Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Я живу с интересом и жалостью между теми,
Кто живет не живя, пожирая себя и время.
Карты жизни тасуя, тусуются всуе те,
Кто, пасуя, буксует и носится в суете.
Колесо. Словно белки на месте бегут, вертясь,
Оставаясь на месте, глазами крутя, смеясь.
Или — плача с усталости или от боли мелкой,
И у них на часах никогда не крутились стрелки,
И на их циферблатах на каждом часу — ноли.
Я хотел бы окликнуть их, только нужно ли?
Время, в принципе, не так уж и мимолетно,
Его можно остановить очередью пулеметной
Человек по крайней мере для десяти,
Для раненных смертельно — наоборот, запустить
Его же раз медленнее в пятнадцать,
Ускорив для трех хирургов, которые будут пытаться
Жизнь полудышащим в грязных палатах спасти,
Не зная о бомбах, ищущих в тот же момент пути
К крышам убогих военно-больничных строений
Со скоростью яблок Ньютона, верней, с ускореньем
Плевка хулигана-мальчишки на лысину мужика.
Помнишь, как время стихало на время полета плевка?
Она умерла в без чего-то семь или восемь,
Красивая и молодая, в висках без проседи,
Всего лишь год с небольшим не была беременной,
Родившей себе сынишку чуть раньше времени.
А нам, остальным, тем, кто жив, сознавать не дико ли,
Что все? Что часы для нее навсегда оттикали?
Что новость, которая вдруг как булыжником влет по темени,
Проста и понятна: она умерла «до времени»?
И кто объяснит катафалка заезд дурацкого
От морга в Москве до погоста Сергопосадского?
А то, что могильщик, который с родни выклянчивал
Последние, встречу свернул, сказав «заколачивай»?
Двадцать четыре часа из Москвы в Феодосию.
Скорый — машина времени в лето из осени.
Вместе с перроном на месяц Москва кончается,
Тысяча кур по свистку в кучки костей превращаются.
Вместо часов ненужных столбики километровые,
Девушки курят в тамбурах, к пляжной любви готовые.
Через платформу — обратный где-нибудь в Мелитополе,
Все они месяц купались, пили и фрукты лопали,
К хмурым мужьям готовятся ялтинские проказницы.
Через перрон расстояние и в целый месяц разница…
Десять минут стояночных на беготню азартную.
Семьдесят месяцев отпуска чрево везет плацкартное.
Пара минут до звонка и конца контрольной,
Семь с половиной лет до конца эпопеи школьной,
Время еще не стало гнетущей массой,
А завтра в «Авроре» — новое про Фантомаса!
Ну почему мне из школы всегда и легко бежится?
А в школу обычно уныло и грустно тянется?
Так это же время всегда с разной скоростью мчится,
И разным по тяжести кажется с двойками ранец.
А если пойти за спортзал вместо этого нудного чтения,
Вдохнуть, со всех сил и нажать на солнечное сплетение,
То смелость нужна, и вообще, это надо готовиться,
Ведь там — тишина, там время на миг остановится…
Моя бабушка Клавдия Павловна Осолодкова
Была седоватой старушечкой норова кроткого,
Она появлялась — что дома, что на вокзале —
Обычно за час до того, как мы все ее ждали,
Она уходила внезапно в ночь по-английски
На проходящий какой-нибудь нижнетагильский,
Она шила халатики, пряла, пекла чебуреки —
Она все успевала, плюя на времени реки.
А когда родня с ней слетелась в Тагил проститься,
Всем понятно стало, что можно не суетиться,
Что и там, куда молча с Хароном ходили греки,
Баба Клава намерена шить и печь чебуреки.
Вся жизнь у иных короче, чем я просыпаюсь.
Многие тысячи мрут быстрее, чем я, пытаясь
Тапок похмельной ногою найти, подымаюсь с кровати.
Мрут в Пакистане, в Рабате, мрут в Ашгабате.
Что для них час? Вдвое больше, чем жизни квота,
Вчетверо даже, в шестнадцать раз для кого-то.
Те, кто младенцем ушли без имен и отчизны,
Прожили, кстати, поболе меня — ведь по целой жизни!
Прожили, кстати, все как один, без вранья и злобы,
Не насмотревшись, как строит зима сугробы,
Глупости не сказав, не нарушив знаков,
Голода не испытав, даже не покакав.
Девяносто песочных струй текли непрестанно,
Подменяя друг друга на кораблях Магеллана.
Не боялся высокой волны, ураганов, крена
Ни один в Венеции дутый «релох де арена».
По-испански «арена» — песок. С одного карьера
Магеллану привез мешок старый релохьеро
И сказал: «Убей меня Бог прямо с неба в темя,
Если будет плохим релох!» (по-испански «время»).
Восемнадцать на каждый борт и — вертеть, как надо!
Время нам нипочем, вперед! Слава ждет армаду!
Магеллан свой путь завершит, как песчинка ляжет:
Кровь из раны в песок. Убит. На туземском пляже.
Каждый любитель гляденья на скорость бега
Видел внизу экрана круглую букву «омега»,
Тот логотип часов, что всегда отмеряют
В долях секунды то, что для нас вытворяют
Спринтеры, стайерши, те, кто с горы на лыжах,
Те, кто себя лимоном для спорта выжал,
Те, кто, себя не щадя, эфедрины лопал,
Чтобы ему стадион как безумный хлопал.
Ногу быстрее всех над тартаном кинешь!
То, что ты лучше всех, знает фотофиниш!
Диктор испанский — в рев: CAMPEON DEL MUNDO-О-О!
А дело-то в четырех тысячных секунды.
Тридцать три — это возраст вполне себе не преклонный,
Особенно для людей, к табаку и вину не склонных,
Для тех, у кого и желанье, и вечер свободный есть
Потрепаться о жизни с тем, кому шестьдесят шесть.
Расспросить о том, как когда-то они говорили
С тем, кого сами в два раза моложе были,
И получится, связи прямые наладить просто:
Через одно знакомство с «за девяносто»!
И цепочка, быть может, сложится проще простого —
Шестьдесят восемь звеньев, и — «Рождество Христово»!
…Тридцатитрехлетних троллейбус смеется, весел:
Передайте вперед мужчине, что он — воскресе!
Я не буду здесь врать вам про выбор страны и погоста,
Хотя это делают в Питере многие авторы просто,
Но если дороги последние могут быть мною предсказаны,
То всяко хочу не на остров Васильевский зассанный.
Если вы познакомиться с Бродским при жизни, с живым не успели,
Значит, путь вам в Венецию, кладбище-остров Микеле.
«Сан» Микеле, естественно, все там святое: Венеция это!
Там, кстати, могилушка Бродского есть, но нет туалета.
Писает мальчик в Брюсселе, на кладбище вид это странный,
Но там есть могила: PASSALI (ALBERTO E MARIANNA).
Она там весьма своевременна (на совпадения — бзик):
Sic transit Gloria mundi. И вправду: Sic-sic!
Каждый прекрасно умеет предсказывать прошлое,
Постполагая, что было и радостное, и пошлое,
При этом о том, что будет, не помнит никто наперед,
Хотя ближе рождения даты день, когда он умрет.
Осознавая назначенность времени камни раскидывать,
Очень легко обнулять нам прошедшее, видимо.
Делая вид, что по правилам будем играть,
Зная, что все, что раскидано, нам собирать.
Зная, но все ж продолжая с тупым постоянством
Камнями кидаться, есть время, жевать пространство,
Забывая количество дней и названия мест,
Во времени путаясь, говоря, что оно «будет есть».
У него восемнадцать с немногим утра,
У нее — без чего-то четырнадцать ночи.
Ему просыпаться почти что пора,
А ей еще спать позволяют не очень.
Они движутся в ритме — каждый своем:
Она — без любви, но вполне осмысленно,
Тот, кто с нею — как будто, он с нею вдвоем,
И он — со своими бессонницы числами.
Всего-то и надо — вернуться на пару часов назад
Ей. Туда, где никто никому никогда не врет,
А ему бы лучшей из всех наград
Стало время всего лишь на пару часов вперед.
Лишние девять и сорок дней
В пороке рожденным прожить непросто.
Дней, когда дети становятся все длинней,
А им ноги согнули в гроб не по росту.
Дней, когда все говорят про «там»,
А они уже все под землею знают:
Что — черви, что искренни слезы дам,
И еще — что «там» вообще не бывает.
Они — как и раньше — герои снов,
В которых любовь и правда без жалости.
Про себя попросил бы: мне — без попов.
Нет, честно, мне без попов, пожалуйста.
Время делится на двенадцать и шестьдесят.
А если б делилось на восемь и девяносто,
То те, что над нами вечно висят,
Беды бы уничтожились просто.
На предательство нужно ровно четыре часа,
На убийство часто хватает минуты четыре.
С девятого по двенадцатый час небеса
На зло и жестокость всем выделяют в мире.
С первого по четвертый — это часы любви —
Лежать с любимыми чтоб почти без движенья.
С пяти до восьми — это время на «Спас-на-Крови»
И еще останется на Раннее Возрождение.
Между прочим, в метро часы не тикают,
Там электричество — бог поездов расписания,
И поэтому люди в подземке — дикие,
Без ощущений и с яростным непониманием.
Они не моргают, как ваньки-встаньки,
И дети там тоже — злые уродики.
А между прочим, во всех салонах «Титаника»
Громко, тепло и ласково тикали ходики.
Там в пять часов всегда выходили к чаю,
Чтоб оттопыривать старый мизинец, четыре старушки.
Умирать как-то проще, я искренне так считаю,
Под хриплый и ласковый крик заводной кукушки.
Если минутную стрелку чуть изогнуть,
То будет такое, описываю вам вкратце:
Будет все так же — без чего-то там что-нибудь,
Но не будет этого чертова «без пятнадцати».
И еще не будет вечного «без двадцати»,
Когда, все проклиная, летишь, каблуки теряя,
И никто не умрет в раннеутреннее «без пяти».
(Я проверял, в него очень многие умирают.)
Но настанет двоим, а не как у всех, Новый год,
И не вовремя пискнут сигналы точного времени.
Просто стрелку согнул себе сам человек — и вот
Уже капли секунд перестали стучать по темени.
В часовых магазинах живет, размножаясь, смерть.
По цене от трехсот рублей до злых турбийонов.
Циферблаты знают, кому когда умереть,
От чего умереть и в каких умереть районах.
Там на каждом кругу — незаметная точка «стоп»,
За которой кого-то уже никогда не будет.
Покупают часы покупатели, просто чтоб
Их прожить до конца. Уходите отсюда, люди!
Слышишь, женщина, ты же жена и мать!
Не дари своей дочке на свадьбу часы на счастье!
Уходи, попытайся сегодня, сейчас, понять,
Что часы — это жизнь, но разбитая вдрызг на части.
Она прошептала, чтоб муж не слышал,
Что будет секунд через десять.
Сказала бы «час» — ничего бы не вышло,
Но не было времени взвесить.
Десять… девять… — тогда он еще был счастлив,
Он ждал, бился пульсом и верил.
Восемь и семь не сулили ненастья,
Но взор приковали к двери.
Шесть-пять-четыре — затопало вдруг.
Сверху соседи бесятся?
Взгляд вдруг уперся в люстровый крюк…
Он, не дождавшись, повесился.
Время не движется, сущность его проста:
Времени нет, как, быть может, нет и пространства.
Без шестерен и колесиков звезд суета
Шарит по небу с уверенным постоянством.
Бог не придумывал цифры календаря,
И будильников, чтобы не опоздать на работу,
И похмелья салатного первого января,
И не назначал никому для молитв субботу.
Суета сует, суета рожденья стиха,
Суета сует в тебя пальчиком в укоризне.
Иногда в «суета» первой буквой напишешь «ха»,
И понятнее становится смысл суетливой жизни.
Войти с помощью соц. сетей: