Солнце за окном преображалось на глазах. Всю ночь оно висело низко над землей, так и не закатившись за горизонт, а только сузившись, как огонек свечи, и едва освещало скалы и воды фьордов. Зато сейчас оно медленно вставало над лесом, полыхая, как олимпийский факел.

Но Офелия даже не глядела на него. Сидя на неудобной откидной скамейке, она приникла к иллюминатору, лихорадочно ища глазами санаторий, как будто это помогло бы дирижаблю быстрее долететь до него. Но расстояние было слишком велико. Они только что взлетели, и пилот осторожно маневрировал над Опаловым побережьем, стараясь обогнуть Небоград.

Зажатая между Торном и бароном Мельхиором, Офелия с трудом превозмогала ломоту в теле. Роды Беренильды, судя по последним новостям, протекали тяжело; жизнь Арчибальда висела на волоске, а все зеркала вдруг закрылись перед ней наглухо. Девушке казалось, что вся твердая материя ее привычного мира, того и гляди, разлетится на куски.

Внезапно порыв западного ветра сильно качнул дирижабль, и Офелию резко отбросило назад; потом она со всей силой врезалась в живот барона Мельхиора, а затем в бок Торна. Локоть снова пронзила такая дикая боль, что у нее потемнело в глазах. Маленький дирижабль не был предназначен для такого количества пассажиров. Как истинные профессионалы, жандармы не прерывали работу даже в салоне, словно находились в полицейском участке. Одни просматривали материалы, изъятые на мануфактуре, другие вели допрос мастеров. Эти бедолаги, вырванные из привычной обстановки своего цеха, были растеряны, но демонстрировали удивительное единство в своих ответах: ни один из них не заметил ничего подозрительного в действиях Матушки Хильдегард или товарищей.

Гаэль, которую задержали вместе с другими работниками, сидела в углу салона на корточках, обхватив колени руками. Ее ярко-голубой глаз метал молнии из-под козырька фуражки.

Прикрыв нос кружевным платочком, барон Мельхиор переводил взгляд с карманных часов на Офелию и Торна.

– Я не собираюсь подвергать сомнению ваши методы, но вы уверены, что визит к госпоже Беренильде не повредит расследованию? У нас времени всего до полуночи. Наша единственная зацепка – Матушка Хильдегард, и я очень сомневаюсь, что мы найдем ее в палате роженицы.

Офелия не знала, что на это ответить. Ей казалось, что она вообще не сможет думать, пока не увидит Беренильду и ее малыша в добром здравии. Девушка обернулась к Торну и сразу же поняла, что он тоже ничего не скажет. Скрючившись на узком откидном сиденье, подняв воротник плаща, он смотрел перед собой отсутствующим взглядом. На его лице уже пробивалась щетина. С самого взлета он не произнес ни слова и только без конца щелкал крышкой часов. Казалось, его гнев полностью угас, а вместе с ним – и вся жизненная сила.

– У вас по-прежнему ничего не получается? – вежливо поинтересовался барон Мельхиор.

Он заметил, как нервно Офелия барабанит пальцами по ручному двустороннему зеркальцу, которое ей одолжил один из мастеров.

– Не получается.

– Не хочу вас обидеть… мадемуазель Главная семейная чтица, но вы по-прежнему умеете… читать? – тихо спросил он.

– Я проверяла… – пробормотала Офелия. – Я могу читать, могу оживлять предметы, но по какой-то непонятной причине больше не могу проходить сквозь зеркала. Каждый дар требует определенного настроения. А я не способна его вернуть.

«Чтобы проходить сквозь зеркала, – сказал ей однажды крестный, – нужно смотреть на себя самого, видеть себя таким, каков ты есть. И это требует большого мужества. Те, кто прячет лицо, те, кто льстит себе и считает себя лучше, чем на самом деле, никогда не смогут этого сделать».

Воспоминание о словах старика мучило Офелию. С каких же пор она перестала видеть себя такой, какая есть, перестала быть честной перед собой?

Дирижабль начал спускаться, и все пассажиры попáдали друг на друга, как костяшки домино, отдавливая чужие ноги и отбивая локтями чужие ребра. Наконец подали трап.

Свежий воздух, пропитанный солью и запахом смолы, придал Офелии бодрости. Однако в первый миг, когда ее ноги коснулись лужайки и платье всколыхнулось от ветра, поднятого пропеллерами, она подумала, что пилот дирижабля ошибся пунктом назначения.

В парке санатория, где она прежде видела больных, лежавших в шезлонгах, теперь ей попадались только Миражи. Они оживленно сновали между буфетами с икрой и напитками, под веселую музыку танцевального оркестра. Гирлянды цветов, пиротехнический балет, благоуханные фонтаны – все эти иллюзии создавали впечатление, что здесь отмечают чью-то свадьбу.

На роскошной эстраде, больше похожей на театральную сцену, радиоведущий описывал все, что происходило за круглыми окнами санатория.

– Я снова вижу медсестру, – прозвучал его сладкий голос в микрофоне. – Она подошла к окну на третьем этаже. Может быть, она объявит нам новость? Увы, надежда оказалась ложной, дорогие радиослушатели, она зашторила окно. Интересно, в этой ли палате находится сейчас госпожа Беренильда? К чему такие предосторожности, если роды проходят нормально? Какое напряжение, какая интрига! Оставайтесь с нами, дорогие друзья, и «Светские сплетни» по-прежнему будут вашими глазами и вашими ушами!

– Но что здесь делают придворные? – удивилась Офелия. – Разве жандармы не контролируют передвижения за пределами Небограда? Нам оформляли пропуск целый час.

Барон Мельхиор указал ей на зависший в небе аэростат с позолоченным корпусом, пришвартованный к часовой башне. Ослепленная сверканием этого летающего ювелирного изделия, Офелия не сразу рассмотрела фамильный герб на его корпусе. Сюда пожаловал Фарук собственной персоной!

– А я-то думала, что ему нет дела до ребенка…

– Отец есть отец, – философски заметил барон Мельхиор. – Особенно если он – Дух Семьи.

Торн угрюмо взирал на внезапный праздник.

– Немедленно приступайте к конфискации всех песочных часов, которые найдете здесь, – приказал он жандармам. – И никаких объяснений. Двое из вас останутся при мне – охранять работников госпожи Хильдегард. Что бы ни случилось, приказываю молчать: расследование ведется в строжайшей тайне. Первый, кто нарушит мой приказ, будет делить камеру с управляющим мануфактуры.

Гаэль сунула руки в карманы комбинезона.

– Короче говоря, мы открываем и закрываем вентиль по вашему приказу?

Торн как будто не слышал ее. Он прошел сквозь веселый вихрь танцоров, как тень, прокладывающая себе дорогу в мире света. Группа старых мастеров мануфактуры не осталась незамеченной: их ошеломленные лица и рабочие фартуки вызывали взрывы смеха. Но веселье быстро сменилось возмущением, когда жандармы начали обходить Миражей и реквизировать у всех песочные часы.

– Обычная проверка, дамы и господа, – объясняли они с чисто профессиональной вежливостью.

Торн никого не удостаивал взглядом – ни министров, которые яростно требовали объяснений, ни слуг, предлагавших ему гастрономические иллюзии, ни фотографов, слепивших его вспышками магния.

Трижды обмотав голову шарфом, чтобы не привлекать взгляды, Офелия шла вслед за Торном. Девушка с тревогой отметила про себя, как ссутулилась его спина в последнее время. Напрасно она считала жениха невыносимым – теперь ей было немного стыдно за слова, которые она бросила ему в лицо в приступе гнева. Она явно выбрала неудачный момент.

Среди вальсирующих Офелия заметила нескольких дипломатов из Паутины, с супругами. Они танцевали, сильно пошатываясь, и их растерянный вид свидетельствовал о том, что Арчибальд продолжал цепляться за жизнь где-то между двумя мирами – иллюзорным и реальным.

Офелия воспользовалась всеобщей сумятицей на лужайках санатория и подошла к Гаэль.

– У вас есть какие-нибудь предположения о том, где может находиться госпожа Хильдегард? Я ни в чем ее не обвиняю, но то, что она знает, могло бы нам помочь.

Гаэль высморкалась в рукав. В ее плебейских манерах и взгляде исподлобья трудно было разглядеть девушку из знатного рода.

– Я тебе уже говорила однажды, – прошептала она. – Как ты думаешь, почему Хильдегард называют Матушкой? Потому что она никогда не бросает в беде своих детей.

Офелия ничего не поняла. Она хотела переспросить, но ее заглушил голос комментатора «Светских сплетен»:

– Делайте ваши ставки, дорогие радиослушатели, дамы и господа! Какие способности проявит новорожденный? Может, он наследует только материнские когти? А может, у него разовьется новый талант? Прямые потомки могут быть наделены аб-со-лют-но любой властью! О, позвольте! – воскликнул вдруг комментатор, оторвавшись от микрофона. – Кого я вижу, кто это прячется в тени нашего господина интенданта? Неужто Главная семейная чтица почтила нас своим присутствием?

В одно мгновение журналисты, преследовавшие Торна, бросились к Офелии. Они окружили ее, забрасывая вопросами о пропавших. Ей ни за что не удалось бы от них избавиться, если бы барон Мельхиор не отвлек их внимание на себя:

– Как заместитель Главной семейной чтицы, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы! – важно пообещал он, легонько подталкивая девушку тростью в сторону санатория. – Во всяком случае, на те, которые не повредят расследованию. Я вас слушаю, господа!

Офелия смешалась с толпой работников Матушки Хильдегард и вместе с ними торопливо поднялась на крыльцо. Торн закрыл за всеми массивную двустворчатую дверь, и болтовня радиоведущего сразу стала звучать приглушенно, как ветер в верхушках сосен. Санаторий, с его ослепительным кафелем, широкими окнами и колоннами, был построен вполне надежно, чтобы защищать пациентов от посягательств внешнего мира.

Дежурная медсестра отправляла кому-то телеграмму. Увидев вошедших, она сняла наушники, надела белую шапочку и выскочила из-за конторки.

– Повторяю: вам вход воспрещен, – взволнованно зашептала она. – Нашим пациентам нужен покой. Посещения разрешены только близким род… Ах, это вы! – успокоилась она, узнав Торна. – Господин интендант никогда не приводил такое количество сопровождающих…

– Где моя тетка?

– Мадам Беренильда уже скоро родит. Но все-таки, – продолжала сестра, смущенно глядя на старых мастеров, заполонивших вестибюль, – такое количество посетителей неприемлемо для медицинского учреждения. Не могли бы вы…

– Эти люди – свидетели очень важного события, – отрезал Торн. – Я не хочу оставлять их без присмотра.

Сидя под охраной двух жандармов, мастера равнодушно поглядывали на роскошный белый зал санатория. С тех пор как их управляющий был арестован, они стали абсолютно безучастны ко всему.

Только Гаэль, не в силах сдержать злость, плюнула на белоснежный пол:

– Давайте называть вещи своими именами. Мы ваши заложники, а не свидетели!

– Здесь запрещено кричать, – тихо, но сердито сказала сестра. – И если вы намерены здесь плеваться, я промою вам рот антисептиком.

– Где моя тетка? – невозмутимо повторил Торн.

– Сейчас вам нельзя с ней увидеться, господин интендант. Предлагаю вам подождать в приемной… Ах нет, – добавила медсестра со вздохом, – это помещение только что подготовили к визиту монсеньора Фарука. Понимаете, мы совершенно не ожидали, что монсеньор лично посетит госпожу Беренильду…

– Как она себя чувствует? – перебила ее Офелия.

– Не могу вам сказать, мадемуазель. Я сейчас здесь, а не в палате, как видите.

– Но мне-то можно ее увидеть? Я – крестная мать ребенка.

Только теперь, произнеся эти слова, Офелия поняла, что готова взять на себя такую ответственность. Если есть на свете человек, за будущее которого она готова отвечать, то это ребенок Беренильды.

– Вы замужем?

– Простите? – удивилась Офелия. – Ну… пока нет.

– В таком случае вы не можете ее увидеть. У нас строгое правило: мужчинам и незамужним женщинам присутствовать при родах запрещено. Здесь находится монсеньор Фарук, понимаете? – снова сказала она, как будто ее не прерывали. – У наших сестер нет ни минуты покоя! Пациентам велено оставаться в своих палатах, пока мы не получим новые указания. И, кстати, позвольте выразить вам соболезнования, господин интендант. Ваша бабушка скончалась этой ночью. У нее были слабые легкие. Я понимаю, сейчас неподходящий момент, но не могли бы вы помочь нам выполнить некоторые формальности: зарегистрировать смерть, организовать похороны, вызвать вашего нотариуса и так далее. Мы не можем обращаться к госпоже Беренильде, учитывая ее теперешнее состояние, а так как вы внук…

– Где моя тетка?

Что-то в голосе Торна заставило сестру ответить:

– На втором этаже, в восточном крыле, палата номер двенадцать.

Ноги сами понесли Офелию в указанном направлении. Она стала подниматься по правой лестнице и услышала сзади, сквозь эхо своих шагов, голос Торна.

– Мастеров держать в холле, – приказал он жандармам. – Никого не впускать и не выпускать из здания без моего разрешения.

Лестница вела в ротонду, где толпа придворных ждала новостей. Офелия с Торном, укрывшись за колоннадой, прошли незамеченными. Окна были занавешены, отчего на всем этаже царил мягкий полумрак. Здесь установили огромный бархатный диван, на котором в томных позах раскинулись фаворитки. Холл санатория теперь выглядел как гарем.

Офелии не составило труда найти здесь Фарука. Дух Семьи устремил невидящий взгляд на движущиеся картинки, которые передавал на экран «волшебный фонарь». Он выглядел растерянным и, казалось, не отдавал себе отчета в том, где он и что тут делает.

«И, однако, он здесь, – подумала Офелия. – Несмотря на равнодушие и слабую память, инстинкт безошибочно привел его сюда».

Она пошла за Торном по коридору, который вел в восточное крыло санатория. Они миновали множество пронумерованных палат и круглых окон и наконец оказались перед личными покоями Беренильды. На двери висела табличка: «ТОЛЬКО ДЛЯ АКУШЕРОК, ЗАМУЖНИХ ЖЕНЩИН И ВДОВ». Торн схватил стул и уселся рядом с палатой, с явным намерением остаться здесь до конца.

Возбужденной Офелии не сиделось на месте. Она прижалась ухом к двери и сквозь толстый слой дерева расслышала повелительные возгласы.

Громче всех звучал голос тетушки Розелины:

– Дышите глубже… Вот так, хорошо, продолжайте…

Офелия старалась не пропустить ни слова. Но почему не слышно самой Беренильды? Девушка с трудом сдерживалась – так ей хотелось нарушить правило и войти. Мысль присутствовать при родах ее пугала, однако еще хуже было оставаться в коридоре. Но тут дверь задергалась на петлях, и Офелия поняла, что должна отказаться от своего намерения, чтобы не возбуждать предметы обстановки; к тому же Беренильде сейчас меньше всего нужна рядом перепуганная девчонка.

Девушка посмотрела вглубь длинного коридора. Выкрашенные белой краской двери, обшитые белыми панелями стены, пол, выложенный белой плиткой, белые шторы на окнах: от этой монотонной белизны веяло холодом. На Аниме, когда женщина рожала, атмосфера была совсем другой. В комнатах толпился народ, соседи забегали справиться о роженице. Мебель ходила ходуном. Весь квартал пребывал в волнении.

Офелия начала прохаживаться по коридору, несколько раз протерла очки, погрызла швы своих перчаток, раздвинула шторы на окне и тут же задернула их обратно, потому что ведущий «Светских сплетен» с эстрады указал на нее пальцем и что-то прокричал в микрофон, после чего девушку ослепили десятки фотовспышек.

Часы в санатории пробили десять ударов, потом один короткий получасовой и наконец одиннадцать.

Офелия спрашивала себя, как Торну удается сохранять спокойствие.

– Ваша тетя почему-то молчит, – сказала она ему.

Торн очнулся от своих мыслей и едва заметно кивнул.

– Она не закричит даже под пытками.

Офелия вдруг вспомнила, что дежурная сестра заговорила с ним как с хорошим знакомым. Значит, Торн бывал здесь раньше, и бывал часто. На каком-то этаже этого санатория, в палате за закрытыми дверями, заклейменная черным крестом, находилась его мать, женщина, которая отвергла его как результат неудачного эксперимента и к которой он, несмотря ни на что, был привязан.

Офелия задумалась. Существовала ли связь между воспоминаниями матери Торна, книгой Фарука и преступлениями, совершенными в Небограде? Ей очень хотелось воспользоваться усталостью Торна и задать ему этот вопрос, но, подумав, она рассудила, что такой способ примирения едва ли можно назвать удачным.

Поэтому она сказала:

– Вы не ухόдите. Думаете, Беренильда в опасности?

– Во всяком случае, в уязвимом положении. Если мне удалось проникнуть сюда, значит, то же самое может сделать кто угодно. Паутина сейчас не в состоянии обеспечить ей защиту.

Офелия без труда поверила в это. Если Валькирия находилась сейчас в таком же состоянии, как дипломаты, дремавшие в холле, то в случае покушения на Беренильду помощи от нее ждать нечего.

– У нас осталось только тринадцать часов, чтобы спасти посла, – сказала она, нервно массируя себе локоть. – У меня такое чувство, что я его предаю, когда не занимаюсь его поисками. И однако, – объявила она, помолчав, – я уверена, что наше место здесь.

Торн отвел взгляд. Это было простое движение глаз, и ни один мускул на его лице не дрогнул, но от него повеяло таким отчуждением, будто он отошел в другой конец коридора.

– Я не знал, что вы так привязаны к моей тетке.

Офелия чуть не сказала, что думала о нем то же самое. Торн приучил ее к мысли, что Беренильда – взрослый человек и способна сама за себя постоять. И все же он прервал расследование и прилетел сюда на дирижабле.

– Вы заблуждаетесь, думая, что мы тормозим поиски, – продолжал Торн. – У нас нет ни одного шанса обнаружить Хильдегард в стенах Небограда. А здесь такой шанс есть.

– Матушка никогда не бросает своих детей, – повторила Офелия, которая только теперь поняла, что хотела сказать Гаэль. – Мастера… Они действительно ваши заложники?

– Хильдегард никогда не покинет Полюс без них. Я уверен, что она не воспользовалась межсемейной Розой Ветров и скрывается где-то поблизости. Она скоро высунется из своей норы. Мне просто надо подождать.

Офелия скривила губы; опять эта странная мания Торна все делать самому!

– Матушка Хильдегард мастерски управляет пространством, – напомнила ему девушка. – Разве она не могла одним щелчком освободить мастеров и исчезнуть вместе с ними?

– Хильдегард и вполовину не так сильна, как вы воображаете.

Торн говорил с подчеркнутым спокойствием. Офелия же не находила себе места и снова начала ходить по коридору. Несмотря на бессонную ночь, а может быть, именно благодаря ей она не могла помешать течению своих мыслей. У нее рождались всё новые и новые догадки. Даже если Торн найдет Матушку Хильдегард, даже если окажется, что она замешана в похищениях, где гарантия, что она им поможет? И что делать, если она не способна им помочь, а люди будут продолжать исчезать? В конце концов, барон Мельхиор был бы следующим в списке, если бы Арчибальд не оказался в ловушке вместо него. Не говоря уж о ней, Офелии. И что, если автор анонимных писем придумает другой способ вместо голубых часов?

Разволновавшись, она разорвала зубами шов в перчатке. И почему же, почему ей больше не удается проходить сквозь зеркала?!

– Расстегните платье.

Офелия остановилась и посмотрела на Торна. Сплетя пальцы, тот бесстрастно наблюдал за ней. Девушка подумала, не ослышалась ли она.

– Достаточно одного рукава, – спокойно уточнил Торн. – Кажется, вас беспокоит рука. Позвольте мне взглянуть.

Офелия расстегнула пуговицы на манжете и закатала рукав. Локоть сильно распух, а кожа приобрела синюшный цвет. Офелия привыкла к постоянным ушибам, но не ожидала такого зрелища.

– Наверное, я ударилась о перила, когда падала с лестницы. Если бы жандарм меня не подхватил, я бы сломала шею.

Торн ощупал опухшее место.

– Вывиха нет, даже частичного, – пробормотал он сквозь зубы. – Можете вытянуть руку?

– С трудом.

Офелия закрыла глаза, чтобы не видеть, какие манипуляции проводит Торн с ее рукой. То ли от боли, то ли от голода ее желудок судорожно сжался.

– А что мадам Владислава… она по-прежнему нас охраняет?

– Нет, – ответил Торн. – Она меня предупредила, когда вас вызвали к Фаруку, что не смогла попасть в Небоград. Я не знаю, где она сейчас. Когда я нажимаю в этом месте, вы чувствуете боль? А покалывание?

– И то и другое.

Офелия по-прежнему не открывала глаза, надеясь, что Торн скоро закончит свой осмотр. Теперь жгучая боль в желудке распространилась по всему животу.

– На лестнице я не споткнулась. Меня сбили с ног.

Пальцы и голос Торна напряглись одновременно:

– Кто? Невидимка?

– Во всяком случае, тот, кого я не видела. И вы, судя по всему, тоже. Я не говорю, что меня сбили нарочно, но и неловкость госпожи Владиславы здесь ни при чем. Автор письма запретил мне появляться при Дворе, – добавила она вполголоса. – А я не послушалась.

У Офелии мелькнула мысль о шевалье. От этого ребенка можно ждать худшего; он вполне способен посягнуть на ее жизнь даже теперь, когда его лишили дара внушения и изгнали. Но сейчас они наверняка имели дело с человеком, чьи намерения были куда более изощренными.

– Семейные Штаты соберутся сегодня после полуночи, – объявил Торн. – У Невидимок нет никаких поводов меня провоцировать, пока я их защищаю.

– Я знаю. Ничего не меняйте в своих планах.

Девушка открыла глаза, когда Торн отпустил ее руку. Одна из фавориток только что оставила Фарука и, крадучись, шла по коридору. Увидев Торна с Офелией, она остановилась как вкопанная. Дело было главным образом в Торне. Даже не пытаясь скрыть злость, она так резко повернула назад, что на ней зазвенели все бриллианты.

– Вот у кого совесть нечиста, – пробормотала Офелия. – Вы были правы, некоторые действительно хотят воспользоваться уязвимостью Беренильды.

Торн невозмутимо согнул руку Офелии в локте.

– Не думаю, что у вас перелом, но, пока это неизвестно, держите руку в таком положении и старайтесь на нее не опираться.

Офелия с трудом застегнула пуговицы на манжете. Она решила не спрашивать Торна, откуда у него медицинские познания.

Сейчас он снова сидел ссутулившись, и, несмотря на его молчание, Офелия видела, как он потрясен тем, что с ней случилось.

Легким щелчком она заставила шарф ослабить кольца; тот соскользнул с ее плеч и обмотал локоть как повязка. Боль немного утихла.

– Торн, по поводу того, что я вам недавно сказа…

Она осеклась на полуслове. На лице у Торна не дрогнул ни один мускул, но его взгляда оказалось достаточно, чтобы она замолчала.

– Я отвечаю за вас, и, похоже, плохо с этим справляюсь. Вы были абсолютно правы, и давайте больше не будем об этом говорить.

– Я хотела бы понять, что вас так сильно рассердило.

– Вы хотели бы понять, что меня рассердило…

Торн медленно повторил эти слова; из-за его северного акцента звук «р» скрежетал, как шестеренки в механизме. Он немного помолчал, словно подыскивая формулировку для ответа. К удивлению Офелии, он достал из внутреннего кармана игральные кости. Они были сделаны очень искусно и мало походили на те, что вырезал в детстве сводный брат Торна, но Офелия не могла не увидеть их сходства.

– Я не верю ни в удачу, ни в судьбу, – объявил Торн. – Я полагаюсь только на теорию вероятностей. Я изучал математическую статистику, комбинаторику, случайные величины, и нигде в них нет места неожиданности. Вы, кажется, не способны осознать свое дестабилизирующее влияние на такого человека, как я.

– Я не понимаю, – пролепетала Офелия, действительно не понявшая ни слова.

Торн подкинул кости на ладони и убрал их в карман.

– Стоит мне на минуту от вас отвернуться, как вы оказываетесь в самых неподходящих местах. Я думаю, что у вас… как бы так сказать… предрасположенность ко всяким бедам.

– И это все, что вас разозлило?! – недоверчиво воскликнула Офелия. – Из-за этого вы хотите, чтобы я уехала с Полюса?

Торн промолчал, только пожал плечами и снова задумался. Молчание было таким глубоким, что стали слышны голоса медсестер в палате Беренильды и приглушенные звуки вальса за окнами.

Офелия больше не сдерживалась:

– Вы сердитесь, потому что я вас оттолкнула?

– Нет, – ответил Торн, не глядя на нее. – Я сержусь на себя, потому что вообразил на минуту, что вы этого не сделаете. Вы вели себя вполне определенно, я все понял. Не будем больше вспоминать тот эпизод.

И он вновь погрузился в размышления, словно в глубину вод.

Офелия не знала, что сказать. Она вдруг остро почувствовала, сама не зная почему, что именно Торн, а не она, шел навстречу беде. Было ли это связано с похищениями? С воспоминаниями о матери? С Книгой Фарука? Офелия не знала, она лишь смутно предчувствовала, что в конце концов Торн будет раздавлен силой гораздо более могущественной, чем его собственная. И от этой силы, чья природа была ведома лишь ему, он с самого начала пытался оградить ее, Офелию.

– Торн… с кем вы сражаетесь?

– Я обещал вам, – пробормотал он, словно говоря сам с собой. – Обещал ничего не скрывать от вас. Во всяком случае, до тех пор, пока не буду полностью уверен, что есть прямая связь между тем, что я знаю, и тем, что вам угрожает.

– Мадемуазель Офелия?

В коридоре появилась медсестра с подносом в руках. На подносе стоял телефон, а его провод змеился за ней по коридору.

– Э-э… да.

– С вами хотят говорить, мадемуазель.

Офелия обменялась быстрым взглядом с Торном и взяла трубку.

– Слушаю?

– Рада убедиться, что «Светские сплетни» в кои-то веки не врут. Итак, вы в санатории, голубка моя.

– Мадам Кунигунда? – удивилась Офелия.

Торн сделал ей знак продолжать.

– Я могу быть вам чем-то полезна?

– Нет-нет, голубка моя. Скорее наоборот: это я вам могу помочь. Давайте встретимся через час возле маяка на Опаловом побережье. Наш милый господин Торн, конечно, тоже может составить вам компанию, только постарайтесь не встретить жандармов и журналистов.

– Я… что, простите? – пролепетала Офелия, окончательно сбитая с толку. – Дело в том, что сейчас мы не можем никуда уйти.

– Через час, голубка моя. Я уверена, вы ни под каким видом не захотите пропустить встречу с Матушкой Хильдегард.

С этими словами Кунигунда повесила трубку. И в ту же минуту звонкий крик огласил санаторий. Крик младенца. Крик новой жизни.