Диана Арбенина. Формула рождения нового

Для начала нарисуем процесс.

вы — дерзкий молодой неотесанный и оригинал. друзья — снисходительно-восторженны. родители — настороженно-скептичны. девушка — две опции: либо Йоко, либо Кортни. повезет, если Йоко: японцы здоровее — есть шанс прожить дольше, чем ожидают. критики молчат. денег нет. улицы беспощадны утренней красотой. вас зовут Джордж. вас зовут Винсент. вас зовут Коко, Мэрилин, Энди, Илья, Леннон, Хэм, Версаче, Иосиф, Джеймс. и даже Евгений Гришковец вас зовут. и все так зыбко и непонятно. и соты мозаики заполнены до краев. и, кажется, вам никогда не будет места в этой жизни, а про ТУ сторону рая вообще никто не говорит, ибо молодость бессмертна и сто процентов долговечней нашего бреда на грани обыкновенного безумия, которым мы захлебываемся, как правило, на закате, оборачивающемся жестким рассветом без полутонов.

и так происходит долго. и вы уже вовсе отчаялись, как вдруг по мановению волшебной возникает долгожданный Тео и вас покупают. один-единственный пиджак или сорочку. одну-единственную мелодию или песню. один единственный скетч или картину. один единственный рассказ. «делать ли скидку покупателю?» — «о, нет! Джордж! мы не можем позволить себе идти на компромисс!» — говорит Тео. «но он уйдет и не купит!» — Джордж заламывает руки. «успокойся, мой мальчик! у тебя впереди (зачастую местоимение «тебя» чудесным образом метаморфизируется в опасное «нас», за которое Джордж нередко расплачивается всю жизнь) — невероятное будущее!», и Тео оказывается дьявольски прозорлив. сногсшибательное будущее буквально валится на голову. беда в том, что впоследствии оно нередко оказывается каким-то до странности обреченным.

сначала сорочку, потом — тысячи сорочек, миллиарды пластинок, миллионы книжек, вагоны банок колы, и вы убиваете племянника аптекаря, знающего ноу-хау. потом покорен мир. и так — десятки дней и суббот. и вот вы уже ложитесь спать не позднее десяти, и умерла жена, и ночной колпак. и так — степенно, после каждой стирки — линяет жизнь. и новые коллекции вы наблюдаете отныне не из випа ямы в первом, а только в каталоге — на показ физически не смогли.

и наконец, в марте 2013 года, слоняясь меланхолически и просачивая себя сквозь людское пушечное Манхэттена, вы смотрите поверх голов и, возможно, что-то насвистываете, как вдруг на одной толстой-толстой интернациональной попе видите свое имя. и вас передергивает. и вам отвратительно некрасиво. и вы обмираете от вопроса — этого вы так яростно добивались и спали с этой мечтой? вы хотели, чтобы несметное количество отвратных безразмерных чудовищ носило ваши штаны или трахалось под вашу музыку или лениво созерцало ваши картины или теряло ваши шляпки или кончало от вашего парфюма?? и этого вы хотели 30–40–50 лет назад??!!

финита. и похоронный марш.

но в качестве биса, в качестве запонки на манжете, я пою вам гимн.

вам — пионеру, первооткрывателю, наступившему на грабли собственной мечты. пионеру «неважночего», ибо хороший пиджак, право, не менее важен, чем стихотворение. я пою гимн вам — пионеру нового, за которое вас изначально пинали, не признавали и даже игнорировали. пионеру своей любви, из-за которой вы отрезали себе ухо, стреляли в себя и перерезали горло, и которое обрело силу, увы, только когда вы свою неизбежно утеряли. вечная пустота вечной славы.

вот теперь точно все сказала.

ребята, я в своем уме. я — на заданную тему. я — о моде.

я пишу о том, чему бешено не доверяю, к чему отношусь, мягко говоря, без симпатии. пишу о том, что заставляет меня отворачиваться от людей и разочаровываться в самостоятельности их выбора и независимости их суждений.

о моде о моде о моде.

мода — цепная реакция. это как на красном светофоре: один рванул, за ним толпа покачнулась, срезонировала чему-то и тоже рванула. однако случись встречному трамваю — погибнет первый. все тот же пионер. именно он. остальные — балласт с зашкаливающим чувством животного звериного шкуросохранения. эй, приятель, не обольщайся, однако! после твоего взлета на эмпайр стэйт (не ниже!) именно они провозгласят себя твоими друзьями и как никто понимающими. а ты их и не знал при жизни. и ничего не имел в виду. просто не мог стоять и ждать зеленого.

крутая загадка формулы рождения нового, не так ли?)

и здесь закономерно возникает вопрос — зачем пишу? пишу на тему, казалось бы, сомнительную и не лежащую в плоскости распространения интересов. просто засветить себя? не подумаю даже. лучше покататься на велосипеде по Амстердаму. однако вместо того, чтоб крутить педали и наблюдать герани, цветущие на голландских мостиках, вместо этого сижу и полыхаю ушами от волнения над своим лэптопом — аргентинское ранчо наблюдает за мной, и мясо остыло.

меня как-то дико зацепило. и слова пулеметом.

и, верно, вот ведь в чем дело.

мода касается всего и была всегда. на дверные ручки, на самоубийства, на печатные машинки, на винил, на Жанну Агузарову, на дачи в Комарово и концерты группы oasis. не удивишь. и я никогда не взялась бы писать, если бы не хотела рассказать вот что.

я — музыкант. моей группе — 20 лет. все эти годы она была и остается немодной. у меня не было взлетов и падений, не было неожиданных скачков вперед и затуханий. я пишу песни, и они равны для меня в своей значимости. может, только чуть разные в силу всевозрастающей откровенности.

а два года назад я чуть не стала модной. сиречь популярной. продолжался этот оголтелый ад три месяца лета. сначала я думала, что вакцина за выслугой лет работает и я уже доказала себе и жизни, что есть и буду, и на дешевку (читай: модную персону) меня не купишь. потом я внезапно начала замечать у себя над головой нимб, и следом выросли огромные крылья, на которых было написано «… ля! мне можно все!». потом я перестала писать песни. потом няня взяла на себя детей, меня же просто не было дома. а потом умерла бабушка, я надавала себе по роже и вернулась на землю.

и если б такая проверка не случилась — мне нечего было бы сказать. я уже теряла подлинность и вектор, который был неизменен многие годы. и теперь, только теперь я знаю настоящую цену состоянию «модный». теперь сиюминутная популярность — как лимонад «барбарис» в парке имени горького: потешить папу и друга. и это — на исходе второго сценического десятилетия.

занавес. и айда курить!

и в качестве коды.

воображаю, как удивился бы закомплексованный парень Курт Кобейн, узнав, что его подростковые отчаянные музыки станут новым революционным стилем в мире. скорее всего, услышав такой бред, грустно улыбнулся бы и послал. Винсент Ван Гог еще раз выпил керосину, если бы мы показали ему, как вальяжно и самодовольно мир расхаживает вдоль тел его картин и думает, что знает, и решает, что понимает.

хорошо, что мы живем и не видим, во что превращается наша мечта.

хорошо, что все — после смерти.

это делает нас молодыми и свободными при жизни, а моду на нас — вечной.