Офелия протянула свою чашку Арчибальду. Налив ей чаю, он сел напротив нее, улыбаясь весело и беспечно, что показалось девушке несколько неуместным.

– У вас работает телефон? – спросила она, помешивая сахар в чашке.

Арчибальд опустил руку в свой бездонный цилиндр и вынул оттуда телефонную трубку. Шнур был отрезан.

– Похоже, здесь поработали чьи-то ножницы! – расхохотался он.

Офелия не разделяла его веселье: перерезанный шнур – это дополнительные сложности. Как нерастворимый сахар. Она безуспешно мешала его чайной ложкой – он так и не растаял. Может, из-за того, что в ее чашке было полно песка.

– Надеюсь, вы захватили монокль, – сказал Арчибальд, небрежно облокотясь на стол. – Начинается дождь.

Офелия тоже взглянула в окно: с неба метеоритным дождем падали матрасы. Девушка поднесла чашку с песком ко рту, чтобы смочить губы. Ощущение было очень странное, но она не могла выразить его словами.

– Вы поменяли интерьер?

Офелия только сейчас заметила, что в комнате нет ни стен, ни пола. Стол, за которым они сидели, парил высоко в небе, а далеко внизу был виден старинный город. Девушка надеялась, что падающие матрасы никому не причинят вреда.

– Это идея славной старушки Хильдегард, – объяснил Арчибальд, подсыпая песку в чашку Офелии. – Она все перекроила в памяти.

– Вы хотите сказать, «по памяти»?

– Нет, именно «в памяти». Память – материя гораздо более прочная, чем вы думаете.

– Это зависит от того, чья память, – заметила Офелия с профессиональным апломбом. – Память Торна или Фарука?

Арчибальд перегнулся через стол и хлопнул ее цилиндром по голове.

– Ваша, маленькая зануда.

Потеряв равновесие, Офелия упала на спину. Все куда-то исчезло: Арчибальд, стол, матрасы, старинный город. Она стояла в ночной рубашке перед зеркалом в своей детской на Аниме. Ее отражение шевелило губами. Она прочла по ним: «Освободи меня».

Офелия проснулась от сумасшедшего сердцебиения.

Однажды она выпала на ходу из трамвая и, очнувшись в больнице, испытала неописуемую смесь боли и стыда. Но это мало походило на то, что она чувствовала сейчас. У нее болело все: голова, горло, спина, живот, руки, колени, – но не сохранилось ни малейшего воспоминания о том, что же с ней произошло.

Не отрывая головы от подушки, Офелия обвела близоруким взглядом комнату. Она была залита оранжевым светом, который пробивался в щели между ставнями. Море снаружи грохотало, как вулкан, да и воздух был насыщен запахом местной сернистой воды. Офелия поняла, что находится в отеле, в своем номере.

Стараясь не двигать головой, она посмотрела на дверь. Та была приоткрыта, и ей показалось, что она слышит голос Торна, доносящийся откуда-то с нижних этажей, – такой же далекий и глухой, как шум моря.

– Проснулась?

Офелия скосила глаза в противоположную сторону и смутно различила худощавую фигуру человека, который сидел на краешке стула рядом с ее большой кроватью. Узнав отца, она улыбнулась. Он был не из тех, кого называют назойливыми родственниками; никогда не задавал нескромных вопросов и очень робел, если ему приходилось вмешиваться в личную жизнь дочерей. Однако стоило им заболеть или набить шишку, как он не отходил от них.

Офелия попыталась заговорить, и наконец ей удалось произнести более или менее членораздельно:

– Ты ведь тоже умел проходить сквозь зеркала, папа.

Отец смущенно почесал лысину.

– Э-э… В юности я действительно несколько раз проходил через зеркальные дверцы шкафа, но у меня не было таких способностей, как у тебя.

– А почему ты перестал? Ты никогда мне не рассказывал.

– Ну, не то чтобы я так решил, – застенчиво прошептал он. – Скорее… как бы объяснить… я стал иначе на это смотреть. Мы вырастаем, потом стареем и в один прекрасный день ссоримся со своим зеркалом.

Офелия перевела взгляд на потолок и погладила шарф, который лениво просыпался под ее пальцами. В молчании она прислушивалась к далекому голосу Торна, к его низкому и монотонному тембру, но не могла разобрать ни слова. Интересно, с кем он мог разговаривать таким тоном?

– Недавно я несколько раз застревала в зеркалах, – призналась Офелия. – Наверное, ты удивишься, но эти неудачи напомнили мне мой первый опыт. Вернее, то, что тогда со мной произошло. Как будто… как будто, войдя в зеркало, я позволила кому-то из него выйти. Но ведь это невозможно, да? У проходящего сквозь зеркало нет власти провести с собой живое существо, даже если он сильно захочет, правда?

Офелия смутно увидела, как отец покачал головой.

– Той ночью мы обнаружили только тебя. Вернее, твои половины, застрявшие в разных зеркалах, но и этого было достаточно. – (Он поскреб лысину и, с минуту поколебавшись, наклонился над кроватью.) – Скажи, дочка, господин Торн плохо с тобой обращается?

– Торн? – удивилась Офелия.

– Когда он привез тебя в отель, выглядела ты неважно… Он ничего нам не объяснил. Знаешь… ваш брак… если ты захочешь, мы с твоей матерью сделаем все, чтобы его отменить. Настоятельницы рассердятся, конечно, – прибавил он боязливо, – но мы… в общем… мы рассердим их вместе.

Преодолевая боль, Офелия кое-как села на постели и тут увидела вокруг себя невероятную путаницу рук, ног, ночных рубашек и пижам, принадлежавших Гектору, Домитилле, Беатрисе и Леоноре. У Офелии гудело в голове, но она постепенно приходила в себя. Если брат и сестры решили спать рядом с ней, значит, они очень волновались за нее. И давняя неудача с зеркалом отступила на второй план.

– Что я здесь делаю, папа? И с кем это Торн сейчас разговаривает?

– Так ты ничего не помнишь?

И отец протянул ей очки, как будто они могли вернуть память. Как ни странно, это помогло. Едва она увидела собственный шарф – его спущенные петли и залоснившуюся бахрому, – она сразу все вспомнила.

Несмотря на яростные протесты своего тела, Офелия встала с кровати и надела платье прямо поверх ночной рубашки.

– Тебе надо отдыхать, – осторожно заметил отец. – Уже поздно, поговорим завтра утром.

Теперь Офелия ясно увидела, как он встревожен. Ей хотелось его успокоить, но сейчас она сама была слишком расстроена. Каминные часы показывали три часа ночи – этого не могло быть, Фарук дал ей время до полуночи, чтобы найти пропавших… чтобы найти Арчибальда. Как же Торн посмел оставить ее спать?

Она накинула на шею шарф и схватила ботинки.

– Я и так слишком много отдыхала.

Девушка опрометью выбежала из комнаты, миновав Ренара, дежурившего перед ее дверью. Он стоял как бдительный часовой, с черным моноклем в одном глазу. Неужели он охранял ее?

Офелии надо было многое сказать Ренару, но он приложил палец ко рту. Голос Торна на лестничной клетке звучал словно раскаты грома:

– …Представительство в Совете министров должно быть пропорционально численности каждого клана. В настоящее время Совет насчитывает пятерых депутатов от клана Миражей, троих депутатов от клана Паутины и одного депутата от Отверженных. Клан Драконов со смертью господина Владимира потерял своего единственного депутата. Эти цифры не отражают социальных реалий ковчега и способствуют монополизации…

Озадаченная Офелия шла на голос Торна, переходя с одной лестницы на другую, из одного коридора в другой. Отец бережно поддерживал ее под руку, опасаясь, что она снова потеряет сознание.

– Провожу-ка я вас, – проворчал Ренар у них за спиной. – Папье-Маше может вернуться, чтобы довершить свое грязное дело. У меня только один монокль, чтобы вас охранять.

– Это Гаэль вам его дала? – спросила Офелия. – Где она сама?

– Улетела на дирижабле. У нее дела…

Офелия посмотрела на Ренара. Он был не на шутку расстроен.

– Вы сердитесь на нее за то, что она оказалась той, кто она есть?

– Нет, – проворчал Ренар, – я сержусь на нее за то, что она это от меня скрыла. Аристократка… сами понимаете, куда мне до нее…

Отец Офелии озадаченно почесывал лысину: истории с моноклем, папье-маше и аристократами были ему абсолютно непонятны.

Они спустились на первый этаж и вышли в просторный холл. Несмотря на поздний час, там было полно народу. Все взрослые члены семьи Офелии и часть служащих отеля собрались около большого радиоприемника и приглушенно перешептывались. Анимисты были так возбуждены, что заразили все предметы вокруг: ковры дрожали, стулья отбивали чечетку, а рекламные стойки сбрасывали на пол туристические проспекты.

Офелия почти не удивилась, увидев здесь Беренильду. Та сидела в бархатном кресле с младенцем на руках, свежая, как роза. Словно это не она родила всего несколько часов назад.

Девушка искала глазами Торна, пока не поняла, что его голос звучит из огромных динамиков радиоприемника:

– …И это привело к нынешнему дефициту наших продовольственных запасов. Факты таковы: межсемейная Роза Ветров упразднена, а импорт продуктов воздушным путем вызовет их удорожание. Пожалуйста, раздайте эти материалы – по экземпляру на чело-

века.

Послышался шорох бумаги, поднялся гул нетерпения – и в динамиках, и в холле отеля, – но Торн невозмутимо продолжал:

– Как свидетельствуют документы, которые вам розданы, обменный курс нашей валюты упал до минимума. Мы должны рассчитывать только на собственные ресурсы. Интенсивное рыболовство в последние годы истощило наши озера. Скоро начнется охотничий сезон, а должность обер-егермейстера по-прежнему вакантна. Поскольку Отверженные – опытные охотники…

– Да он совсем спятил… Когда уже он сделает свое идиотское заявление?! – раздраженно воскликнул крестный, ударив ладонью по радиоприемнику.

– Какое заявление? – спросила Офелия. Все дружно повернулись к ней. Наступило неловкое молчание, и девушка подумала, что родных, должно быть, шокировали ее синяки, всклокоченные волосы, дырявый шарф, торчащая из-под платья ночная рубашка и ботинки, которые она держала в руке.

Первой опомнилась тетушка Розелина. Она усадила племянницу на стул и сунула ей кусок хлеба.

– Ты пропускаешь обеды, не ночуешь дома, стала раздражительной и после этого удивляешься, что падаешь в обморок? Тебе нужна целая армия крестных, девочка моя.

В мгновение ока все родственники, окружавшие приемник, собрались вокруг Офелии. Бабушки принесли пальто, муж Агаты протянул ей стакан с ликером из кленового сиропа, а дядья, тетки и кузены забросали девушку вопросами, которых она не слышала. Агата осторожно коснулась кончиком пальца ее спутанных, словно водоросли, волос и вздохнула:

– Ох, сестренка! Вид у тебя про-сто у-жас-ный!

Мать раздвинула толпу родственников своим широким кринолином и встала перед Офелией.

– Жуй как следует и рассказывай, – потребовала она. – Господин Торн сообщил тебе что-нибудь важное?

Офелия с усилием проглотила хлеб и укоризненно взглянула на радиоприемник. Голос, несущийся из динамиков, долго и нудно перечислял какие-то параграфы, и девушка злилась на него, как будто это был Торн собственной персоной. «Мне достаточно вывести вас из уравнения». Вот единственное признание, которым этот человек ее удостоил, и, кажется, он уже осуществил свое намерение.

– Ничего, – ответила Офелия ко всеобщему разочарованию. – А что случилось?

– Мы слушаем прямую трансляцию из Небограда, где сейчас проходит съезд Семейных Штатов, – отозвалась Беренильда из своего кресла. – В начале съезда Торн сообщил, что после выступления в защиту Отверженных сделает заявление. Заявление личного характера, – уточнила Беренильда, поглаживая пальцем щечку спящего младенца. – Вы уверены, что он ничего не сказал вам, дитя мое?

У Офелии замерло сердце.

– Может быть, он имел в виду пропавших?

– Вот это меня интересует еще меньше, чем прошлогодний снег! – раздраженно воскликнула мать, воздев глаза к потолку. – Посмотри на себя: в каком ты состоянии! Вся в синяках с головы до ног! Рено рассказал нам, как на тебя напали из-за господина Торна!

Ренар смущенно вертел в руках монокль.

– При всем уважении… я не говорил, что «из-за господина Торна».

– Торн здесь ни при чем, – подтвердила Офелия.

У крестного яростно встопорщились усы. Он схватил за спинку стул, на котором сидела Офелия, и с неожиданной для своего возраста силой повернул его к Докладчице.

– Взгляните-ка на ее лицо! Вы здесь, чтобы докладывать, да? Вот и доложите это Настоятельницам!

Докладчица, сидевшая рядом с приемником, промолчала. Сейчас она выглядела очень смущенной; флюгер-журавль на ее шляпе беспорядочно вращался, ни на ком не останавливаясь, что свидетельствовало о его замешательстве.

– Моя дочь была совершенно здорова, когда я доверила ее господину Торну! – подхватила мать Офелии, возмущенно тыкая пальцем в сторону приемника. – Этот низкий человек вернул мне ее избитую и как ни в чем не бывало уехал по своим делам!

– Съезд Семейных Штатов – отнюдь не «свои дела», мадам Софи! – возразила Беренильда. – Он созывается один раз в пятнадцать лет, и каждый вопрос, который на нем обсуждают, необычайно важен. Мой племянник в качестве интенданта участвует в нем впервые. Это очень большая ответственность, и я заранее вам признательна за понимание.

Голос Торна неутомимо продолжал:

– …Что касается Невидимок и некоторых других категорий Отверженных, то все давно признали их полезность для общества. Если мы обратимся к тексту закона о Реабилитации, к статье шестнадцатой, пункт четвертый…

Офелия придвинулась вплотную к приемнику и стала внимательно слушать. Какое личное заявление Торн собирался сделать?

– Наверное, он что-то узнал, – пробормотала девушка. – Может быть, у Паутины появились новости об Арчибальде?

Беренильда обменялась взглядом с тетушкой Розелиной и повернулась к Офелии, грациозно тряхнув белокурыми локонами.

– Паутина отозвала Валькирию, которая меня охраняла. Причину я узнала два часа назад по радио. Сестры Арчибальда сделали заявление о своем брате. И очень печальное заявление, – предупредила она, вглядываясь в очки Офелии. – Я не знаю всех подробностей, но определить местонахождение Арчибальда невозможно. Его психическое состояние действовало разрушающе на всю семью, поэтому Паутина приняла решение прервать с ним связь посредством специальной процедуры. И боюсь, моя дорогая, – прибавила Беренильда, увидев, как побледнела Офелия, – что мы больше никогда не увидим нашего экстравагантного посла.

Офелия зябко поежилась: ее вдруг охватил озноб. Она вспомнила свой сон: Арчибальд махал ей обрезанной телефонной трубкой. «Если вы его не найдете, связь между ним и нами прервется. А это необратимый процесс, который, скорее всего, приведет к его смерти», – предупредил ее дипломат в Зале рулетки.

Сначала Матушка Хильдегард. Теперь Арчибальд. Офелии было холодно, очень холодно.

– Почему вы не разбудили меня?

– Тебе не в чем себя винить, дорогая, – мягко заметила тетушка Розелина. – Твоя мать нам все рассказала. Господин Фарук не должен был взваливать на тебя такой груз.

– А пока нам нужно подобрать нового крестного для моей дочки, – вздохнула Беренильда, целуя ребенка в лоб. – Как и имя, моя милая Офелия, когда вы успокоитесь. Ну возьмите же себя в руки, – прибавила она с грустной улыбкой. – Я тоже немного привязалась к этому бесстыднику, но мы должны думать о собственном будущем.

Дрожа от внутреннего холода, Офелия прижалась ухом к динамику. Она все еще ждала от Торна чуда и ничего не могла с собой поделать. Он выглядел таким решительным, таким уверенным там, на берегу, у подножия маяка. Наверняка у него уже созрел какой-то план…

Между тем Торн завершал свое выступление цитатой из Межсемейной конституции, напоминая о правах каждого члена Семьи. Офелия старалась не пропустить ни одного слова, сам звук его голоса вселял в нее надежду.

– Всё! – объявил телеграфист отеля. – Интендант закончил свою речь!

Толпа, окружившая радиоприемник, затаила дыхание. Голос Торна сменился скрипом стульев и невнятным гулом. Но когда откуда-то из глубины раздался голос Фарука, снова воцарилось молчание.

– Благодарим вас за столь обстоятельный доклад. Ваша просьба о… э-э…

– О реабилитации, монсеньор.

Офелия узнала характерный шепоток юного референта.

– Именно так, – сказал Фарук. – Ваша просьба о реабилитации принята к рассмотрению и зарегистрирована в книге… э-э…

– Жалоб, монсеньор.

– Именно так. Мы ее обсудим, а затем поставим вопрос на голосование… э-э…

– Депутатов, монсеньор.

– Именно так. Вы свободны.

– Я хотел бы сделать заявление, – прозвучал голос Торна.

Послышался шелест бумаги. Офелия ясно представляла, как Фарук листает свой блокнот-памятку.

– Оно включено в повестку дня?

– Нет, – ответил Торн. – Я прошу вас дать мне три дополнительных минуты к моему выступлению. Этого достаточно для того, что я собираюсь объявить.

– Будьте кратки.

Раздался звук воды, льющейся в стакан, – видимо, у Торна пересохло горло. Сделав глоток и откашлявшись, он сказал:

– Монсеньор, у меня в руках договор, который мы с вами заключили. Согласно этому документу, я обязался жениться на чтице с Анимы, объединить ее семейный дар со своим и представить вам расшифровку вашей Книги в обмен на дворянский титул.

– Что еще за бред? – воскликнула мать Офелии. – Какой такой договор?

Офелия сделала ей знак замолчать и еще плотнее прижала ухо к приемнику. Даже Беренильда застыла в кресле, став похожей на фарфоровую куклу.

– Да, – отозвался Фарук после некоторого колебания. – Я помню. Кстати говоря, ожидание слишком затянулось.

И вдруг из приемника донесся треск разорванной бумаги под негодующие восклицания собравшихся.

– Вот, – прозвучал спокойный голос Торна. – Я уничтожил договор. Я отказываюсь от женитьбы, я не буду читать вашу Книгу и подаю в отставку. Хочу подчеркнуть, что это решение я принял самостоятельно, а значит, и за все последствия буду отвечать сам. Благодарю за внимание.

Удивление сменились возмущенными криками, но ужаснее всего было молчание Фарука. Раздались удары молотка, кто-то потребовал тишины, а потом заиграла музыка.

Оцепеневшие слушатели продолжали стоять вокруг приемника.

– Почему?

Все взгляды обратились к Беренильде. Расширенные глаза, дрожащий подбородок, сморщенный лоб, искривленный судорогой рот – сейчас красавицу невозможно было узнать. От безупречной светской дамы не осталось и следа.

– Почему? – повторила она безжизненным голосом. – Почему он так поступил? Он просто сошел с ума!

Ее тело сотрясли такие бурные рыдания, что испуганная Агата поспешила взять младенца у нее из рук. Беренильда скрючилась в кресле, как после жестокого удара в живот, и умоляюще взглянула на Офелию.

– Прошу вас, не бросайте моего мальчика!

Офелия застыла, будто окаменев, но миг спустя почувствовала, как в ее теле завибрировала каждая клеточка. Заявление Торна словно отпустило внутренний тормоз, и какая-то темная сила, давившая на ее сознание уже много дней, внезапно улетучилась, как облако пара. Офелия сделала глубокий вдох.

Ситуация вдруг стала предельно ясной.

Девушка встала и подошла к Беренильде, которая устремила на нее растерянный взгляд.

– Даю вам два обещания, мадам. Я не откажусь от Торна и придумаю достойное имя для вашей дочери.

– Я могу узнать, что, собственно, ты собираешься делать? – поинтересовалась мать, подбоченившись. – Ты слышала, что сказал господин Торн. Этот дурацкий фарс закончился, и мы возвращаемся домой.

– Без меня, мама. Я возвращаюсь наверх!

Заявление Офелии было выслушано с недоверием: родные хмурились, ворчали, возмущались, доходило даже до нервного смеха, но никто, похоже, не думал, что девушка говорит серьезно.

Никто, кроме Ренара.

– Наверх? – испуганно переспросил он. – Вы хотите сказать, в Небоград? Но из-за съезда Семейных Штатов не осталось ни свободных дирижаблей, ни саней. Даже людям из «Каравана Карнавала» в Асгарде, – Ренар показал пальцем в окно, – пока не разрешают взлетать. В любом случае ваш жених… ваш бывший жених предупредил меня, чтоб я не выпускал вас за порог отеля. Это слишком опасно, – заключил он, скрестив на груди могучие руки.

– Вам не придется нарушать приказание Торна, – успокоила его Офелия. – Я не выйду из отеля. Я пройду здесь.

Она указала на зеркало в холле. Всем своим существом девушка чувствовала, что теперь сможет это сделать. Ей стала ясна причина прошлых неудач: раньше она себя обманывала, но теперь все будет иначе.

– Ну нет! – запротестовал Ренар, хватая ее за плечи. – Я ведь не смогу пройти вместе с тобой, малыш!

Офелия попросила у портье ручное зеркальце и карандаш с блокнотом. Зеркальце она отдала Ренару, а письменные принадлежности оставила себе.

– Постоянно заглядывайте в это зеркало. Я буду слать вам письма, и вы сможете следить за моими передвижениями.

Ренар нахмурил рыжие брови, похожие на два горящих куста, и вынул из глазницы монокль.

– Возьмите тогда эту штуку. И будьте очень осторожны, чтобы вас опять не придушили, ладно? Вы мой босс, а мне не хотелось бы потерять работу.

– Спасибо, – сказала Офелия, с трудом сдерживая улыбку. – За монокль и за то, что спасли меня там, у маяка.

Мать Офелии разинула было рот, но тетушка Розелина не дала разразиться буре:

– Я думаю, что выскажу общее мнение: твой план очень неразумен. Куда ты собралась? На съезд Семейных Штатов? Сомневаюсь, что тебя туда пустят. Там на каждом шагу жандармы.

– Я не собираюсь появляться при Дворе.

Тетушка Розелина растерялась:

– Я ничего не понимаю. Куда же ты собралась?

– Вы помните статью в «Nibelungen» о матрасах? Там говорилось о том, что из-за перевозки матрасов лифты работали с перебоями. Тогда мне это показалось бессмыслицей, но сейчас я все поняла. С мануфактуры Матушки Хильдегард были украдены четыре матраса и четверо песочных часов. Мы знаем, что их использовали для похищений. Именно эти матрасы и вызвали перебои с лифтами, понимаете? Если я найду матрасы, то найду пропавших. Если найду пропавших, то смогу спасти Торна. Я приняла решение, – заключила Офелия твердо, чтобы положить конец протестам родственников. – Я ухожу, и неважно, согласны вы со мной или нет.

– Моя дочь сошла с ума! – завопила мать Офелии. – Ты так и не поняла, что он публично тебя отверг, твой драгоценный господин Торн! Я запрещаю тебе снова рисковать ради него!

Офелия крепко стянула волосы шарфом, чтобы они не лезли ей в лицо, и посмотрела матери прямо в глаза:

– Это вы ничего не поняли, мама. Вы считаете Торна чудовищным эгоистом, но вы неправы… Я тоже раньше так думала, – неохотно призналась она. – Убедила себя, что он хочет прочитать Книгу Фарука из честолюбия, но причина в другом, совсем в другом. А сейчас Торн отказался от женитьбы, чтобы защитить нас, и мы не можем бросить его на произвол судьбы.

– О чем вы говорите? – с тревогой спросила Беренильда. – Что за другая причина?

– Я пока не знаю, – ответила Офелия, – но узнáю обязательно.

Она инстинктивно чувствовала: существует связь между тем, что открыла ей Матушка Хильдегард, и Богом, упоминавшимся в письмах. «Этому парню, милая моя, лучше не переходить дорожку. Видишь, что происходит с теми, кто слишком настойчиво интересуется Книгами?» Чем больше девушка думала об этих словах, тем очевиднее становился для нее ответ: Торн с самого начала вел собственное расследование. Желая поместить Матушку Хильдегард под арест, он тем самым пытался ее защитить.

Когда Офелия решительно направилась к зеркалу в холле, мать властным жестом попыталась ее остановить. Но тут вмешался отец:

– Дорогая, я думаю, мы должны позволить нашей дочери самой принимать решения. Мы слишком долго навязывали ей свою волю.

Докладчица, которая до сих пор старалась держаться незаметно, не вытерпела. Она так резко встала на пути Офелии, что подол ее черного платья угрожающе заколыхался. Выпученные глаза поверх золотых очков холодно уставились на девушку.

– Поскольку твои родители, по-видимому, не имеют на тебя никакого влияния, я вынуждена вмешаться. Ты больше не будешь помогать этому человеку. Если бы я знала раньше, что он занимается такими сомнительными делами, я бы написала о нем в отчете нашим дорогим Настоятельницам. Он обманул их и оскорбил всю нашу Семью. Я запрещаю тебе проходить сквозь зеркала ради него; слышишь меня, девочка?

Офелия твердо выдержала ее взгляд. Ей ужасно хотелось дать Докладчице отпор, но тут вмешался крестный.

– Если вы собираетесь ей помешать, вам придется сначала иметь дело со мной. Давай, девочка, – пробормотал он в усы. – Похоже, твой парень – тоже ревнитель в своем роде, верно? За одно это я помогу тебе помочь ему.

– Спасибо, крестный.

Не обращая внимания на оскорбленную мину Докладчицы и изумленные взгляды родственников, Офелия подошла к зеркалу вплотную и посмотрела на свое отражение. Она увидела решительное лицо в синяках и царапинах и почувствовала, что готова наконец признать ту правду, которую сама от себя скрывала.

Она не нужна была Торну. Это ей нужен был Торн.

И зеркальная гладь расступилась, поглотив душу и тело Офелии.