– Отличиться, – повторила Офелия, ласково поглаживая надпись крестного на титульной странице книги. После ухода Арчибальда девушка мысленно составила список всех различий между собой и старым Эриком – увы, ни одно из них не свидетельствовало в ее пользу. История о кукле была далеко не такой увлекательной, а голос рассказчицы – далеко не таким завораживающим, как у него; кроме того, она не умела играть на аккордеоне и пользоваться «волшебным фонарем».

А вдобавок (спасибо Кунигунде) ее голову украшали ослиные уши.

Услышав громкие аплодисменты, Офелия почувствовала, как у нее скрутило внутренности. Сколько же пластин Эрику осталось показать? И словно в ответ на этот немой вопрос, из-за кулис выглянул мажордом:

– Через десять минут очередь мадемуазель!

Офелия обвела свой закуток паническим взглядом в надежде отыскать хоть что-то, способное ее подбодрить. На ближайшей консоли она увидела только свечку, пустой стакан и несколько газет – вероятно, старый Эрик заворачивал в них свои пластинки. Офелия жадно схватила одну из них. Это был номер «Nibelungen», вышедший несколько недель назад:

Они вездесущи. Они проникают повсюду: в наши жилища, в нашу жизнь, в самое сердце нашей власти. Они могут принимать человеческий облик. Кто такой наш суперинтендант? Бастард. Кто такая его тетка? Представительница жалкого клана, близкого к исчезновению. И вот теперь еще одна такая особь – безграмотная девица с Анимы – проникла в святая святых, добившись представления ко Двору! Не доверяйте ее невинному виду – эта интриганка вполне способна усыпить вашу бдительность и, улучив подходящий момент, прочитать своими цепкими ручонками ваши вещи. Запомните, дорогие читатели: чужаки подобны тараканам. Впустите к себе хоть одного, и вскоре они заполонят весь дом. Но мало того, эти вредоносные твари вознамерились добиться равенства с нами! Неужто они забыли ошибки своих собственных родичей?! Так давайте же сплотимся и будем держать тараканов подальше от нашего сияющего Небограда!»

К статье была приложена карикатура на Торна. Художник бессовестно утрировал худобу его ног, длину носа и горькую линию рта. Подпись гласила:

«Напоминаем, что мать господина интенданта, ныне одна из Отверженных, еще недавно считалась самой гнусной из заговорщиц. Видно, яблочко от яблони недалеко падает: какова мамаша, таков и сынок».

Офелия яростно изорвала газету в клочья. Она была так возмущена, что начисто забыла о страхе. «Жалкий клан, бастард, вредоносные твари»… да по какому праву в этой газетенке смеют так охаивать людей?! Офелия ничего не знала об Отверженных, она никогда их не встречала, но хорошо помнила слова Беренильды, объяснявшей ей устройство здешнего мира: «Одни кланы пользуются милостями нашего Духа – Фарука, другие их уже лишены, а третьи и вовсе никогда не были их удостоены». Офелии и самой довелось увидеть, как легко лишиться милостей Фарука и как легко их добиться.

Значит, Фарук желает послушать какую-нибудь историю? Хорошо же, он ее услышит.

– Мадемуазель вице-рассказчица! Кхе… кхе… Мадемуазель вице-рассказчица! – повторял мажордом.

– Что, уже? Иду!

Зажав под мышкой книгу крестного, Офелия шагнула в проем между черными занавесями и… столкнулась со старым Эриком, несшим свой «волшебный фонарь» и аккордеон. Его длинная голубая коса взмокла от пота.

– Ваш чер-р-ред, – презрительно бросил он, форсируя свое «р».

Офелия вышла на авансцену, и ее страх бесследно испарился. Как ни странно, она больше вообще ничего не чувствовала, словно все эмоции остались за кулисами. Белый экран убрали, и теперь девушка могла оглядеть целый зал, от партера до балконов. Интересно, присутствовал ли здесь автор того письма с угрозами?

Выход Офелии был встречен возмущенным перешептыванием, несомненно, вызванным ее ослиными ушами. Появление девушки приветствовал аплодисментами только один человек: Офелия его не видела, но знала, что это хлопает тетушка Розелина, игнорируя многозначительные покашливания окружающих. Больше никто не осмелился хоть как-то выразить рассказчице свою симпатию – все ждали реакции Фарука.

«Они хотят внушить ему, что это он кукловод, – подумала Офелия. – А он всего лишь их марионетка».

Девушка подошла к краю сцены. Как она и предполагала, Фарук сидел в первом ряду. Хотя слово «сидел» было не совсем точным: он скорее лежал на шести стульях сразу. Голова властителя покоилась на коленях у Беренильды, которая с материнской нежностью гладила его волосы. Глаза Фарука были прикрыты, словно он дремал, большая белая рука вяло держала стакан с молоком, грозившим вот-вот выплеснуться на пол. Другие фаворитки примостились как попало к его гигантскому телу, так что он выглядел идолом, усыпанным бриллиантами. Кроме Беренильды, которая подбодряла Офелию, неслышно шевеля губами, все остальные смотрели на нее с презрением.

«Отличиться…»

Офелия опустилась на колени, задула несколько свечей на рампе и под негодующий ропот публики неловко уселась на край сцены, свесив ноги, как на качелях. Фарук – вот кто был единственным ее зрителем, и она хотела быть как можно ближе к нему.

– Добрый вечер, – сказала девушка так громко, как только позволял ее слабый голос. – Я принесла с собой сборник сказок Анимы, который недавно получила по почте, и успела прочесть только одну из них, поэтому мой рассказ будет коротким и не очень точно соответствующим оригиналу. Заранее прошу меня за это извинить.

Офелия устремила пристальный взгляд на колени Беренильды, вернее, на зрителя в первом ряду, на его сонное лицо, на слегка приподнявшиеся веки, под которыми блеснула едва заметная искорка – свидетельство того, что ее слушают, – и начала свою историю:

– У одной девочки жила-была кукла – самая обыкновенная кукла, каких много на Аниме. Она открывала и закрывала глаза, поднимала руки или вертела головой по желанию своей хозяйки.

Из последних рядов, где было совсем темно, какая-то зрительница крикнула: «Громче!»

– Как и многие игрушки на Аниме, эта кукла с течением времени стала проявлять свой собственный характер. Она закрывала глаза, когда хотела, чтобы ее оставили в покое. Она махала ручками, когда ее платьице пачкалось. Она мотала головой, когда была с чем-то не согласна. И даже научилась самостоятельно ходить на своих шарнирных ногах.

– Громче! – донеслось из другого конца зала.

– Но в один прекрасный день кукле надоело быть куклой. Ей стало неуютно на своей полке. Она больше не желала быть игрушкой девочки. У нее появилась мечта. Ее собственная мечта. Она захотела стать актрисой.

– Громче! – закричали хором многие зрители, ободренные молчанием Фарука.

– И вот однажды ночью кукла спрыгнула со своей полки и ушла из комнаты, ушла из дому. И побрела по дороге куда глаза глядят на своих шарнирных ногах. Она мечтала только об одном: стать настоящей актрисой. И спустя какое-то время ей встретился бродячий театр марионеток.

Теперь крики «Громче!» неслись со всех концов зала, так что Офелия едва слышала собственный голос. В довершение этой суматохи тетушка Розелина встала со своего места в середине партера и начала бурно аплодировать.

Но Офелия твердо решила, что не позволит себя сбить: она еще не донесла послание искорке в глазах Фарука.

– Владельцы театра ужасно обрадовались: они уже предвкушали роскошное представление, которое даст такая умная кукла, и богатую выручку. Они вовсю льстили кукле, убеждали ее, что она прирожденная актриса и что они помогут ей осуществить мечту. И кукла поверила им. Ей было невдомек, что именно сейчас она стала обыкновенной марионеткой в чужих руках.

Офелия замолчала. Она редко произносила такой длинный монолог и безумно устала. Теперь уже весь зал кричал: «Громче!»

Фаворитки, льнувшие к Фаруку, присоединились к этому хору. Беренильде уже не удавалось скрывать под улыбкой смятение. И когда Офелия увидела, как погасла искорка под упавшими, точно занавес, веками Фарука, она поняла, что проиграла эту битву.

«Громче! Громче! Громче!»

Но тут случилось два происшествия. Сначала фаворитки в первом ряду посыпались на пол, как бриллиантовый дождь. Затем над головами зрителей пролетел стакан, забрызгав молоком орущие лица в задних рядах. И все это произошло так быстро, что Офелия не сразу поняла, что именно случилось.

Фарук стоял во весь рост, возвышаясь над зрителями, как гигантский монумент. Офелия видела со сцены только спину в длиннейшей царственной мантии, чей белый мех был неотличим от белоснежных волос Духа Семьи. Она и представить себе не могла, что Фарук способен так быстро двигаться. И, услышав громовые раскаты его голоса, порадовалась, что не сидит в зале:

– Посмейте только еще раз прервать ее, и я…

Фаруку не понадобилось продолжать: мертвая тишина, мгновенно воцарившаяся в театре, была прямо-таки оглушительной. Обрызганные молоком зрители даже не смели отряхнуться.

Голова Фарука с какой-то завораживающей медлительностью повернулась к сцене, при том что его тело оставалось в прежней позиции, спиной к ней. Одному лишь Духу Семьи были под силу такие повороты, при которых обычный человек сломал бы себе шею. Когда Офелия полностью увидела лицо Фарука, она нашла его таким же бесстрастным, как обычно. Но едва его взгляд остановился на Офелии, как девушке показалось, что ей в голову ударила молния.

– Что же случилось с куклой?

Офелию так поразила реакция Фарука, что она напрочь забыла продолжение истории. Все эмоции, оставленные за кулисами, разом нахлынули на нее. Она испытала изумление, смешанное со страхом и лихорадочной дрожью. Шарф, напуганный не меньше хозяйки, почти душил ее, судорожно обвившись вокруг шеи.

– Продолжение я расскажу вам в следующий раз, монсеньор.

Фарук нахмурился. Офелия не могла определить, что это означает – недовольство или размышление, – но в томительно долгой тишине, которая за этим последовала, ее сердце едва не выпрыгнуло из груди. Если она добьется «следующего раза», значит, ей удалось одержать свою первую победу.

– Ваша история… – промолвил наконец Фарук, медленно выговаривая каждое слово, – я не уверен, что она мне так уж понравилась.

– Но вы все-таки желаете услышать конец, монсеньор. Вам ведь хочется узнать, останется ли кукла марионеткой, не правда ли?

Офелия надеялась, что дрожь в ее голосе не слишком заметна окружающим. Она по-прежнему всем телом ощущала враждебность публики, но теперь никто не смел крикнуть «Громче!».

Фарук двинулся к сцене такой неторопливой поступью, что чудилось, будто время на его пути остановилось и застыло. Чем ближе он подходил, тем сильнее Офелию мучила ужасная головная боль. Он остановился вовремя: боль уже пронизывала все тело девушки острыми, невыносимыми приступами.

– Нет, я не хочу знать продолжение. Мне не нравится эта сказка. Но вы, – добавил он задумчиво, – вы говорили искренне.

По изумленным шепоткам, донесшимся из зала, Офелия заключила, что это было нечто вроде комплимента.

– Я назначаю вас вице-рассказчицей, – объявил Фарук.

– Но я и есть вице-рассказчица, монсеньор.

– Ах, так? Прекрасно, значит, мы избежим лишней бумажной волокиты.

Офелия из последних сил вцепилась обеими руками в свою книгу: Фарук причинял ей такую дикую боль, что она уж было собралась умолять его говорить побыстрее и отойти подальше. Он поднял руку небрежным жестом, который Офелия поняла лишь тогда, когда к нему подскочил юный референт с блокнотом-памяткой. Фарук обмакнул перо в чернильницу, протянутую тем же референтом, вставшим на цыпочки, и начал что-то прилежно записывать.

– Завтра вечером вы расскажете мне другую историю, мадемуазель вице-рассказчица.

Офелия и ее шарф вздрогнули, когда на них обрушился шквал аплодисментов из зала. Люди, только что вопившие «Громче!», встали с мест, приветствуя ее криками «Браво!» и воздушными поцелуями.

В зале начали медленно зажигаться газовые лампы, но Офелия уже не видела ни Фарука, лениво закрывавшего свой блокнот, ни Беренильду, которая спешила к ней, грациозно придерживая пышные юбки, ни тетушку Розелину, восторженно махавшую ей зонтиком.

Она видела только одного человека – Торна, в парадном черном мундире, в самой глубине зала, в ложе, ограждавшей его от нескромных взглядов. Он не аплодировал.