Выйдя из апартаментов Фарука, Офелия сразу же попала в руки жандармов. Они не разрешили ей ни позвонить по телефону, ни послать телеграмму, ни что-либо рассказать окружившим ее любопытным. В толпе Офелия отчаянно искала глазами тетушку Розелину, но видела только придворных, которые разглядывали ее в свои лорнеты.

Девушку собирались выдать замуж в тюрьме, в отсутствие ее собственной семьи. И доставить туда под конвоем.

Дворец правосудия представлял собой величественное здание с фасадом, достойным античного храма. Оно находилось в центре Небограда и было оснащено восемью лифтами, достаточно просторными, чтобы вместить несколько отрядов полиции. В сопровождении такого отряда Офелия поднялась по широкой главной лестнице и прошла через приемную. Референт Фарука оказался чрезвычайно толковым: девушка видела, как перед ними без лишних вопросов открываются все двери.

Офелию привели в подвальное помещение, где содержались государственные преступники. Сначала какая-то пожилая дама обыскала ее, а потом ей предложили подождать в тюремной приемной под неусыпным оком четырех жандармов. Она села на мраморную скамью, холодную как лед, и стала рассматривать большие настенные часы с маятником – единственный предмет обстановки в этой комнате. Через триста семнадцать минут появился полковник вместе с молодым судьей в черной мантии и белом парике.

– А вот и наша счастливая избранница! – воскликнул судья, увидев совершенно закоченевшую Офелию. – Пожалуйста, следуйте за мной, дорогая мадемуазель, я зарегистрирую ваш брак.

О, я вижу, у вас повреждена правая рука – надеюсь, вы пишете левой? У меня целая кипа документов, которые вам нужно будет подписать. – И он похлопал по портфелю из красной кожи, зажатому у него под мышкой. – Я прошу нас извинить за эту маленькую задержку: мы должны были подготовить заключенного, вызвать церемониймейстера и свидетелей, ну, вы сами понимаете. Свадьба есть свадьба, а закон есть закон! – весело воскликнул он.

Офелия прошла несколько коридоров, разделенных бронированными дверями, и наконец оказалась перед камерой Торна. Ее дверь была самой впечатляющей, Офелия раньше никогда таких не видела. Круглой формы, метра три в диаметре, она казалась отлитой из золота такой высокой пробы, что в нее можно было смотреться, как в зеркало; замόк представлял собой сложный механизм из задвижек и зубчатых колес. Создавалось впечатление, что за дверью находится главный враг общества.

Охранники замерли как статуи. Офелия с изумлением увидела среди них Арчибальда, который стоял с видом туриста, беспечно засунув руки в карманы. Вероятно, его привели сюда через другой коридор.

Судья почтительно поклонился ему.

– Благодарю вас, господин посол, за то, что согласились почтить нас своим присутствием. Вы беседовали с заключенным несколько часов назад и вернулись для заключения этого непредвиденного брака, что делает вам честь. Вы – истинно светский человек! А теперь наш черед; мы всегда готовы к сюрпризам. Господин полковник, – заключил он торжественно, обращаясь теперь к главному полицейскому, – вы можете отдать приказ отпереть дверь.

Для того чтобы открыть дверь в бронированную камеру, понадобились три тюремщика, каждый из которых орудовал одним ключом и одним колесом. Громкий металлический лязг отразился эхом на всех мраморных поверхностях коридора.

– Что вы здесь делаете, господин посол? – прошептала Офелия под грохот открывающихся замков.

Арчибальд прижал к груди свой потрепанный цилиндр.

– Я ваш церемониймейстер и ваш свидетель.

– Вы один?

– Я один. Если вы мечтали о более пышной свадьбе, то, боюсь, будете разочарованы.

– Я рада, что вы здесь! – воскликнула Офелия так пылко, что Арчибальд удивленно поднял брови. – Но… как же Церемония передачи Дара? Вы сможете ее провести?

Арчибальд улыбнулся, но от этого, как ни странно, его взгляд стал еще более пустым.

«Моя связь с Паутиной прервана, – услышала Офелия его голос у себя в голове, – но я еще не полностью лишился своей семейной силы. Скоро вас с Торном объединят узы поинтереснее, чем узы брака».

Бронированную дверь толщиной в несколько десятков сантиметров наконец открыли. За ней была позолоченная решетка, которую полковник отпер своим ключом.

Стены камеры тоже были мраморными и позолоченными, как все помещения на подземном этаже. У Офелии сжалось сердце, когда посреди комнаты она увидела Торна. Он сидел за низким столом, его запястья были стянуты кожаными ремнями, привязанными к столу и заставлявшими его сильно сутулиться. Даже нарядная белая рубашка, в которую его обрядили, была ему мала, и расстегнутые рукава еле-еле прикрывали локти, обнажая старые шрамы. На лице проступали следы ударов, которые не удалось скрыть даже нескольким слоям пудры.

И это называлось «подготовить заключенного»?

– Прошу вас сесть, мадемуазель, – сказал судья, придвигая ей стул. – Мы можем начинать.

Он старался держаться подальше от Торна, словно боясь, что тот обезглавит его одним взмахом когтей. Их окружали жандармы с дубинками наготове. Что касается Арчибальда, тот в это время косился на большой палец ноги, который выглядывал из его дырявого башмака. Для человека, который принял на себя роль свидетеля, он был не слишком серьезен.

Офелия села за стол напротив Торна. Они встретились глазами, и она увидела его взгляд – непроницаемый, как у хищной птицы. Свет в камере шел только от лампы, стоявшей на столе; она бросала на его лицо зловещие тени.

Судья начал свою речь:

– Мы собрались здесь, чтобы заключить брак господина Торна, потомка нашего монсеньора Фарука, хотя это родство не совсем законно, с мадемуазель Офелией, потомком госпожи Артемиды. Брак – не просто семейный праздник, это одновременно и основа общества, и торжество любви!

Судья пустился в бесконечные рассуждения о супружеских обязанностях, затем продолжил длинным изложением законодательных актов. Он не жалел сил, чтобы его речь заняла как можно больше времени.

Поймав свое отражение в глазах Торна, Офелия подумала, что никогда еще не чувствовала себя так неловко. Мало того что она нарушила данное ему обещание, – она к тому же никак не исправила ситуацию. Когда наступил момент подписания документов, девушка так разволновалась, что сломала перо, надорвала бумагу и дважды опрокинула чернильницу. Торн, со своей стороны, машинально подписал каждый документ, почти не обращая внимания на ремни, не прерывая молчания и по-прежнему не спуская глаз с Офелии.

– Объявляю вас мужем и женой! – провозгласил судья. – Предлагаю господину послу приступить к Церемонии передачи Дара.

Арчибальд непринужденно подошел к столу.

– Придвиньтесь к вашему супругу, мадемуазель Офе… госпожа Торн. Вот так, прекрасно. Я буду мостом между вами, чтобы ваши семейные свойства могли объединиться. Возможно, у вас появятся несколько неприятные ощущения, но они быстро пройдут.

Офелия заерзала на стуле. Все последние месяцы она со страхом ждала этого момента и сейчас надеялась на чудо. Если Фарук говорил правду и в Книге действительно скрывалось «что-то другое», чего она не смогла найти, то Торну предстояло стать лучшим чтецом, чем она. И стать им очень быстро: затягивая время, чиновник уже украл у них часть ночи.

Арчибальд положил одну руку на голову Офелии, а другую – на изуродованную голову Торна. Офелия вздрогнула, когда большой палец Арчибальда нажал ей на то место между бровями, где у него самого была татуировка. Сначала она почти ничего не почувствовала, затем постепенно ее тело охватил жар; ей показалось, что через нее пропускают электрический ток, чья сила росла с каждой минутой. Офелия подняла глаза на Торна. Чувствовал ли он то же самое? Сидя напротив нее, с прикрученными к столу руками, согнувшись в три погибели, он не проявлял никаких эмоций. Офелия сжалась, по всем ее венам словно побежали мурашки, как будто в теле менялась кровь. Покалывание сосредоточилось на лбу, как раз в том месте, куда давил палец Арчибальда. Странные, непонятно откуда взявшиеся картины проносились в ее голове с такой головокружительной скоростью, что не удавалось сосредоточиться ни на одной из них.

Когда Арчибальд отнял наконец руку, Офелия почувствовала, как в висках пульсирует острая боль.

– Ну, отлично, отлично, – мурлыкал судья, складывая документы в портфель. – Полагаю, все в порядке. Теперь мы уходим и оставляем вас… так сказать… на ваше усмотрение. Господин полковник придет за вами в шесть часов утра, дорогая мадам, – добавил он, повернувшись к Офелии.

– В шесть часов? – возмутилась она. – Но нам нужно гораздо больше времени!

– Порядок есть порядок, дорогая мадам, – ответил судья и зашагал прочь в своей развевавшейся мантии.

Арчибальд приподнял цилиндр, также собираясь откланяться.

– Я уведомлю ваших родителей и Беренильду. Мои поздравления, господин бывший интендант! – обратился он к Торну, сжав в своих руках его привязанную к столу руку. – Наслаждайтесь вашим кратким медовым месяцем!

– Держитесь подальше от заключенного, господин посол, – посоветовал полковник. – Он опасен.

Полковник подождал, пока Арчибальд и жандармы выйдут в коридор, затем освободил запястья Торна от ремней, вышел сам и запер решетку на ключ. Бросив соболезнующий взгляд на Офелию, словно ее обрекли на растерзание чудовищу, он указал на телефонный аппарат, висевший на стене камеры.

– Если что-то случится, звоните охране, мадам.

Тяжелая бронированная дверь захлопнулась, и после долгого грохота многочисленных запоров наступила оглушительная тишина.

Офелия осталась наедине с Торном и его тяжелым взглядом. Хотя ремни были сняты, он по-прежнему держал руки на столе и сутулился; свет от лампы подчеркивал кровоподтеки на его напудренном лице.

– Это совсем не то, чего я хотела. Вернее, да, я настаивала на браке, но не хотела торопить вынесение вам приговора. Я твердо рассчитывала на неделю задержки, чтобы подать апелляцию, понимаете? – торопливо заговорила Офелия. – Барон Мельхиор говорил о Большом межсемейном трибунале… и у меня возникла идея. Теперь вы связаны не только со мной, но и со всеми жителями Анимы. Клянусь вам, что, если бы господин Фарук дал мне время, я бы добилась, чтобы ваше дело рассматривал другой суд. Вы бы имели право на беспристрастный процесс, никто бы вас не мучил, я бы дала показания, и… и… Торн, – прошептала она, придвинувшись к нему, – то, что я прочитала в этой Книге… я даже не знаю, с чего начать.

И Офелия сбивчиво рассказала обо всем, что произошло на последнем этаже башни. О договоре, который она заключила с Фаруком. О погружении в далекое прошлое. Об истинной природе Духов Семей и об их Книгах. О вырванных страницах, ставших причиной провала в их памяти. А еще о безголовой статуе солдата, о бывшей школе и об аромате мимозы: она была убеждена, что даже эти глупые подробности имеют значение.

Торн слушал молча. Он даже бровью не повел, когда Офелия поведала ему о своем видении «Бога».

– Я не могу объяснить себе то, что видела тогда, – призналась она. – У меня такое чувство, будто я прошла мимо чего-то важного, того, что вы должны найти вместо меня. Как думаете, это связано с тем, о чем вы говорили с Мельхиором?

Офелия вздрогнула, когда Торн наконец выпрямился, и швы на его тесной рубашке затрещали.

– Можно попросить стакан воды?

– Ах да… конечно, – пролепетала Офелия.

Она запуталась ногами в проводе лампы, ударилась коленом о железную раму кровати и налетела на фарфоровый умывальник. От головной боли девушка стала еще более неуклюжей, чем всегда. А может, причина в том, что ей передали чужой семейный

Дар?

На стене из того же полированного золота, что и бронированная дверь, отразилось ее потерянное лицо. У очков был не слишком здоровый цвет, но, не считая этого, она чувствовала себя почти как обычно.

Обернувшись к Торну, Офелия чуть не выронила стакан. Только сейчас она увидела, что его левая нога, хотя и скрытая под брючиной, чудовищно искривлена.

– Что… что они с вами сделали?

Торн с трудом пошевелился на стуле, и его нога согнулась под совсем немыслимым углом.

– У барона Мельхиора много друзей, – ответил он спокойно. – Если бы вы не «торопили вынесение мне приговора», как вы выражаетесь, такую обработку прошли бы все мои кости. Не смотрите на меня так, – проворчал он, – у меня высокий болевой порог.

Офелию пробрала дрожь: она боялась даже думать о том, как выглядит его обнаженная нога.

– Мне не хотелось бы вас торопить, но нам пора начать ваше обучение, – встревожилась девушка, бросив взгляд на настенные часы.

Торн неторопливо, глоток за глотком, пил воду. Офелию поражало, как он мог сохранять спокойствие в такую минуту; ей самой приходилось стараться изо всех сил, чтобы не впасть в смятение.

Закончив пить, Торн стал разглядывать дно стаканчика. Казалось, он погружен в глубокие раздумья.

– Вначале мы были единым целым, – сказал он внезапно. – Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить.

– Что, простите? – растерянно пролепетала Офелия.

– Пятнадцать лет назад мою мать лишили памяти, – бесстрастно продолжал Торн. – Это произошло вскоре после предыдущего съезда Семейных Штатов. Я пришел к ней сюда, в тюрьму. До сих пор не могу понять, почему она захотела увидеть именно меня, хотя я для нее ничего не значил. Думаю, у нее просто не было выбора. Но факт остается фактом: она воспользовалась разрешенным ей трехминутным свиданием, чтобы передать мне часть своей памяти. Совсем небольшую часть, – подчеркнул он, не отрывая взгляда от пустого стакана, – но этого оказалось достаточно, чтобы полностью изменить мою жизнь. – Он поднял на Офелию глаза, сверкавшие металлическим блеском. – Личные воспоминания Фарука. По крайней мере, некоторые обрывки – я потратил годы, чтобы расшифровать их. То, что вам стало известно благодаря вашему чтению, я знал уже давно. Может быть, я знаю даже больше, чем вы.

Потрясенная Офелия жадно втянула воздух; слушая Торна, она затаила дыхание.

– Больше, чем я?

– Бог – разрушитель мира. Он расколол мир.

Торн произнес эти слова таким будничным тоном, словно говорил о погоде. У Офелии закружилась голова, и она оперлась о стол.

– Раскол… значит, это оказалось под силу ему одному?

– Я не знаю как, но Бог расколол мир, – повторил Торн с величайшим спокойствием. – И с тех пор он обладает абсолютной властью над этими осколками. Мельхиор продал ему душу, и он далеко не единственный. Некие мужчины и женщины тайно следят, чтобы Духи Семей, так же, как все их потомки, действовали согласно плану Бога. Моя мать была одной из них, и это развратило ее до мозга костей, так что даже Бог отрекся от нее. Я ничуть не удивлюсь, если ваши Матери-Настоятельницы, а может, даже и члены вашей собственной семьи играют ту же роль, и призываю вас быть очень осторожной.

Офелия закрыла глаза. В голове у нее бушевала мигрень, и казалось, что в глубине боли вызревает что-то новое, прежде неведомое.

– Так кто же он, этот Бог?

– Правильнее было бы спросить: ЧТО он собой представляет? – поправил ее Торн, ставя стакан на стол. – Я задаю себе тот же вопрос с того дня, как унаследовал память моей матери, и у меня до сих пор нет удовлетворительного ответа. Я знаю только, что он владеет знанием, совершенно не похожим на наше. Он создал Духов Семей, расколол мир на куски и установил опеку над человечеством. Он наделен невероятным долголетием и по неизвестной нам причине не желает, чтобы мы знали его истинное лицо. К сожалению, те редкие воспоминания, которые я делю с Фаруком, очень туманны в той части, что связана с Богом.

– Так вот почему вы так хотели прочитать Книгу? – прошептала Офелия.

Торн нахмурился. Возможно, в этом была виновата настольная лампа, но его свинцовые глаза угрожающе вспыхнули.

– У каждого человека должно быть право сыграть в кости, поставив на кон свою жизнь. Кости выдают случайные результаты, на которые нельзя повлиять никакими расчетами. Но игра теряет смысл, если кости фальшивые. Весь Двор мошенничает. Иначе и быть не может, потому что наш Дух Семьи, основа нашего общества, – сплошная фальшь. Фарук милует и карает по настроению, вместо того чтобы соблюдать закон. Вот худшее, что придумал Бог, – прошипел Торн сквозь зубы. – Он украл у людей подлинные кости, ни разу не выйдя из тени.

Офелии стало страшно. Торн впервые был так откровенен. Наконец-то он заговорил с ней серьезно, глаза в глаза, как с равной.

– Значит, вы с самого начала вели расследование, связанное с Богом, – сказала она. – А потом? Что вы собирались делать потом?

Торн пожал плечами, как будто ответ лежал на поверхности.

– Вернуть кости обратно, в мир. А уж как мир распорядится ими дальше, меня не касается.

Изумление Офелии росло с каждой минутой.

– Вы хотите сказать, что… вступили бы в открытую борьбу с Богом?

– У Бога наверняка есть слабое место, оно есть у всех. Если бы я его обнаружил, дело было бы сделано. Но Мельхиор всячески мешал мне прочитать Книгу Фарука. И неспроста: у Фарука и Бога общее прошлое. Я втайне надеялся, что добьюсь встречи с Богом, вторгаясь в его историю. Чего только я ни делал, чтобы привлечь его внимание!

– Но почему вы? – настаивала Офелия. – Почему именно вы, вы один должны заботиться о судьбе мира?

Торн поморщился, пытаясь изменить позу. На его лбу выступили бисеринки пота.

Что бы он ни говорил, нога доставляла ему невероятное му-

чение.

– Профессиональный перекос, – наконец произнес он. – Можете считать это дурацким чувством долга или неизлечимой упертостью.

Офелия завороженно рассматривала Торна в слабом свете лампы. Никогда еще она не ощущала себя такой маленькой, а его – таким огромным; и то обстоятельство, что она стояла, а он сидел сгорбившись, ничего не меняло. Торн не верил в людей, но мыслил гораздо шире и глубже, чем другие, выходя за пределы своих личных интересов.

– И вы всё знали и держали в себе пятнадцать лет?

Торн кивнул, его глаза сузились и засверкали.

– Я категорически отказываюсь вмешивать в это мою тетку. Знание опаснее, чем незнание. Хотя не для вас – с тех пор как вы прочитали книгу. Тем не менее помните, что истина имеет цену, и цена высока. Не забывайте, что случилось с Хильдегард. Она, по-видимому, знала больше меня и предпочла покончить с собой, не доверяя моей защите. Я постоянно спрашиваю себя: почему Мельхиор так хотел устроить ей встречу с Богом? – добавил он задумчиво. – Этот секрет он тоже унес с собой в могилу.

Внезапно яркая вспышка озарила измученный мигренью мозг Офелии. Семейная сила Торна ожила в ней и раздула угольки ее собственной памяти. Она увидела стоящего перед ней на коленях юного Фарука, его жадный взгляд, словно он ждал от нее, и только от нее одной, что она раскроет ему смысл его жизни. «Почему я должен делать то, что написано? Что я есть для тебя, Бог?» Бесчисленные подробности приходили ей на память, подробности, которые, как теперь ей стало ясно, она не заметила во время чтения: окна с выбитыми стеклами, зеркала, завешенные тканью, и она – Бог в ее лице, – говорящая Фаруку что-то очень важное.

Звон часов вернул Офелию в реальность.

– Мы не должны больше терять время.

– Я никогда не теряю время, – возразил Торн, подняв брови. – Я сказал вам все, что должен был сейчас сказать. И вы лучше меня воспользуетесь моим знанием.

С этими словами он разжал кулак: на ладони лежал карманный пистолет. Увидев его, Офелия вздрогнула. Она могла поклясться, что в момент подписания бумаг руки Торна были пусты.

– Арчибальд! – осенило ее. – Когда он вас поздравлял…

– Он уже не забавен, зато полезен. Я попросил его об этой услуге в комнате для свиданий.

Офелию бросало то в жар, то в холод.

– Зачем вы попросили его принести оружие?

– У меня нет ни малейшего желания кончить как моя мать, – объявил Торн категорическим тоном. – Я сам хочу решать, когда и как мне умереть.

– Вы не кончите как ваша мать, обещаю вам это, так что выбросьте его немедленно.

Она говорила с такой горячностью, что напряженное лицо Торна смягчилось.

– Вы ничего не можете мне обещать. Есть одно обстоятельство, связанное с этим предметом, которое, безусловно, вас заинтересует. – Торн взглянул на пистолет, поблескивающий в свете лампы. – С той минуты, как я держу его в руке, я так его и не прочитал.

– Что вы хотите сказать?

– Я не могу его прочитать, – повторил Торн. – Я касаюсь его, но не чувствую ничего особенного. Я, конечно, не специалист, но подозреваю, что это недобрый знак.

Офелия взглянула на пустой стакан на столе и подвинула его к Торну. Торн взял его, повертел в пальцах и поставил обратно.

– Ничего.

– Сосредоточьтесь получше, – посоветовала Офелия, стараясь скрыть панику. – Читать предмет – это как снять телефонную трубку. Надо прислушаться к тому, что он вам скажет.

Торн повторил манипуляцию, но теперь с ручкой от лампы, которую он крутил сначала в одну сторону, потом в другую, то увеличивая, то уменьшая яркость света.

– Ничего.

– И никаких образов? Никакого особенного ощущения? Даже смутного впечатления?

– Нет.

Офелия сняла очки.

– Возьмите их. Легче прочесть предмет, который еще не пропитан вашим собственным настроением.

Торн потрогал очки и вернул их Офелии.

– По-прежнему ничего. Как ни смешно, но, кажется, я не очень способен к чтению. А сейчас постарайтесь быть очень внимательной. Я хочу попросить вас об одной услуге.

– Нет!

Ответ вырвался у Офелии непроизвольно, но Торн невозмутимо продолжал:

– Увезите мою тетку с собой на Аниму. Ни вы, ни она не должны пострадать вместо меня от гнева Фарука. Не говорите никому о том, что вы знаете, и живите как раньше. Правда, это слишком тяжелое бремя, и не каждому оно по плечу.

– Нет, – повторила Офелия.

Она поискала вокруг себя предметы, которые можно было бы прочитать, но тюремная камера не предоставляла особого выбора.

Торн убрал пистолет в карман рубашки.

– Я не воспользуюсь им в вашем присутствии. Позовите охрану и уходите.

Офелия так отчаянно замотала головой, что ее пучок распался, и волосы рассыпались по плечам. Ужас овладевал ею все сильнее.

– Нет, нет, нет, – лепетала она, отказываясь верить происходящему. – Вы должны попробовать еще раз… Мы должны попробовать. Я смогу убедить Фарука дать мне еще одну попытку прочитать Книгу. Решение обязательно найдется, решение есть всегда.

– Офелия…

Торн обхватил ладонями ее лицо, заставив посмотреть ему в глаза. Неловко, боком сидя на стуле, он глядел на нее пристально и серьезно. В тусклом свете лампы шрамы, покрывавшие его руки, напоминали полумесяцы.

– Не нужно усложнять мне задачу. Мы с вами не можем выполнить желание Фарука, и вы это знаете. Он уничтожит мою память, а вместе с ней и меня самого. Я не хочу лишиться разума, как моя мать, понимаете? – Его ладони крепче сжали щеки Офелии. – Я не буду страдать, – пообещал он ей.

– Прошу вас…

Голос Офелии превратился в умоляющий шепот. Торн смотрел на нее озадаченно, и губы у него дрогнули – то ли в улыбке, то ли в гримасе страдания. Он осторожно притянул Офелию к своему стулу – так, чтобы им не мешали ее сломанная рука и его изувеченная нога. И, когда она подошла вплотную, положил голову ей на плечо.

– Когда я впервые вас увидел, вы показались мне какой-то… жалкой. Я подумал, что у вас нет ни здравого смысла, ни характера и вы не продержитесь до замужества. Это навсегда останется моей самой большой ошибкой.

Сердце Офелии разрывалось от горя и ярости. Он не имел права! Не имел права вот так ворваться в ее жизнь, все в ней перевернув, а потом исчезнуть как ни в чем не бывало.

Торн обнял ее, и в душе у нее что-то надломилось.

– Не падайте с лестниц, избегайте острых предметов, а главное, держитесь подальше от сомнительных личностей, хорошо?

По щеке Офелии скатилась слеза. От слов Торна в ней разверзлась пустота. Она была твердо уверена, что с той минуты, как расстанется с Торном, ей уже никогда не суждено испытать жара любви.

Торн коротко вздохнул у ее плеча.

– Да, и еще: я люблю вас.

Офелия задохнулась от рыданий. Говорить она не могла, да и дышать тоже было больно.

Руки Торна утонули в ее густых кудрях, его дыхание стало прерывистым. Он привлек ее к себе так близко, насколько было возможно, но тут же резко отстранился и хрипло произнес:

– Это… оказалось труднее, чем я думал.

Он откинул назад свои тусклые волосы и решительно отвел глаза от Офелии. Его веки покраснели, и это больше всего потрясло девушку.

– А теперь уходите, – пробормотал Торн. – Я не выношу слез при прощании.

Он отвел руку Офелии, вцепившуюся в его рубашку. Если бы не больной локоть, она держалась бы за него обеими руками.

– Уходите же, – глухо повторил Торн, видя, что она не двигается с места. – Чем дольше вы не уходите, тем труднее мне будет…

Слова замерли у него на губах. Он широко открыл глаза, и шрам на его брови пополз вверх. Офелия стремительно обернулась. И тоже увидела…

Из глубины золотой бронированной двери выступила чья-то нога.