервые видят, меня, свою давнюю постельную знакомую. Мне — каждый раз «знакомиться» заново, хотя я давно знала, где можно ставить запятые в его сбивчивой речи. И что он, после всего того, что между нами будет, стыдливо спросит: «Катенька, а где у вас ванная?» Хотя явно уже нашел бы ее и с закрытыми глазами — так часто он у меня бывал. Но ему вроде как неловко. И потому я должна делать вид, что не узнаю. Ну что ж, клиент, зараза, всегда диктует правила игры.

Ах, еще было дело — я как-то одно время расслабилась и отъелась слегка, килограммов на пять. Ну, дамы знают, как это: калории — такие сволочи вообще. Строго говоря, вообще со всеми бывает, да и не особо заметно, когда привыкаешь. А тут клиент. Молоденький мальчишечка, лет двадцати пяти. Красив как бог, сама замлела. И на ночь. Встречаю, смотрит, облизывается, глазами ест. И самое главное — по рекомендации пришел. Дядечка один, хороший, богатый и не занудливый (раз, два, готово), посоветовал меня ему — мол, «всем Катька хороша». Это я сразу знала: дядечка днем еще в моем телефоне нарисовался, предупредил, что мальчишечка позвонит, так он непрост — такой клиент, чтоб было все ему по высшему разряду.

По высшему я мальчишечке, конечно же, устроила. Вот только когда мы уже в горизонтальной позе были и он что-то там трудился, я смотрю на него, на себя, и меня ошарашивает: мама дорогая, животик — вот он, худеть пора. Впрочем, полагаю, мальчишечка, пока на мне был, этих моих метаний не заметил. Да и после тоже. Ибо утром уходил довольный. А я потом бегом-бегом в спортзал и на гречку без масла и с гадкой капустой — чтоб в следующий раз не краснеть.

Да много чего такого было, неловкого. Чулки рвала некрасиво, прямо перед встречей. Ломала ногти и старательно потом прятала руку. Ресницы, было, отлетали прямо в процессе. Ну, то есть сижу, книжку читаю, а тут ресницы — фьюить! — и на подушку пикируют. Очень неудобно, очень. Хорошо, хоть грудь своя…

И я вот пока сидела, писала это все, думала себе что-то, кофей вскипятила, за печенькой потянулась, по руке себя хлопнула — ночь же, надо держать себя в руках, чтобы потом не краснеть. Да и спать надо, а я думаю много, морщины филологические зарабатываю… И за них мне потом тоже перед кем-то неудобно будет, если что. Потому что щедро оплаченная женщина всем должна быть хороша.

Так вот, сидела я за кофеем, буквы в строчки глубокомысленно собирала, и вспомнился мне вдруг шикарный анекдот про дона Педро. Все знают? Ну ладно, тем, кто не знает, расскажу.

Это про мужика, который после двадцати лет совместной жизни вывез жену на испанские курорты. А у жены там, в тепле, случился роман с молодым и загорелым — ах, каким! — доном Педро.

И вот сидит этот обманутый муж вечером в кустах перед окнами собственного номера, рожками веточки поддевает и подглядывает украдкой, как горячий испанский мачо входит в номера, раздевается, божественно красивый, а перед ним — его, мужика, жена. Страшненькая, чего уж, измотанная бытом и тремя детьми, со «спаниелевыми ушками», повисшими где-то в районе пупка, животиком дрябленьким, целлюлитиком и ножками неэпилированными и кривоватыми.

И сидит мужик в кустах, смотрит, как испано-мэн пользует его жену, а в голове только одна мыслишка скачет: «Господи, как перед доном Педро-то стыдно…».

И как только я вспомнила этот анекдот — все встало на свои места. Ибо стыд — это совсем не то, о чем я только что, до анекдота, писала.

Стыд — это не чувства странных мужичков, не облупившийся не вовремя лак и не собственные, честно наеденные пара-тройка килограммов, когда тебе раздеваться при свете, а за тебя дали дорого.

Стыд — это даже не то, когда ты поднимаешься по эскалатору в огромнейшем торговом центре, а стоящий сзади тебя молодой и красивый тактичненько трогает тебя пальчиком; ты оборачиваешься, видишь глаза серые глубокие, плечи широкие мужские; чувствуешь запах и думаешь — о-ох, сейчас он скажет: «Вы такая красивая, дайте ваш телефончик»; и мысленно, в секунду, еще до его комплимента, решаешь: дам! И речь не только о номере…

…А он трогает тебя за плечо едва-едва, только чтоб обернулась, смотрит бездонными серыми чуть виновато, как гонец с плохими новостями, и, сам краснея, шепчет горячо:

«Девушка… у вас юбка… колготки… сзади… поправьте…»

И ты, дура, понимаешь вдруг: о, ч-черт! Это ж надо было так спешить отхватить распродажную кофточку, чтоб, за полчаса до этого сероглазого на эскалаторе, даже не глянуть на себя в зеркальном холле туалета, а как там сзади юбка. И последние полчаса так и ходить в большом торговом центре перед кучей народа, сверкая двойным колготочным швом на попе и смятой, задравшейся юбкой. Ну красотка же? И хоть бы одна зараза, до этого, сероглазого! А впрочем, разве ж народу не все равно?

И разве ж это стыд, ну в самом деле? Это так, неловкости, конфузики и мелочи жизни, за которые потом смешно.

Настоящий стыд приходит совсем в других ситуациях. Как с мужиком, женой и загорелым доном Педро.

Стыд в чистом, рафинированном виде — это то самое чувство крайней неловкости, которое можешь испытывать только за кого-то другого. Всегда за кого-то другого. А за себя автоматом, только потому, что ты оказался рядом с тем, за кого стыдно. Когда кто-то сделает что-то не слишком удачное, а жгуче-неудобно — тебе. Как тому мужу — перед доном Педро. За жену. Вот где стыдобушка-то!

Стыд — это когда твоя жена изменила тебе в вашей же супружеской постели, а узнал об этом твой отец. Но стыдно все равно тебе. За нее. Впрочем, отцу, наверное, стыдно тоже. За тебя и твою жизнь. И за жену твою в компании с тобой стыдно, да.

Стыд — это когда твоя подруга, напившаяся вусмерть, пытается, дыша амбре, поучать продавца билетов в театральной кассе, потому что хочется ей вдруг продолжить банкет — и на премьеру. А по правде говоря, надо бы подруге не в театры, а скорее к тазику и в кровать. И ты стоишь рядом, оттягиваешь ее за руку и мямлишь, краснея: «Пойдем, ну пойдем же… отстань от человека»; и потом, взглядом шрековского кота — на суровую тетку, сидящую в окошке с театральным начесом на голове: «Извини-ите…»

Стыд — это когда ты приходишь в магазин со своим мужчиной и даже слегка гордишься и чуть высокомерно стреляешь глазами вокруг — а все ли оценили красивую пару; и выбираешь себе платье и бельишко. И понимаешь, как, должно быть, девки-продавщицы завидуют…

А он, мужчина твой, у кассы доставая кредитку, вдруг говорит продавцу заискивающим голосом: «А скидочку не дадите?»

А ты стоишь с пакетами, красная, красная! И хочешь провалиться под землю. Потому что твой самец, который должен быть во всем могуч и широк душой, начинает вдруг долго и угодливо-пришибленно торговаться за мелочь.

И вот это, все такие дела, когда ты с кем-то, а он вдруг делает то, что делать бы не надо, — вот это и есть тот самый настоящий долбаный стыд!

А неудобнячки, вроде юбок в попе и поломанных ногтей — это так, мелочи жизни.