– Хвала Господу в небесах! – громыхнул Шонни. – Смотрите, кто приехал! Моя сестренка! И благослови и сохрани нас Господь, ни на день не постарела, с тех пор как я ее видел, а тому уже года три как. Входи же, входи, крайне тебе рады. – И, подозрительно выглянув, добавил: – Честное слово, вреда ему не желаю, но, надеюсь, своего кошмарного муженька ты с собой не привезла? При одном только его виде у меня волосы на загривке дыбом встают и зубы зудеть начинают.

Беатрис-Джоанна с улыбкой покачала головой. Шонни принадлежал сказочному прошлому: открытый, прямой, честный, полный плодовитой жизненной силы, с грубым, загорелым и веселым круглым лицом и удивленными льдисто-голубыми глазами. Верхняя губа у него по-обезьяньи выворачивалась, а нижняя мясисто оттопыривалась. Кряжистое тело казалось еще более крупным из-за дерюжной фермерской одежонки.

– Мейвис! – позвал он. – Мейвис!

В крошечной прихожей появилась Мейвис – на шесть лет старше Беатрис-Джоанны, с такими же волосами цвета сидра, крапчато-карими глазами, округлая и полногрудая.

– Не получилось предупредить заранее, – извинилась, целуя сестру, Беатрис-Джоанна. – Я уезжала в спешке.

– Из вашего жуткого метрополиса стоит уезжать в спешке, – согласился, подхватывая ее сумку, Шонни. – Да пошлет ему Господь дурные сны.

– Бедный маленький Роджер, – сказала Мейвис и, обняв сестру за плечи, повела в гостиную. – Такая жалость!

Места там было не больше, чем в квартире у Фоксов, но почему-то здесь гостиная словно бы дышала простором.

– Для начала надо выпить за приезд! – Шонни поднял люк, и на свет вынырнула батарея бутылок. – Такого по двадцать крон за кружку не сыскать в том заблудшем рассаднике греха, разрази его Господь, откуда ты сбежала.

Он поднял повыше бутылку, рассматривая ее на просвет в электрическом свете.

– Сливовое вино моего собственного изготовления. Считается, что виноделие под запретом, как и многие другие полезные и богоугодные вещи, но к черту всех этих мелкодушных законодателей-навозников, да сжалится над ними Господь. – Он налил. – Поднимите стаканы и повторяйте за мной, – приказал он.

Все выпили.

– Эй! А за что мы пьем?

– За многое, – отозвалась Беатрис-Джоанна. – За жизнь. За свободу. За море. За нас. За то, о чем я вам позже расскажу.

– Мы за каждое пропустим по стаканчику, – сказал Шонни и просиял: – Какая радость, что ты приехала!

Шонни был панкельтом, одним из немногих оставшихся представителей Кельтского Союза, которые в добровольном исходе волна за волной покидали Британские острова и почти сто лет назад обосновались в Арморике. В Шонни бурлила горячая кровь жителей острова Мэн, Гламоргана, Шетланда, Эршира и графства Корк, но это, как пылко утверждал Шонни, нельзя называть смешением рас. Фергюс, Моисей Кельтского Союза, учил, что кельты единый народ, что их язык – единый язык, что вера у всех кельтов, по сути, одна и та же. Свое учение о втором пришествии Мессии он основал на выжимках из католицизма, кальвинистского методизма и пресвитерианства: церковь или кирка – обе они служили одним храмом неотвратимого Господа. Миссией кельтов стало поддерживать пламя христианства, давать отпор, как некогда ордам саксов, пелагианству, ставшему синонимом равнодушия.

– Знаешь, мы молились, – сказал Шонни, подливая дамам, – хотя, конечно, это тоже нелегально. Раньше нас не трогали, но теперь власти подключили эту дьявольскую полицию и полицейские шпионят и арестовывают – совсем как в карательные времена пресвятой памяти. Мы пару раз отстояли мессу. Отца Шэкела, благослови, Господи, и помоги ему, несчастному, забрали на днях из собственной лавки, забрали дьяволы с приторными улыбочками и в губной помаде и увели непонятно куда. А главное, тупые невежды не в силах или не хотят понимать, что мы возносим хвалы Господу ради блага самого Государства. Мы все, благослови нас Господи, умрем с голоду, если не станем молиться о прощении за наши прегрешения. За прегрешения против света, за то, как отвергаем жизнь. Все идет к тому, что происходящее ниспослано всем нам как кара Божия.

Опрокинув очередную стопку сливового вина, он причмокнул мясистыми губами.

– У нас постоянно урезают пайки, – сказала Беатрис-Джоанна. – И не говорят почему. На улицах были демонстрации. Тристрама затянуло в одну такую. Он в тот момент пьян был. Думаю, полиция его забрала. Очень надеюсь, что с ним все в порядке.

– Ну, большого вреда ему не причинят, – заверил Шонни. – Пьян, говоришь? Выходит, кое-что хорошее в нем все-таки осталось.

– И как долго ты собираешься у нас жить? – спросила Мейвис.

– Наверное, стоит прямо сейчас вам рассказать. Надеюсь, вы не будете шокированы или еще что. Я беременна.

– О! – выдохнула Мейвис.

– И я рада, что беременна. Я правда хочу ребенка.

– Вот за это мы точно выпьем! – взревел Шонни. – И плевать на последствия, я вам скажу. Вызов – вот это что. Надо поддерживать пламя, служить мессу в катакомбах. Молодец, девочка! – Он разлил еще вина.

– Ты хочешь родить ребенка тут? – спросила Мейвис. – Это опасно. Такое не удастся долго утаивать. Учитывая, как сегодня обстоят дела, ты должна хорошенько подумать.

– Это воля Божья! – крикнул Шонни. – Плодитесь и размножайтесь! Так, значит, в твоем мужчинке есть толика жизни, а?

– Тристрам его не хочет, – сказала Беатрис-Джоанна. – Он велел мне убираться.

– Кто-нибудь знает, что ты поехала сюда? – спросила Мейвис.

– Пришлось сказать полицейским в Юстоне. Я сказала, что еду просто погостить. Не думаю, что они что-то предпримут. Что в этом такого?

– Довольно продолжительный визит, – протянула Мейвис. – И остается еще проблема места. Сейчас дети в отъезде, живут у Герти, тетки Шонни в Камноке. Но когда они вернутся…

– Послушай, Мейвис, – сказала Беатрис-Джоанна, – если не хочешь, чтобы я оставалась, так и говори. Я не хочу вам докучать и быть обузой.

– Ничего такого не будет, – вмешался Шонни. – Если понадобится, устроим тебя в каком-нибудь амбаре. Более великая, чем ты, мать рожала в…

– Да хватит сантиментов, – одернула его Мейвис. – Как раз из-за такого иногда от религии тошнит. Если ты твердо решила, – повернулась она к сестре, – правда твердо решила, то будем ждать и надеяться, что скоро настанут лучшие времена. В нашей семье всегда ценили материнство. Надо только надеяться, что снова вернутся более разумные времена, вот и все.

– Спасибо, Мейвис, – сказала Беатрис-Джоанна. – Знаю, будет уйма проблем… Регистрация, пайки и так далее. Но ведь об этом еще есть время подумать?

– Ты в правильное место приехала, – заверил Шонни. – Мои ветеринарные курсы окажутся очень кстати, благослови тебя боже. Скольким пометам я помог появиться на свет!

– Животные? – изумленно переспросила Беатрис-Джоанна. – Неужели вы держите животных?

– Несушек, – мрачно ответил Шонни, – и нашу старую свинью Бесси. У Джека Бира в Блэкберне есть боров, которого он сдает в аренду. Предполагается, что это нелегально, пусть проклянет их Святая Троица, но нам удавалось приправлять их постыдный рацион толикой свинины. Кругом просто ужас какой-то творится, – продолжал он, – и как будто никто вообще ничего не понимает. Ржа и порча прокатываются по миру, и куры не кладут яйца, а последний помет Бесси был просто страшный: поросята родились с жуткими опухолями да еще блевали червями, так что пришлось всех их прикончить. На нас ложится проклятие, прости Господи, за все наши прегрешения против жизни и любви.

– Кстати, о любви, – сказала Мейвис. – У тебя с Тристрамом все кончено?

– Не знаю, – ответила Беатрис-Джоанна. – Я пытаюсь беспокоиться за него, но почему-то не могу. У меня такое ощущение, что всю свою любовь я теперь должна сконцентрировать на том, что еще не родилось. У меня такое чувство, будто меня захватили и используют. Но я не против. Скорее наоборот.

– Я всегда считала, что ты не за того вышла замуж, – отозвалась Мейвис.