Глава 35
Наоми
Давным–давно, когда она была девчонкой, не знавшей ничего лучшего, ей с трудом давалась мысль о том, что Марко — плохой парень. Даже после «Гамарры». И даже когда он отобрал у нее Филипа. Наоми выросла среди бедняков. Она знала, как выглядят плохие парни. Они насиловали жен. Избивали их. Или своих детей. По этим признакам их можно было узнать. Марко ничего подобного не делал. Он ни разу не ударил ее. Ни разу не взял силой, не угрожал застрелить, или выбросить в люк, или плеснуть кислотой ей в глаза. Он так хорошо изображал доброту, что Наоми сомневалась — заставляла себя сомневаться, — не она ли ведет себя неразумно, иррационально, как намекал Марко. Он ничем не облегчил ей положение.
После того как Наоми вернулась в каюту, дверь оставалась запертой. Она не тратила сил на поиски помощи и на попытки выбраться из своей каморки. Камера есть камера, а Марко рано или поздно должен был прийти сам.
Теперь он сидел напротив нее, так и не сняв форму марсианского офицера. Мягкий взгляд, губы сложены в улыбку насмешливого сочувствия. Он был похож на поэта. Человек, пострадавший от мира, но все еще способный на сильную страсть. Наоми подумала, не репетировал ли он это выражение перед зеркалом. С него станется.
У нее уже не шла кровь из ссадины на голове. Суставы еще ныли, и по левому бедру расплывался огромный синяк. Даже кончики пальцев словно лишились верхнего слоя кожи и саднили, хотя на вид были чуть розовее обычного. Наоми пила тот же ромашковый чай, что и на «Росинанте», и находила в нем поддержку, как от тайного союзника. Она признавала, что это не совсем здравая мысль, но утешение есть утешение.
Столовая пустовала, экраны отключили, людей отослали. Не было даже Сина с Каралом. Из этого следовало, что предстоит разговор наедине, хотя она допускала и иное. Наоми вполне могла представить, что Филип наблюдает за ними с другой палубы. Все это выглядело постановкой. Что бы ни делал Марко, все выглядело постановкой. Потому что ею и было.
— Не понимаю, почему ты так поступаешь со мной, Наоми, — сказал Марко. В его голосе она не слышала гнева. Нет, не так: гнев был, но под маской огорчения. — Раньше ты: вела себя лучше.
— Жаль. Я нарушила твои планы?
— Ну да, — признал Марко. — В том–то и дело. Раньше ты была умнее. По крайней мере, пыталась разобраться, что происходит прежде чем бросаться вперед, очертя голову. Была профессиональнее. А это что? Увидела, что тяжело, и сделала еще хуже. Теперь там, где мы могли бы обойтись мягко, будет жестко. Я просто хочу объяснить, почему делаю то, что запланировал, чтобы ты увидела: у меня нет выбора.
Это было умно, Наоми понимала. Мудрая женщина стала бы сейчас с плачем просить прощения. Неискренне, но в том-то и состоял смысл. Предлагать Марко что–то настоящее было бы ошибкой. Лучше пусть считает ее слабой. Лучше пусть недооценивает и не понимает. Наоми это сознавала и все равно не заставила бы себя так поступить. Пыталась, но что–то в душе отталкивало такую мысль. Наверное, потому, что, притворяясь слабой, она вполне могла ею и стать. Наверное, потому, что ее сила была притворством.
Наоми сплюнула на пол. В слюне было немного крови.
— Напрасно воздух тратишь, — сказала она.
Марко наклонился к ней, взял ее за руки. Хватка была крепкой, он будто показывал, что мог бы причинить боль, хотя пока этого не делает. Она подумала: «Что ж, один из способов проявить подсознание на физическом уровне», — и усмехнулась.
— Наоми, я знаю, что между нами нехорошо, ду и ме. Знаю, что ты сердишься. Но прежде между нами что–то было. Мы были одним телом, ты и я. Как бы мы ни старались разойтись, наш сын означает, что нам никогда не стать совсем чужими.
Наоми хотела выдернуть руки, но он удержал. Надо было либо тянуть сильнее, либо позволить ему касаться ее, контролировать ее тело, хотя бы только в этом. В его глазах блеснуло удовольствие. Улыбка стала чуть более подлинной, и в ней сквозила злость.
— Ты должна понять, чего я добиваюсь. Это не ради меня. Ради нас.
— Ради нас?
— Астеров. Ради всех астеров. Это ради Филипа. Чтобы, когда придет его время, для него нашлось место. Не только в примечаниях. «Когда–то существовал народ, обитавший на спутниках и астероидах, на планетах, где не развилась жизнь. А потом мы нашли врата, и тот народ вымер, потому что мы в нем больше не нуждались». Вот почему я это делаю. Ты не одобряешь моих методов, понимаю. Но они — мои, а дело я защищаю правое.
Наоми молчала. Кухонная машина тихо запищала, сообщая, что иссякает запас воды. Наоми задумалась, понял ли Марко или для него это очередной бессмысленный звук.
— Чудесная речь. Но она не объясняет, почему я здесь. Для взлома системы ты во мне не нуждался. Я понадобилась для чего–то другого. Хочешь знать, что я думаю?
— Ты уже говорила. — Марко сильнее сжал ей пальцы. — Чтобы великий Джеймс Холден не снес мой дом. Право, ты слишком много о нем воображаешь. Не так уж он страшен.
— Нет, не то. Я думаю, тебе нужен был «Роси». Думаю, ты хотел, чтобы, когда ты все это проделаешь, рядом летел мой корабль. Когда я его не привела, ты отступил. Велел Сакаи настроить его на взрыв. Потому что ты ни в чем не оригинален.
Он продолжал тепло улыбаться, но его взгляд остыл. В нем уже не было усмешки.
— Не уловил логики, — сказал он.
— Ты начал разговор с «Зачем ты заставляешь меня причинять тебе боль, когда я так тебя люблю!», а теперь мы перешли к «Если не достанешься мне, не достанешься никому». Хочешь — делай вид, что речь идет о корабле. Мне все равно.
Марко отпустил ее и встал. Он был не так высок, как ей помнилось.
— Ты с самого начала ошибалась. Мне нужен был Фред Джонсон. Палач станции Андерсон, убивавший таких, как ты, я и Филипп, только потому, что мы астеры. Я хотел оставить его без поддержки. Вырвать твой корабль у него из рук. Надеялся добыть его, но нет. Пришлось поручить Сакаи вывести его из строя. Вывести из строя, са–са? Он должен был взорваться на трех процентах мощности. Корму бы, наверное, разнесло, но никто бы даже не пострадал.
— Не верю, — сказала она, но он уже вошел в раж, мерил шагами столовую, помахивал руками, словно держал речь перед невидимой толпой.
— Я не планировал уничтожить корабль. На это меня толкнула ты! В том, что случится с Холденом, виновата ты, а не я. Вот что ты должна осознать. Что ты своим вмешательством оборачиваешь все к худшему. Ты не понимаешь, Наоми. Не понимаешь, потому что я тебе не объяснил.
Она отпила глоток чая и пожала плечами.
— Так объясни.
Марко усмехнулся.
— Ты заметила, что мы уже несколько минут, как снижаем тягу? Странное поведение в разгар погони, тебе не кажется?
По правде сказать, она не заметила. В амортизаторе, занятая своей болью, она не обращала внимания на перегрузку.
— Процедура стыковки, — сказал он и, вытащив из кармана терминал, выбрал что–то в меню. Динамик экрана щелкнул и зашипел.
Изображения не проявилось, но зазвучал голос.
Ее голос.
«Говорит Наоми Нагата с „Росинанта". Если вы это слышите, пожалуйста, передайте дальше. Сообщите Джеймсу Холдену, что я терплю бедствие. Связь не отвечает. Навигация не работает. Прошу передать…»
Марко еще раз коснулся терминала, и экран ожил. Наружные камеры, возможно подключенные к орудиям точечной обороны. «Четземока» двигалась в какой–то сотне метров от них, стыковочная труба свисала из ее шлюза оборванной пуповиной. Корабль, след от которого, если покопать хорошенько, приведет к Наоми. Оплата пришла с ее счета.
— Выведен на более или менее пересекающийся курс. — Печаль и усталость в голосе Марко наверняка скрывали самодовольство. — Ловушка настроена так, чтобы взорваться, когда корабля коснутся датчики дальномеров. В этом не было необходимости, но теперь есть.
Горло у Наоми сжалось от настоящего отчаяния, но она задавила его. Если того хочет Марко, она будет делать, будет чувствовать что угодно, но не отчаяние. Она присмотрелась. Корабль на экране выглядел коробкой, кое–как склеенной полоской упаковочной ленты и эпоксидкой.
— Ты крадешь у собственного сына, — сказала она. Марко насупился. Наоми подбородком указала на экран: — «Четземока». Я говорила Филипу, что, когда мы доберемся на место, корабль достанется ему. Это его корабль. Ты у него крадешь.
— Война заставляет, — отрезал Марко.
— Паршивый из тебя отец.
Он выдвинул челюсть, сжал кулаки. На миг Наоми подумалось, что он ей поможет. Покажет зрителю, если зритель есть, за кого он играет и каков на самом деле. Но Марко уже овладел собой, и она не успела разобрать, разочарован он или рад.
— Сидела бы ты на своем месте — Джеймс Холден остался бы жив. Но ты высунулась. Влезла, куда не следовало. Из–за тебя он умрет.
Наоми встала и тыльной стороной ладони потерла глаз. Ее подделанный голос повторял:
«Сообщите Джеймсу Холдену, что я терплю бедствие…»
— Что дальше?
— Ты притворяешься равнодушной, — сказал Марко. — Притворяешься.
— Тебе виднее, — пожала плечами Наоми. — Я ударилась, от этого болит голова. Или еще от чего–то. Пойду в медотсек, подлечусь, да.
— Притворяйся сколько…
— Можно я буду притворяться в медотсеке? Или ты и дальше намерен передо мной выделываться?
Это был перебор. Она чувствовала, как за каждым ее словом бьется поток других: «Ты эгоманьяк и садист», и еще: «Не могу поверить, что я тебя любила», и еще: «Если Джим умрет, богом клянусь, я найду способ испортить магнитную ловушку и здесь, и мы все отправимся в ад следом за ним». Но сцепиться с Марко означало попасться, и она промолчала. Позволила молчанию сбить с ритма спектакль, который устроил Марко, — и заметила, как он ссутулился, сдавшись и мысленно сходя со сцены.
— Мирал! — гаркнул он, и чьи–то шаги с жилой палубы зазвучали громче. — Ты злоупотребила предоставленной тебе свободой. Надеюсь, ты не думаешь, что останешься свободной и впредь?
— Слишком опасна, чтобы оставлять на свободе? — спросила она и, лизнув кончик пальца, изобразила воображаемую метку на стене. — Одно очко в мою пользу.
В медотсеке незнакомая женщина проверила, нет ли у Наоми внутримозгового кровотечения, не получила ли она давленых ран, которые угрожают убить мышцу, выплеснуть в организм калий, остановить сердце. Мирал, прислонившись к аптечному шкафу, сыпал ругательствами: «Сука, шлюха, мочалка…» — в рассеянной ярости. Наоми за время инвентаризации выучила содержимое шкафа: в первом ящике — марля и бинты. Во втором — одноразовые пластины для сотни разных анализов крови в полевых условиях. В третьем — медицинское оборудование первой помощи: лента–дефибриллятор, шприцы с адреналином, декомпрессионные наборы. Наоми пристально взглянула на бормочущего Мирала, и тот, встретив ее взгляд, стал отчетливее выговаривать каждое слово.
Врач велела Наоми сесть. Подушечка кушетки скрипнула под ее весом. Анальгетик впрыснули ей в рот ингалятором. У него был вкус искусственной вишни с плесенью.
— Стоит пару дней поберечься, да? — сказала врач.
— Постараюсь, — согласилась Наоми, спрыгивая с кушетки.
И с первого же шага пнула Мирада в пах, распластав его по дверце шкафа и повредив себе два пальца на ноге. Не обращая внимания на острую боль в ступне, она обрушилась на него, колотя по голове и по шее. Когда Мирал перекатился, Наоми оказалась сверху. Дверцы распахнулись, пластинки для анализов и заряженные шприцы раскатились по полу. Мирал ударил снизу локтем. Удар прошел по челюсти вскользь, но в ушах все равно зазвенело.
Наоми откатилась на иол, легла животом на палубу. Маленькие, с палец, наборы от декомпрессии вдавились ей в щеку. Мирал приподнялся и нацелился ей в спину коленом. Врач завизжала. Наоми хотела перевернуться, уклониться от удара, но не смогла. Между лопатками вспыхнула боль. А потом, словно кусок времени выпал из памяти, тяжесть пропала со спины. Она перевернулась па бок. Карал взял Мирала на болевой прием. Тот брыкался и ругался, но взгляд старого астера был пустым и мертвым.
— Злись кон сус сера, что она застала тебя врасплох, — сказал он. — Марко не бил ее, и ты, скотина, не будешь, сабе пендехо?
— Са–са, — выдавил Мирал, и Карал выпустил его.
Забившаяся в угол врач являла картину безмолвной ярости.
Мирал потер шею, наградив лежавшую на полу Наоми злобным взглядом. Карал подошел, посмотрел на нее сверху.
— Вист бъен, Костяшка?
Она кивнула и приняла протянутую руку, чтобы встать. Когда она шагнула к двери, Мирал двинулся было за ней, но Карал уперся ладонью ему грудь.
— Я займусь, ме.
Наоми шла, повесив голову, закрывшись упавшими на лицо волосами. Постоянная перегрузка была для коленей и позвоночника болезненнее ушибов. По всему кораблю к ней оборачивались недобрые лица. От них било ненавистью, как жаром от огня. Проходя столовую, она заметила, что «Четземока» по–прежнему видна на экране, а болтавшаяся раньше пуповина связала корабли вялым щупальцем. Когда беда случится, она поймет, что опоздала. Но пока еще — нет.
Карал вошел в каюту следом за ней и закрыл дверь. Двоим было тесно в этой комнатушке, близость казалась неприятно интимной. Наоми села на койку, скрестив руки и поджав под себя ноги. В ее взгляде был вопрос. Карал покачал головой.
— Брось это, Костяшка, — на удивление мягко проговорил он. — Мы в шикарном дерьме. Эса ла мы делаем? Историю, да? Меняем все, только теперь уже для себя. Знаю, у вас с ним нехорошо, но ту мусс его услышать. Да?
Наоми отвела глаза. Ей хотелось одного — чтобы Карал ушел, но он не уходил. Он сел на пол, прислонившись к стене и подогнув колени к широкой груди.
— Я слышал план, чтоб мы гейст кон ду. Тебя захватить? Я спорил, ме. Мал консеп, говорил я. Зачем резать по старому шраму? Марко сказал — стоит. Сказал, когда начнется, ты будешь в опасности, а Филип, он заслужил право увидеть мать, да? А Марко есть Марко, так что си.
Карал потер голову ладонью. Кожа тихо, почти неслышно зашуршала. Наоми почему–то захотелось коснуться его, утешить, но она сдержалась. Он продолжал, очень устало:
— Мы — маленькие люди в великое время, да? Время для Мясников и Марко — для исторических людей, о каких книги пишут. Другие, пинче, миры? Кому они нужны? Просто пережди, да? Может, твой Холден не попадется на приманку. Может, не успеет сюда — что–то помешает. Может, тебе надо сжаться в комочек и пережить. Это так дурно? Постараться выжить?
Наоми пожала плечами. Какое–то время слышалось только тиканье воздуховода. Карал, крякнув, поднял себя с пола. Он выглядел старше, чем ей представлялось. «Это не просто годы», — подумала Наоми. На минуту она вернулась в юность, на Цереру, где Филип агукал в кроватке, а она смотрела сообщение об «Августине Гамарре». До нее только сейчас дошло, что все на этом корабле наблюдали за гибелью Земли в реальном времени, как она видела тогда охвативший «Гамарру» и опавший огненный ком, прокрутившийся десяток раз под рассказ репортера. Ей захотелось что–то сказать, но нельзя было, и она просто смотрела, как Карал открывает и закрывает за собой дверь. Задвижка замка скользнула в паз. Наоми стерла влагу с глаз и — убедившись, что Карал не вернется, — выплюнула в ладонь набор от декомпрессии.
Обслюнявленный стерженек не длиннее ее большого пальца, из тех, какие носит с собой любой водитель меха. Крошечная ампула насыщенной кислородом искусственной крови и тревожная кнопка, запускающая аварийное шлюзование по запросу медотсека. Военные корабли вроде «Пеллы» и «Роси» игнорировали подобные запросы из соображений безопасности. «Кентербери» и другие коммерческие суда обычно отвечали на запрос, поскольку летали на них штатские, которые скорее страдают по собственной оплошности, чем от пиратов и абордажных команд. Наоми не знала, как настроена «Четземока», но был один способ это проверить. Еще ей понадобится изолирующий скафандр и точное знание: когда корабли собираются сбросить тягу.
Потом останется перехватить управление, может быть взорвав при этом реактор, и сбежать от Марко к черту. Опять. Сердце на миг сжалось при мысли о Филипе — и о Сине, и о Карале, обо всех, кого она знала и кем дорожила. Даже любила. Эта боль была эхом другой, большой боли, и Наоми сумела ее подавить.
— Он не сломал меня, когда я была девчонкой, — обратилась она к черному стерженьку. — Не понимаю, с чего он взял, что сломает теперь.
