Но Тристрам был не вполне прав. Собственный здравый смысл должен был бы подсказать ему, что в его пламенной гипотезе имеется изъян. Мистер Доллимор, трясясь, убрался в тот жалкий штаб, какой сумел соорудить и. о. капитана Солтер. Тристрам заглянул к своему взводу.

– Знаете, что я нашел, сержант? – спросил капрал Гаскел. – Листик клевера. Это, в общем-то, доказывает, где мы, верно?

– У вас есть идеи, почему мы именно тут? – спросил Тристрам.

– Воюем с ирлашками, как я и говорил, – растянул губы до ушей капрал Гаскел. – Хотя один Бог знает, зачем нам с ними воевать. С другой стороны, мы ведь даже не догадываемся, что происходит, так? По тому, что говорили в новостях пару недель назад, я бы думал, это будут китаезы. Может, ирландцы и китайцы теперь заодно.

Тристрам спросил себя, не следует ли просветить капрала Гаскела – с виду такого добропорядочного и хорошего семьянина. «Мне ни за что не поверят», – подумал он. Юный, неоперившийся офицерский голос пел что-то в паре ярдов дальше по траншее. В офицерскую подготовку теперь что, входит исполнение старинных военных песен? Тристрам задумался, а не улизнуть ли потихоньку, но потом решил, что, раз все вокруг замаскированная ловушка, назад, за линию фронта, дороги нет. Единственный возможный выход лежал впереди, за полосой ничейной земли – а там уж как повезет.

– Вы совершенно уверены, что это западное побережье Ирландии? – спросил он капрала Гаскела.

– Настолько, насколько вообще в чем-то уверен.

– Но вы не можете точно сказать, где именно мы находимся?

– Нет, но мы определенно не дальше Коннота к северу. А это значит, Голуэй, либо Клэр, либо Керри.

– Понятно. И как попасть на другой берег?

– По железной дороге, скорее всего. Здесь, в Ирландии, полно старых паровозов, ну, во всяком случае, раньше было, когда я тут разъезжал. Дайте-ка подумать. Если это Керри, то можно из Килларни попасть в Дангарван. А если дальше к северу, то из Листоуэла через Лимерик, Типперари и Килкенни на Уэстфорд. Или, если предположить, что мы в графстве Клэр…

– Спасибо, капрал…

– Разумеется, если мы с ирлашками воюем, у вас ничего не получится. Едва услышат ваш выговор, горло перережут.

– Понятно. Все равно спасибо.

– Вы ведь не собирались свалить, а, сержант?

– Нет-нет. Разумеется, нет.

Тристрам вышел из тесной вонючей землянки, полной облокотившихся о стены или развалившихся на земляном полу солдат, и пошел переброситься словечком с ближайшим часовым.

– Там какое-то шевеление, сержант, – сказал ему часовой, прыщавый паренек по фамилии Берден.

– Кто? Где?

– Вон там.

Он качнул железной каской в сторону противоположных окопов. Тристрам прислушался. Говорят по-китайски? В отдалении бормотали довольно высокие голоса. Аудиозапись шумов битвы существенно стихла. Так-так. Сердце у него упало. Он ошибался, сильно ошибался. Враг все-таки существовал. Он прислушался внимательней.

– Довольно быстро выдвинулись и к тому же совсем тихо. Похоже, хорошо вышколенные ребята.

– Значит, уже недолго, – сказал Тристрам.

Словно подтверждая это предположение, по траншее пришел, спотыкаясь, мистер Доллимор.

– Ах, это опять вы? – сказал он, увидев Тристрама. – Капитан Солтер говорит, что вас следует взять под строжайший арест. А еще он сказал, что теперь уже слишком поздно. В двадцать два ноль-ноль переходим в наступление. Сверим часы.

– В наступление? Какое наступление?

– Опять вы со своими дурацкими вопросами. Мы выходим за бруствер ровно в двадцать два ноль-ноль. Сейчас у нас… – Он проверил. – Двадцать один тридцать четыре. С примкнутыми штыками. Нам приказано захватить ближайший вражеский окоп.

Его лихорадило.

– Кто отдал приказ?

– Какая разница, кто отдал приказ. Поднимайте взвод. Все винтовки зарядить, да присмотрите, чтобы дослали патрон в патронник.

Став прямее, мистер Доллимор сделал важное лицо.

– Англия, – сказал он вдруг и шмыгнул носом.

Не найдя что ответить в данных обстоятельствах, Тристрам отдал честь.

В двадцать один сорок повисла тишина – точно пощечина.

– Вашу мать! – сказали солдаты, которым не хватало уютного, успокоительного шума.

Немногие лампочки замигали и погасли совсем. В непривычных затишье и темноте гораздо яснее стало слышно врагов, которые кашляли и перешептывались – тихими голосами невысоких восточных людей. В 21:45 солдаты, тяжело дыша ртом, выстроились вдоль всей траншеи. Мистер Доллимор с трясущимся пистолетом в руке не спускал глаз с часов и готов был повести свои тридцать человек («стал тихий уголок средь поля на чужбине») в героическую атаку, чтобы отдать Богу душу («навеки Англией»).

21:50, и практически слышен стук сердец. Тристрам остро сознавал собственную роль в надвигающемся массовом самоубийстве. Если задача мистера Доллимора вывести людей из окопа, то его – погнать их вперед: «Вставайте и идите, не то сам перестреляю всех до последнего мерзавца!»

21:55.

– О бог сражений! – шептал мистер Доллимор. – Закали сердца. Солдат избавь от страха…

21:56.

– К маме хочу! – притворно всхлипнул какой-то юморист-кокни.

21:57.

– Или, будь мы достаточно далеко к югу, – гнул свое капрал Гаскел, – можно было бы попасть из Бэнтри в Корк.

21:58. Штыки дрожали. Кто-то начал икать и все повторял:

– Извините.

21:59.

– А-а-а! – издал мистер Доллимор, следя за секундной стрелкой, точно она исполняла номер в блошином цирке. – Сейчас пойдем… сейчас пойдем…

22:00. Взвизгнули сигнальные свистки, и тут же полоумно загрохотал фонографический обстрел. В подлых спазматических вспышках видно было, как мистер Доллимор карабкается, размахивая пистолетом, на бруствер, его рот был раззявлен беззвучным боевым кличем кадетского корпуса.

– Эй, вы, вперед! – крикнул Тристам, подталкивая собственным оружием, пихая, угрожая, пиная.

Солдаты лезли на бруствер, некоторые довольно ловко.

– Нет, нет! – запаниковал один несговорчивый человечек. – Бога ради, не заставляйте меня!

– Лезь, дьявол тебя побери, – рявкнули вставные челюсти Тристрама.

Капрал Гаскел орал сверху:

– Господи, они прут прямо на нас!

Ожесточенно защелкали и заплевались винтовки, наполняя едкий воздух еще более едкой вонью серы, как от тысячи зажженных спичек. Противно завыли пули. Послышались низкие хриплые проклятия, затем – крики. Высунув за бруствер голову, Тристрам увидел гравированные черные силуэты, сошедшиеся в рукопашной, которые неуклюже падали, стреляли и кололи штыками, как в старом военном кино. Он отметил, что мистер Доллимор как будто отстал (вечно этот элемент абсурда: точно лейтенант дотанцевался и старался удержаться на ногах, чтобы танцевать дальше), а потом рухнул с открытым ртом. Капрала Гаскела серьезно ранили в ногу. Отстреливаясь, он упал и открыл рот, точно принимал гостию, но получил в него пулю и его голова разлетелась вдребезги. Тристрам, опершись коленом о самый верхний мешок земли, бешено и наугад разрядил пистолет в медленно приближающегося врага. Это была бойня, взаимное избиение – не понять это было невозможно. Запоздало заразившись лихорадкой бедного погибшего мистера Доллимора, Тристрам перезарядил пистолет, отползая назад в окоп, его каблуки проваливались в мешки с песком, но голова в каске и рука с пистолетом пока оставались выше бруствера. И он увидел врага. Странная раса… какие они широкие в груди и в бедрах… и вопят высокими женскими голосами. Но свои и чужие падали наземь, воздух полнился вкусным дымом и еще гудел от пуль. И понимая, поскольку в ясном отстраненном уголке его мозга все еще складывались кусочки головоломки, что все происходящее было заранее предначертано Священной игрой Пелагианской фазы, он зарыгал и, когда его стошнило, изверг фонтанчик кислого недопереваренного мяса. Один из его собственных солдат повернулся назад к окопу, когтя пальцами воздух, уронив винтовку, зашелся воплем:

– Господи растак Исусе!

Из его нутра вдруг вырвался стон, когда пули вошли ему в спину. Он повалился ничком, стащив за собой Тристрама, и они кубарем покатились вниз: сплошь руки и ноги, сущность человека в двойственности… Тристрам оглушительно грохнулся на сокрушительно дощатый настил, стараясь избавиться от полумертвого груза, выхаркивающего остатки жизни, но потом услышал с флангов (точно из-за кулис бокового выхода) сухой дождь автоматных очередей – слишком уж реальные звуки на фоне поддельной псевдокакофонии артобстрела. «Приканчивают кого-то, – подумал он. – Приканчивают…»

Потом всяческие шумы стихли, не раздавалось и специфически человеческих звуков, только животные охи тех, кто заполз в окоп умирать. Одна последняя вспышка позволила ему посмотреть на часы: 22:03. Три минуты на все про все. С большим трудом он спихнул трупный груз со своего живота на дощатый настил; перекатываясь, труп застонал. Тристрам в страхе поспешил отползти подальше, желая выплакаться в одиночестве, но запах чудовищного завтрака на копченом беконе еще витал в воздухе. Рыдания накатили неудержимо, и вскоре он уже выл от отчаяния и ужаса, видя, точно темнота была зеркалом, собственное жалко скривившееся лицо: язык слизывает слезы, нижняя губа выпячена и подрагивает от злости и безнадежности.

Когда жутковатый всплеск исчерпал себя, ему показалось, что над ним возобновилась битва. Но нет, это были лишь одиночные пистолетные выстрелы через неравные промежутки. Подняв в ужасе глаза, он увидел лучи – фонари шарили, словно искали что-то потерянное в хаосе тел. Он напрягся от огромного всепоглощающего страха.

– Старый добрый удар милосердия, – произнес хриплый голос. – Бедная маленькая сучка.

Затем последовала пара категоричных выстрелов. Луч шарил, шарил по брустверу, по настилу, шарил в поисках Тристрама. Он снова скорчился и замер, как человек, только что встретивший жестокую смерть.

– Бедный старый хрен, – произнес тот же хриплый голос, и резонирующая пуля вошла в чью-то кость.

– Тут сержант лежит, – произнес еще один голос. – Ему сильно досталось.

– Лучше перепроверить, – отозвался первый.

– А пошло оно! – возразил второй. – Тошнит уже от этой работенки. Правда, тошнит. Мерзкая работенка.

Тристрам почувствовал, как луч прошелся по его закрытым глазам, потом скользнул дальше.

– Ладно, – сказал первый. – Хочешь, вали отсюда. Если тебе, конечно, позволят. Эй, ты! – крикнул он кому-то вдалеке. – Не тронь карманы. Никакого грабежа. Имей же уважение к покойным, черт бы тебя побрал.

По полю заскрипели сапоги, потом снова раздались редкие выстрелы. Тристрам не шелохнулся, даже когда по нему деловито пробежал какой-то маленький зверек, понюхал и пощекотал усиками лицо. Вернулась обычная человеческая тишина, но он, застыв, пролежал еще целую вечность.