Глава 6
Великие диктаторы

Как-то так исторически сложилось, что столицей Четвертого рейха стала станция Чеховская. Административные центры были распределены равномерно, и на каждой станции сидел комендант-гауляйтер, которому подчинялась местная служба безопасности, но верхушка осела именно на Чеховской. Наверное, это произошло ввиду самого глубокого залегания этой станции. Верхушка осознанно тянулась к безопасности, пытаясь зарыться поглубже в недра земли, подальше от ада, вышедшего на поверхность. Теперь тут – в этом месте – на глубине шестидесяти с лишним метров находилось черное сердце режима – его рейхсканцелярия. Почему черное? Да потому, что фюрером в последнее время был Марк Чёрный, а старший брат его Сергей значился начальником службы безопасности. У них было все черное: от формы и мыслей до фамилии. Теперь они, конечно, звучали по-другому – Шварцы, довольные общей модой на все немецкое.

А когда-то братья входили в небольшую группировку неонацистов-скинхедов в столице: младший Марк – мозгами, а старший, при нем – мощным кулаком.

Как это произошло? Как вообще появилось фашистское государство на станциях Московского метрополитена имени В. И. Ленина? Эти вопросы всегда интересовали Георгия Ивановича, и, покопавшись в «государственных архивах» Рейха, он выяснил, что, как всегда, на бытие повлиял его величество случай. В момент катастрофы на излюбленном всеми москвичами месте несогласия – площади Пушкина – прямо под ногами у взирающего на все это безобразие Александра Сергеевича проходил несанкционированный митинг неонационалистов. Добропорядочные граждане старались обходить стороной шумных и агрессивных крепких бритоголовых молодых людей, поэтому, когда прозвучал сигнал тревоги, конкурентов по спасению у них было не много, и все довольно организованно спустились на станцию Тверская, где впоследствии и осели, составив костяк будущего фашистского государства.

Стоит отметить, что, когда в первые годы во всем метро царили хаос и анархия, на пересадочном узле, который захватили неонацисты, поддерживался порядок и дисциплина. Заслуга в этом целиком и полностью принадлежала руководителям будущего Четвертого рейха. Поэтому одними из первых станций, на которых воцарилась государственность в понимании Марка, были «родные» станции.

С детства Марк засиживался за книжками, и в то время, когда старший пропадал в качалках, он штудировал «Майн кампф», зачитывая до дыр сшитые листочки, скачанные из Интернета. И когда Сергей буквально насильно приволок своего «хилого» братца в тренировочный зал, Марк сразу смекнул, чего не хватает этим горам мускулов – не хватает идеи и руководства. Идея – вот она, а руководство… он возьмет на себя эту тяжкую ношу и поведет за собой. Ведь смог же когда-то никому не известный художник повести за собой великий народ, а он чем хуже?

Двадцать лет он пробивался на этот «верест. Шел по трупам, как в прямом, так и в переносном смысле, и вот мечта сбылась – теперь он лидер. Фюрер народов. Да, в официальном руководстве до этого момента он не был, вначале предпочитал быть серой мышью – винтиком механизма, затем важной составляющей этой государственной машины, потом серым кардиналом и управлять с помощью множества «кукол». Очень умный ход – в течение становления фашистского государства и укрепления власти гнев противников был направлен именно на ничего не понимающую куклу, а кукловода никто не трогал, а иногда даже и не замечали. Сколько их было – Марк и не считал. Зачем ему заморачиваться на таких мелочах? Кого-то убрали противники, кого-то он убрал сам, посчитав, что ставленник слишком многого хочет, но теперь пришло время, и он сам вознесся до Великого фюрера избранного народа, не деля ни с кем власть. Он смог возглавить свой собственный Рейх, возводя его с самых низов, и тот существует дольше, чем государство его кумира Адольфа Гитлера. Не означает ли это, что он более велик? Есть цель – общество, где избранные не боятся показать свое лицо. Именно потому, что они избранные. И плевать, что плебеи их обзывают нелюдями. Избранные – это почти что боги – они могут себе это позволить. Общество, где можно не притворяться, не играть в человеколюбие, которое в действительности никому не нужно. Это все закончилось, стерто с лица земли, как лишнее и напускное, теперь выживают сильнейшие. И они собрались здесь. Пришли раньше и идут до сих пор по его зову.

Именно так Марк и считал. Это было его личной манией. Страдают ли тираны манией величия? Нет!!! Как может страдать самый умный и прозорливый человек в человечестве? Пускай даже если для этого от человечества должны остаться лишь жалкие огрызки. Он был полностью доволен собой и своей ролью в истории, пускай и маленького, но человечества. А брат теперь по его протекции заправлял всеми силовыми структурами. У Сергея было все, на что только хватало скудной фантазии, и он не помышлял о большем. Более того, он лично удавил бы любого, кто оспорил бы власть у его младшего братца, потому что понимал, что сам эту ношу никогда не потянет, и если Марк потеряет власть, то брат потеряет абсолютно все.

Прошедшие годы превратили их из амбициозных юнцов в зрелых, знающих себе цену мужей. Очищенный от экспонатов музей военной истории одел их в черную эсэсовскую форму, а над столом красовался орел на венке со свастикой, только свастика теперь была трехлучевая, согласно количеству станций. Марк понял одну простую истину. Только страх может держать порядок. Орднунг превыше всего! Да, страх… страх перед наказанием, страх перед смертью, страх перед ним. Ужас несет порядок, порядок дает спокойствие, спокойствие – приносит прибыль. В этом вопросе нельзя перегнуть палку. Чем больше страха, тем больше порядка. Чтобы все боялись, лучше демонстративно порезать на лоскутки невиновного, чтобы потом не уничтожать сотни потерявших страх. Марк с этими мыслями ощущал себя благодетелем человечества.

Порядком поседевший Марк сидел за столом и разглядывал пожелтевшие листы бумаги. Сводки с фронтов не радовали, нужен был какой-то экстраординарный ход, способный одним ударом изменить ситуацию в пользу войск Рейха, и эта информация, принесенная сталкерами, вселяла надежду, что вот он – этот шанс.

Приподняв колокольчик, он коротко позвонил, и в комнату вошла миловидная девушка, в ладно сидящей на ней форме обер-лейтенанта. С недавних пор Марк приблизил к себе эту фройляйн, ему порядком опостылело видеть лишь грубые морды своих подчиненных. Видимость кабинета с собственной секретаршей успокаивала его и придавала респектабельность, к которой он всегда стремился.

– Маргарет, оповести всех начальников отделов, чтобы через час были в рейхсканцелярии.

Девушка сделала пометку в черной папке, деловито кивнула и вышла.

Нет, чего-то в его жизни не хватает. Марк откинулся на мягкую спинку кресла. С некоторых пор он ощущал какую-то смутную неудовлетворенность. У него было ощущение, что кто-то, как искусный кукловод, незаметно дергает за ниточки, заставляя его выполнять то, что ему совсем не хочется. Все это очень напоминало то, что делал он, руководя своими ставленниками, но, как он ни старался, сложить все к какому-то единому знаменателю не получалось. Казалось, факторы, воздействующие на решения, приходили с разных сторон, и приходилось отвечать на них, иначе ситуация совсем бы вышла из-под его контроля.

– Ну, ничего, – он приподнялся. – Этим, – он многозначительно постучал пальцем по бумагам, лежавшим на его столе, – я враз обрублю все нити. Все метро будет считаться со мной, и сам Москвин приползет на коленях, моля о мире… Если вообще останется, кому приползти.

Он даже не заметил, как произнес свои мысли вслух. Его размышления прервала появившаяся в дверях массивная фигура. «Маргарет взбучку надо дать, кто посмел так бесцеремонно…» Но зарождающийся гнев сразу утих, так как Марк узнал в этой массе мускулов, перегородивших дверь, своего брата. Только ему было позволено входить в святая святых Рейха без предварительного доклада. Да и как его остановишь? За двадцать лет Сергей стал еще массивней, было ощущение, что он каким-то чудом сумел засунуть себе под кожу еще один комплект мышц, кроме тех, что полагались ему природой. Бритая под ноль голова, небольшие, но неожиданно умные глаза на грубом лице под мощными надбровными дугами. Сейчас глаза брата смеялись. Марк помнил этот взгляд с детства, и говорил он о том, что Сергей крайне доволен собой.

Оставаясь в проеме, что было альтернативой закрытой сейфовой двери, начальник силовых структур ненавязчиво ткнул мускулистым пальцем в бумаги на столе брата:

– Как тебе протокольчики? – несмотря на незначительное образование, у Сергея был весьма пытливый ум, и он очень четко чувствовал выгоду для себя, для своей семьи, Рейха – что для него, по большому счету, было одним и тем же. – Ребятки мои молодцы, как считаешь?

Фюрер улыбнулся и пропустил мимо ушей явно фамильярное отношение – Марк не сердился на брата. Он по-своему любил этого прямолинейного в суждениях, но неглупого бугая. Несмотря на разницу в полтора года, Марк позволял Сергею такое покровительственное отношение, сложившееся между ними еще с детства. Хотя старший никогда не наглел и в официальных кругах всегда держал субординацию.

– Молодцы, ты даже не представляешь, какие молодцы твои… Где они это нарыли?

– Длинная история. Помнишь следака, которого мы приютили после катастрофы?

– Опера с Петровки? Помню этого полицейского, конечно, помню. Он нам всю оборону станции наладил и тебя, дурака, уму-разуму научил. Не только мышцами играть, но и головой пользоваться. Так он, мне говорили, при смерти – в лазарете от рака мается.

– Помер болезный. Дня четыре как. Так вот, перед смертью он моим эсбэшникам месторасположение их и передал. В благодарность, так сказать. А бойцы из шталкерваффен добыли. Где он их двадцать лет хранил, не спрашивай, я по этому поводу со своей службой еще разберусь. Буквально под носом лежали. Как досмотр и обыски делали? Банному хвост накручу, будь уверен. А то брюхо вон разожрал, а службу не тащит. Хорошо еще, что эти бумажки к нам попали, а не… – он неопределенно покрутил пальцем в воздухе, потому что кому бы эти бумаги ни попали, для Рейха ничего хорошего это не предвещало.

Марк не хотел вникать в «кухню» брата. Но с выводом Сергея был совершенно согласен. Это не документ, а бомба, причем в прямом смысле этого слова. Бомба, способная перевернуть в войне все с ног на голову. Да какое там, в войне? При правильной постановке вопроса, во всем метро. Он встал из-за стола и, аккуратно сложив документы в черную папку, подошел к брату.

– Я созвал руководство. В течение получаса всех соберут, – фюрер внимательно посмотрел в довольные смеющиеся глаза Сергея Черного. – Пошли, брат, в зал. Пора разбередить наше болото.

Лизхен напряженно смотрела на Георгия Ивановича. Они столкнулись случайно в переходе между Пушкинской и Тверской, в тот момент, когда девушка после очередного допроса возвращалась в свою палатку. Она устала и хотела только одного – побыстрее попасть домой на Пушкинскую. А тут… Ни к чему не обязывающий пустой разговор. Просто дань этикету и вежливости. С одной стороны, Георгий Иванович не был ей неприятен, он был намного старше ее и по возрасту годился ей в отцы, но Лизхен почему-то не чувствовала этой разницы. Ее смущало другое, слишком он был непохож на нацистов Четвертого рейха. Вроде и носил он ту же черную форму в звании штандартенфюрера, и внимательные серые глаза, изучающие ее, не располагали к себе, но что-то было не так… Своей особенностью она чувствовала, что Штольц чужд Рейху. Чужд, так же как и она сама. Это одновременно и сближало их, и пугало девушку. Ее жизнь всегда была на грани, а Лизхен привыкла рассчитывать и доверять только себе. Вся ее сущность кричала, что надо держаться подальше от этих глаз: внимательных, умных, но не могла, даже понимая, что это ее погубит. Девушка вздрогнула, когда Георгий Иванович, поддерживая ее на ступеньках, тактично прикоснулся к локтю. «А может, он меня спасет?» Хотелось верить в это, но опыт жизни восемнадцати лет среди нацистов быстро вернул ее на грешную землю. Она как бы ненавязчиво отстранилась, прикоснувшись к руке штандартенфюрера.

Ее словно ударило током. Глаза расширились и с недоверием посмотрели на Штольца. То, о чем Лизхен только догадывалась, предполагала, может, интуитивно чувствовала, теперь осознала совершенно четко. Он чужой здесь! Даже, наверное, не менее чужой, чем она сама. А эта форма – это всего лишь маска. Все, как и у нее. И самое страшное, она поняла, что он тоже знает о ее особенности. Хотя, может быть, и не знает, но определенно понимает. Это знание было и оружием, и уязвимостью обоих, и Елизавета Мурашова теперь не знала, что с этим делать. Определенно стоило обдумать эту информацию. Смущенно улыбнувшись, она вежливо распрощалась с Георгием Ивановичем и легкой походкой скрылась среди палаток.

Штольц проводил девушку взглядом. Нужно найти к ней подход, хотя работать с нервной молодежью потруднее, чем с параноидально подозрительными партайгеноссе. Пока что предстояло иметь дело именно с ними: поработать с новым текстом для агитаторов и прокламаций.

Типография – ценнейшее и стратегически важное приобретение Рейха – являлась режимным объектом, вход туда разрешался только избранным, имеющим непосредственное отношение к идеологической работе. Аналитик получил доступ по решению самого рейхсфюрера. А по мнению Георгия Ивановича, из этих списков следовало бы сначала вычеркнуть самого главу агитационного отдела. Который не то что послание миру от лица Четвертого рейха сочинить не мог, но и при ежедневном обращении к жителям путался в словах Великого фюрера, постоянно сверяясь с текстом книги, бережно хранившейся на постаменте под постоянной охраной двух человек из СД. И речи ответственного за работу с массами скорее напоминали проповеди изрядно нагрешившего накануне возлияниями пастора. Так чаще всего и обстояли дела, даже теперь от Гусева несло какой-то мерзкой сивухой, гордо именуемой в народе шнапсом. Штольц поморщился.

Аппарат агитаторов был довольно многолюден, но состоял, в основном, из мелких сошек. Занимались они тем, что расклеивали агитки на каждом столбе о величии фюрера и его наследии, разъясняли гражданам Рейха, да и не только, как именно они должны понимать линию партийной верхушки и… стучали. Без устали. Правда, не службе безопасности, а непосредственно партайгеноссе Ширшову. Эта служба была собственностью рейхсканцлера, и ясно, что распоряжался он ею полностью на свое усмотрение. Леонид Гусев, или, как любил он сам себя называть, Гаусс, был довольно большой величиной в этом механизме. По крайней мере, он сам так считал.

– Ну что, Леонид Павлович, как у нас с письменным словом?

– Да вот новый текст составляем… – изо всех сил напустил на себя официальный вид глава отдела.

Выглядел он так деловито, будто заскочил на минутку проверить, на месте ли наборщики, не поломался ли станок, и вот-вот готов бежать по чрезвычайно важным государственным делам. Не знай его Штольц настолько хорошо, мог бы даже поверить. На самом деле Леонид Гусев наверняка поджидал его тут не один час, мешая всем работать, глубокомысленно глядя в стенку, как бы размышляя над новой концепцией пропаганды. Эта самая новая концепция уже давно служила для агитатора второй главной причиной головной боли после хронического похмелья. И он опять сделал ставку на истинно немецкий педантизм ведущего аналитика, наведывающегося сюда ежедневно, у которого можно спросить совета, если сам не справлялся.

– И какие затруднения? – поддержал игру в деловитость Штольц.

– Вот в свете грядущей войны с коммунистическим режимом решили усилить пропаганду! Подобрать соответствующее высказывание Великого… Посмотрите, Георгий Иванович, что я нашел: одни безыдейные и слабоумные могут считать, что государственные границы на нашей земле являются чем-то вечным и незыблемым и не подлежащим изменениям. На самом деле все границы – временны и могут измениться. И я бы добавил даже: должны измениться! Это намекает, что могущество Рейха растет и крепнет, и скоро он поведет масштабное наступление на другие станции. Как?

– И станции этому захвату должны тут же безумно обрадоваться? – скептически поинтересовался аналитик. – Насколько мне известно, это было сказано Адольфом для немцев, а не для жителей других государств. Чтобы поднять национальный дух, чтобы Германия пребывала в уверенности великого будущего, видела себя потенциальной империей, не имеющей обозримых границ. В вашем случае вы ведете агитационную работу вне станций Рейха, и угрожать им сразу напрямую захватом… несколько неэтично, вам не кажется?

Леонид Павлович вздохнул. Видно, долго листал книгу, и как бы не замусолил вконец драгоценный фолиант… И все оказалось напрасно.

– Тогда оставим для внутреннего употребления. Вот в том аспекте… Как вы сейчас очень верно сказали. – И он мечтательно возвел глаза к потолку, запоминая ценную мысль для ближайшей «проповеди» на Чеховской.

– И если быть точным, – решил добить нерадивого агитатора Штольц, – где-то рядом вождь истинной нации констатировал, что во имя великих целей понадобятся и великие жертвы. Что кровопролитие неизбежно. То есть победить этих интернациональных поработителей иных народов может только сплоченная в единый кулак воля и сила проснувшегося в людях национального самосознания. И такая борьба никогда не обходится без крови.

– Мы и готовим людей к борьбе. Наши солдаты самые дисциплинированные и подготовленные. Разве можно спорить с нашей военной доктриной? – усомнился Гусев.

– Как ведущий аналитик, я могу оспорить не доктрину… А фактическую обстановку на фронтах. Пока что мы не готовы даже к захвату пустующих станций без того, чтобы не менее подготовленные войска товарища Москвина тут же не поднялись вышибить наших солдат оттуда. Мы пока не можем позволить себе такие потери. Пока что! – подчеркнул Георгий Иванович. – Нужно еще больше укрепить Рейх, чтобы ударить блицкригом, подобно Великому фюреру. Иными словами, нам нужны новые разработки в военной области. Нам нужен Кузнецкий Мост, нам нужен Бауманский альянс. И нужны сталкеры! Вот и попрошу вас ориентировать новую концепцию именно на это. На мирных трудящихся и бесстрашных добытчиков.

– А как же расширение границ? – спросил озадаченный агитатор, уже видевший себя практически в империи.

– Оно в наших руках! – утешил его Штольц. – Типография, печатное слово, нужное слово – вот путь к сердцу народа, которым пользовался Адольф Гитлер. И мы достойные преемники его опыта. Продолжайте работу, Леонид Павлович.

Работа продолжалась не один год, Штольц считался знатоком идеологии, и ему было нетрудно влиять на содержание листовок, подчищая их таким образом, что пополнение в Четвертом рейхе лишь чуть превосходило естественную (и неестественную путем казней тоже) убыль населения. Покровительство рейхсфюрера способствовало репутации. Агитационному отделу не хотелось штудировать книгу в поисках исторических параллелей восстановления величия Германии и прав на господство в метрополитене этой группы самых обыкновенных бывших скинов. Не было таких параллелей… Да и сам Ширшов никогда в электричках таджиков не лупил с риском глупо попасться, потому и являлся канцлером, которому не приходится руки пачкать. Но и допустить в агитках откровенных глупостей Георгий Иванович тоже не мог, ведь иначе Гусева отстранят от работы, а новый глава отдела может оказаться или слишком умным, или неподатливым.

Гауляйтер Тарас Михайлович Банный обычно не церемонился, входя в любую комнату или палатку на территории Рейха. Как руководитель отдела службы безопасности Чеховской, он был «желанным гостем» везде. Только два места на стациях вызывали у него мандраж. И если благоговейный трепет перед рейхсканцелярией был вполне объясним, то нервный озноб перед встречей со Штольцем появился недавно. Однажды Георгий Иванович, зайдя в его кабинет по какому-то пустяковому поводу (а был ли повод?), как бы между прочим отметил, что знает о его мелких махинациях с дефицитными поставками продуктов с Ганзы. И что эта мелкая «шалость» в виде обогащения за спиной у рейхсверхушки и за ее счет весьма не понравится кое-кому… и не надо озвучивать, что сделает с Тарасом Банным его непосредственный начальник Сергей Шварц. Деловая бендеровская хватка пасовала перед ощущением надвигающейся опасности. Тарас, нисколько не стесняясь подчиненных, сразу предложил Штольцу поделиться, справедливо полагая, что иметь часть – это гораздо лучше, чем не иметь ничего или, что еще хуже, быть мертвым. Он знал крутой нрав старшего Черного, которого опасался еще в юности и догадывался, что обычной «товарищеской» трепкой, практикующейся в их банде в те добрые времена, дело не обойдется. А эта паскуда – Штольц лишь растянул свои узкие губы в хитрой улыбке и, не ответив, вышел, оставив Банного одного в тяжких думах. По сути, они были равны в должностях, а после этого разговора Тарас Михайлович не мог похвастаться, что будет достоин чистить штандартенфюреру сапоги. Собственно, это и послужило причиной того, что Банный стал собирать на Штольца материал. Вот только результат его труда был пока нулевой.

И вот теперь, задержавшись перед дверью его аналитического отдела, он испытывал не просто мандраж-волнение, но страх. Ему было стыдно себе в этом признаться, но Тарас боялся этого блеклого немца. Он стоял перед дилеммой: качественно выполнить свои служебные обязанности, что требуют этого разговора, или плюнуть, не связываться, ведь Георгий Иванович крепко держал его за очень нежное место, не давая не только свободы действия, но и даже возможности сосредоточиться. И тот факт, что он что-то там подозревает, совершенно не внушал Тарасу уверенности. Его подозрения совершенно не компенсировали того реального компромата, что был в руках у Штольца. Тем более что, кроме подозрений, у начальника СБ Чеховской ничего не было. Не было фактов, которыми можно прижать эту «скользкую рыбу», чтобы уравновесить информацию о его «небольшой шалости».

Банный несколько раз поднимал руку, чтобы постучать или толкнуть дверь и зайти без предупреждения, как обычно привык делать. Так и не определившись, он бессильно опустил руку. Безвыходная ситуация бесила его, а на раскрасневшемся от напряжения лице блуждала беспомощная улыбка. Таким красным и тупо улыбающимся застал гауляйтора штандартенфюрер, неожиданно распахнув дверь.

– О, Тарасо Михайлович, очень рад. Чем обязан визиту столь высокого гостя? – Штольц, сделав шаг в сторону, пригласил гауляйтера в кабинет.

Как Банный ненавидел эту его вежливую трескотню, за которой плещется океан змеиного яда! С каким бы удовольствием Тарас растер кулаком эту хитрую ухмылку. «И имя же мое, паскуда, произносит как у нас на незалежной. Специально, наверное, чтобы лишний раз подчеркнуть, что он червь книжный, а я быдло безграмотное». В его кабинете, покрашенном светлой краской для экономии электричества, не было ничего примечательного. Стол, на котором лежал экземпляр книги Адольфа Гитлера и еще какого-то немца, какого Банный разглядеть не успел. Придраться было абсолютно не к чему, и гауляйтер лишний раз сделал в мыслях пометочку об очередном проигрыше в их со Штольцем заочном соревновании. Собрав остатки сдержанности, Банный произнес:

– Я к вам по делу, Георгий Иванович.

– Слушаю вас, Тарас Михайлович. Вы же знаете, я всегда очень рад помочь вам.

«Да, рад он, как же, спит и видит, чтобы подойти к тюремной камере и посмотреть на мою разбитую морду». Мысли эти мешали Банному настроиться, поэтому, чтобы оформить следующую фразу, ему потребовалось некоторое время, и Тарас был уверен, что Штольц прекрасно все понимает и глубоко в душе смеется над потугами собеседника.

– У нас тут пропали два человека со станции, брат с сестрой, Гордеевы. И мне сообщили, что девушку увел ваш сотрудник. Вы понимаете – это мой долг…

– Конечно, понимаю, уважаемый гауляйтер. Но насколько я знаю, станция Пушкинская не в вашей юрисдикции, а герра Вольфа… – Штольц многозначительно замолчал и, выдержав паузу, в которой Банный покраснел еще больше, приобретая оттенок созревшего баклажана, продолжил: – Можете успокоиться, девушка Катарина Гордеева проходит на данный момент проверку для зачисления в штат наших сотрудников. Между прочим, она выходит замуж за нашего обер-офицера. А что касается ее брата – Сергей Гордеев выполняет важное задание за пределами Рейха, содержание которого я, по понятным причинам, вам рассказать не могу. Вы удовлетворены?

– Вполне…

«Врет ведь… чувствую, что врет. Ну, ничего… я подожду. Я злой, и память у меня хорошая».

– У вас все? Может, что-нибудь еще? Может, все-таки зайдете?

– Нет, пожалуй, это все. Ситуация разрешилась. А то я волновался в связи с инцидентом в туннеле. Вы же слышали?.. Как вы думаете, может, это вояки с Полиса что-то новенькое нам преподнесли?

– Да, я в курсе. Жуткая история. Не думаю, что это Полис, но на всякий случай распорядился закрыть перегон, до выяснения обстоятельств. Вы же не против? – Штольц снова улыбнулся. Он понимал, что Банный пытается осторожно прощупать информацию, но пока действует наугад, пытаясь хоть что-нибудь зацепить в «мутной воде».

Натянутость ситуации разрядил вестовой. Появившись, словно чертик из табакерки, в открытой двери, своим «Хайль» он прервал затянувшуюся паузу. Вручив обоим офицерам пакеты, снова отдал воинское приветствие и так же молниеносно испарился. Не тратя время на формальности, Георгий Иванович первым вскрыл свой пакет и глубокомысленно произнес:

– Экстренное совещание через полчаса в рейхсканцелярии, собирает сам фюрер. Видимо, что-то экстраординарное. Полагаю, у вас то же самое?

Банный медленно вскрыл пакет. Прочтя текст, он растерянно кивнул.

– Значит, не прощаюсь, встретимся на Чеховской. – С улыбкой произнес штандартенфюрер и вышел из своего кабинета, как бы приглашая гауляйтера следовать за собой.

Не разобравшись в каракулях Старика, майор Иванов отметил себе на будущее посоветоваться со знающими людьми. Туннели и служебные помещения возле Полиса он и сам обошел из конца в конец, но вот к самому черту в задницу залезал все-таки не каждый кшатрий. Был определенный риск вернуться оттуда в таком вот изжеванном виде, как инструктор… А время уходило, и требовалось срочно принять какое-то решение! Рискованное… Но обстоятельства не терпели промедления. Нужен связной, с легендой, и тут варианта лучше, чем доброволец, пришедший в Рейх с печатной агиткой в руках, пока что не находилось. Кшатрии не годились… Не было под рукой сейчас и профессионального шпиона. Придется импровизировать.

Старик закончил свои уроки и покуривал на задней парте, наблюдая, как дежурные в качестве дополнительной физподготовки оттирают «доску».

– Опять явился, майор? – сверкнул глазом инструктор.

– Являются, говорят, только святые… А я к тебе, скорее, как черт за душой пришел. Молодой и невинной, желательно. А если серьезно, то срочно нужен парень с мозгами и стальными нервами. Имеется такой?

– Ну, если подумать, по сусекам поскрести… Может, найдется толковый Колобок.

– И мне это… Только парень славянской внешности годится, – уже терял терпение Иванов.

Старик присвистнул. Курсанты у доски приняли это за сигнал удвоить усердие и из последних сил заскребли кирпичные письмена на стене.

– Интересное задание вырисовывается! Ты под кого его подкладывать-то собрался? Надеюсь, хоть на вкус бабы, а не мужика подлаживаешься, как, майор?

– Тьфу! Да не в том смысле!

– Тихо ты, паникер, испорченный на всю ориентацию! Понял я тебя. В Рейх нужен парень… Так бы сразу и сказал. Литвинов! Поди-ка сюда, брат-славянин, посмотрим на тебя как следует.

Дежурный по классу подошел поближе. Иванову стало не по себе, паренек показался чем-то похожим на Юрия Гагарина, смущенно и обаятельно улыбался, поглядывая на татуировку кшатрия, видно, желая заполучить такую же со временем. Если справится… Если жив останется – обязательно, дал себе мысленно обещание майор.

– Вот прошу любить и не жаловаться: Игорь Литвинов. Русский. Вроде бы… Нервы стальные, яйца бронзовые, башка чугунная. – Парень еще больше смутился от характеристики наставника, хоть и привык к специфическому юмору. – В смысле, если уж я в нее знания вбивал с трудом, то тебе его и на задании не испортят. Хочешь на задание, Игорь? По глазам вижу, хочет…

Курсант недоверчиво взглянул на майора Иванова, догадываясь уже, что сотрудник разведуправления зачастил в школу не из пустого любопытства. И обещанное задание окажется непременно трудным! Парень снова улыбнулся, даже не сознавая, насколько это вызывает доверие. Кшатрий выругался про себя, поскольку немногих разведчиков удавалось обучить этому приему, а тут явно природный дар располагать к себе. Этот Литвинов нравился все больше и больше.

– Вот так и продолжай! – одобрительно кивнул Старик. – Улыбайся и молчи, за умного сойдешь. Или за дурачка. А что именно от тебя сейчас требуется, тебе товарищ майор объяснит.