Глава 4
Нацистская штучка

Вспышка ослепила его. Парень зажмурился, но продолжал видеть, как его преследователь визжит от страха, отбиваясь от чего-то, как сгустился вокруг фашиста густо-лиловый цвет, потемнел до фиолетового, чернильный сгусток скоро рассеялся, но человека там уже не было. Как он мог видеть сквозь веки – не знал. И тут его осенило. У него нет век. Нет век, нет рук, ног, головы – ничего нет, но он сам есть. Вот он, тут!.. Где тут?

Он почувствовал, как его тело исчезло, растворилось до атомов и превратилось в поток частиц. Это была уже не материя, а лишь сознание, из которого та же непостижимая сила, разрушившая его тело, создала нечто новое. Казалось, что он на беспредельно короткий миг и одновременно бесконечно надолго стал частью чего-то огромного, включающего в себя все мироздания, естества, частью могучей силы Бытия, силы, присущей каждой даже самой мельчайшей частице Вселенной.

Теперь Сергей почувствовал, что кто-то смотрит на него самого. Смотрит издалека и в то же время разглядывая в упор. Множество любопытных глаз наблюдают за ним, но не видно ни одного! Кто-то, спрятавшись за туманом, просвечивал его насквозь, разглядывал со всех сторон, обнажая душу, читал мысли, как будто перелистывая страницы его памяти. В обратном порядке… Теперь еще раз, словно перечитывая интересный момент, потом снова назад, назад, назад… «Сергей?.. Знакомое слово». Родное, но что оно обозначает, парень уже не мог вспомнить. Он уже не помнил себя самого, но кто-то добирался до дна его памяти. Словно мокрой тряпкой стирая со стола ненужные крошки, оставляя только саму суть. Ничто не могло сравниться с этим ощущением: у него не осталось никаких тайн, никаких! Хоть бы и ему рассказали… Что это? Он попал на Страшный Суд? Так это происходит? Или все намного проще? Невиданное явление просто парализовало разум. Он уже не хотел думать, ничего не осталось, кроме ощущений: он смотрел на радужные переливы красок и полностью поддался их гипнозу. Только один образ оставался в голове: «Катя». Нет, еще цифры: «545». Что же они обозначали? Не так давно для него это что-то значило. Что-то очень важное. Недавно… или бесконечно давно. Он уже не мог отделить даже для себя, что и когда произошло в его жизни и что важно, а что второстепенно.

Его окружала пустота, не представляемая человеческим разумом бесконечность… Ее нельзя было увидеть, и не было у нее границ, он это как-то знал, хоть и не находилось этому знанию никакого объяснения… Сделал шаг, но ног не чувствовал. Как же тогда можно было двигаться? Не повернуть головы, не моргнуть. Не ощущая себя, он почему-то перемещался. В пространстве? Или он стоит на месте, бестелесный призрак, уменьшившийся до одной точки, а пустота вокруг движется? Непрозрачная, как туман, красиво переливающийся разными цветами. Она… Большинство слов, которыми он пытался назвать. Это, были женского рода. Пусть будет Она. Пустота. Изменчивая. Красивая…

В кабинете ждал сюрприз. Записка от рейхсфюрера, канцлера Рейха Константина Сергеевича Ширшова с приглашением своего старого друга Штольца в допросную. «Что еще придумал этот неугомонный? Опять какая-то нацистская изюминка?» Но отказаться Штольц не мог. Не принято было в Рейхе пренебрегать дружбой второго человека в государстве, да еще и с таким трудом завоеванным доверием. Слишком долго подбирался к Ширшову. Слишком долго добивался от него этого доверия. Этот человек нужен был резиденту с того момента, как заработала агитационная типография, которой тот заведовал. Агитки были очень опасным оружием. Намного опасней, чем патроны или пулеметы. Этого он, как профессиональный разведчик не мог не понимать, поэтому так дорожил «дружбой» рейхсканцлера. Время до прихода Федора с Катей еще оставалось, поэтому Георгий Иванович закрыл дверь и быстрой походкой направился в сторону Тверской.

«Нацистская штучка» оказалась интереснее и удивительнее, чем мог предположить даже и один из ведущих аналитиков Рейха! Вместо привычного крепкого бритоголового молодца с измазанными кровью кулаками и его жертвы посреди комнаты сидели друг напротив друга миниатюрная девушка и перепуганный постовой из туннеля. Он уже осознал, что бить его не будут, и немного расслабился. Девушка улыбалась и задавала вопросы тихим приятным голосом, поглаживала по руке допрашиваемого и смотрела прямо ему в глаза, ни на секунду не отводя взгляда.

Штольц тоже поддержал эту игру в гляделки, вопросительно просигнализировав бровями Ширшову. Тот, усмехаясь в усы, молча поднес палец к губам и следил за беседой с самым довольным видом. Допрос больше напоминал романтическую встречу влюбленных. Постовой перестал заикаться и даже начал отвечать на мягкое рукопожатие. Это девушке вовсе не понравилось, и она, вежливо поблагодарив его за откровенный разговор, стряхнула со своих рук чересчур осмелевшие лапы, вытянулась в струнку перед начальством и доложила, что объект говорит правду, даже если она покажется остальным каким-то безумным бредом. «По крайней мере, все, что он рассказал, он считает правдой». Ширшов, поразмыслив, распорядился вернуть парня в камеру для наилучшего освежения памяти и скомандовал привести следующего. А пока решил познакомить Штольца с этой интригующей барышней в форме, но без знаков различия. Рейхсфюрер был исключительно вежлив, когда этого хотел, и не забыл, что представлять следует мужчину даме, а не наоборот, несмотря ни на какие чины и звания.

– Георгий Иванович Штольц, на случай, если вы еще не встречались… А это Елизавета Мурашова, наша новая сотрудница, подающая большие надежды.

– Приятно познакомиться, Лизхен, – сдержанно кивнул штандартенфюрер, отметив, что девушку приятно удивило собственное имя, произнесенное на немецкий манер.

«Хорошенькая… Хорошенькая дрянь! Такую девушку не обезвредить комплиментами и ласковым словом – это профессионал двадцать четыре часа в сутки, как и он сам». Штольц уже три часа присутствовал на допросе. «Для чего Ширшов позвал его? Опять проверка? Не устал ли он сам от этих проверок? Или просто хочет поделиться впечатлениями от нового приобретения? Детектор лжи в виде человека. Интересно, а как она это делает? Физогномика?»

Георгий Иванович внимательно присмотрелся к действиям девушки. Сидит, внимательно рассматривая допрашиваемого, но смотрит скорее внутрь себя, чем на испытуемого. Штольц подумал, что не хотел бы сейчас сидеть напротив этого детектора лжи. Нет – это что-то другое… Чуждое… Хорошо, что десять лет назад Лизхен не было… точнее ее не было у Ширшова, иначе проверку на лояльность он бы не прошел. Штольц еле подавил желание отодвинуться от девушки подальше. Но сильно отдаляться не стоило, иначе Лиза решит, что он чего-то боится. Все-таки смотреть на нее было приятно, почему бы не получить хоть эстетическое удовольствие? Девушки Четвертого рейха Георгию Ивановичу не нравились, в них не хватало чего-то… Или, наоборот, было что-то лишнее, неприемлемое. Женщина и нацизм оказались несовместимы в его понятии, совместив их, Штольц вывел для себя понятие «фрау», обозначив им сразу всех, несмотря на возраст и внешние данные. К фрау его вовсе не тянуло. Да и постоянная настороженность забирала все силы.

Рейхсфюрер был доволен результатом теста. Он то и дело поглядывал на штандартенфюрера, и во взгляде его читалась нескрываемая радость ребенка, получившего желанную игрушку. В итоге и второго испытуемого отправили на Тверскую к Максу Вайзеру для продолжения допроса с пристрастием. Объект уже был не интересен рейхсканцлеру. Пускай с ним разбирается служба безопасности. Главное сделано. Штольц одобрительно улыбнулся «другу», разделяя его радость.

– Поздравляю вас, герр канцлер. Хорошее приобретение.

– Да, Георгий, какая экономия времени! И никаких растрат людских ресурсов. Не надо восстанавливать испытуемого после допроса… я даже не ожидал, что физиогномистка так сильна. – Он улыбнулся девушке: – Лизхен, вы свободны.

Штольц не стал разочаровывать Ширшова, что эти способности так же далеки от физиогномики, как и сам Георгий Иванович от идей национал-социализма. Жаль, что он не обладает способностями Лизы, а то попробовал бы выяснить – как она это делает.

Ну, и где этого оболтуса носит? Старший брат, называется. Хуже маленького ребенка. Сам сказал: я на часок, а ты стол накрывай, приду, поообедаем. А вид напустил, как будто мир спасает. Ну, накрыла – и где он? Два часа уже прошло.

Девушка подвинула кастрюлю с похлебкой чуть ближе к центру стола, как будто это место предпочтительней, чем какое-либо другое для скорейшего возвращения брата домой, и скептически оценила убранство стола. Грибной суп, две железные миски и две алюминиевые ложки.

– Да-а, не на приеме у английской королевы. – Катерина вспомнила потерявший лоск глянцевый журнал, который она листала у подруги. Почему-то больше всего ее впечатлили не разодетые, ухоженные девицы, а стол, накрытый серебряной и золотой посудой с блюдами, о которых она даже и не слышала, да и прочитать не смогла. Вот что такое лоб-сте-ры? При упоминании этого названия представился почему-то страшный лобастый мутант, которым пугали детишек на станции, а никак не еда. Нет, что греха таить, наряды на женщинах тоже производили сильное впечатление. Особенно удивляло, как они любили ходить раздетыми, по поводу и без него. Представить себе, что она будет ходить по станции в столь открытом платье… Катя даже поежилась, представив, как это холодно, неудобно, да и просто стыдно.

Мысли ее прервали два голоса, приближающихся к палатке. Незнакомый мужской голос произнес: «Катарина Гордеева». После чего полог откинулся, и в палатку заглянул довольно симпатичный голубоглазый парень в форме обер-лейтенанта. Он строго посмотрел на девушку, сидевшую на корточках перед ящиком, служившим ей столом.

– Катарина Гордеева, – в его уверенном голосе звучало скорее утверждение, нежели вопрос. – Вам надо пройти со мной.

Сердце девушки екнуло: «С Сергеем что-то случилось? Вот как чувствовала, куда же ты, братец мой, влез?»

– Пойдемте со мной, вам все объяснят, – офицер был вежлив, но за сухими служебными фразами не скрывался его интерес к девушке.

Катя торопливо засобиралась. Накрыв кастрюлю крышкой, она убрала ее подальше. Окинув последний раз взглядом какой-никакой, а дом, девушка всхлипнула. Почему-то у нее было такое чувство, что сюда она больше не вернется. Она поднялась с колен, легким движением стряхнула с юбки невидимые пылинки, расправив подол простенького платья, и уверенно вышла из палатки.

В свои семнадцать с небольшим лет Катя была весьма привлекательной девушкой. Большие темные глаза ярко контрастировали с ее бледным, не знающим загара лицом, и обрамляли всю эту прелесть густые каштановые волосы. В отличие от своего брата, который был старше ее на пять лет, родилась она уже в метро. Дети рано осиротели: когда Кате было около шести лет, умерла от рака мать, а через год пропал отец, и воспитание сестры взял на себя брат-подросток. Понятно, что Катя очень любила своего несуразного родственника и многое ему прощала. Если бы не он, что бы сейчас с ней было – страшно подумать. Да что тут думать, не было бы ее сейчас. Брату рано пришлось повзрослеть, взвалив на свои хрупкие плечи непосильный груз. Катя это понимала и была ему за это безгранично благодарна.

Погруженная в тягостные мысли, она шла рядом с обер-лейтенантом в переход на Чеховскую, не замечая, что офицер уже, наверное, целую минуту не отрывает от нее взгляда. Девушка ничего не замечала. Не обратила внимания и на то, что, как только они с обер-лейтенантом дошли до ступенек перехода, спускавшихся к Чеховской, комендант жилого сектора, проводив их равнодушным взглядом, быстрым шагом направился в другой переход – на станцию Тверская.

– Нам сюда. – Они остановились возле двери серо-стального цвета, на которой значилось: «Аналитический отдел». После чего адъютант, приоткрыв ее, доложил: – Господин штандартенфюрер, задержанная Гордеева доставлена.

Невысокий светловолосый офицер с колючими проницательными глазами, посмотрев на входящих, кивнул и тихим, располагающим к себе голосом произнес:

– Проходите, Катя, присаживайтесь. – С этими словами он встал и услужливо пододвинул девушке стул, после чего, обращаясь к помощнику, сказал: – Вот вечно ты события торопишь, не задержанная, а приглашенная… пока.

Девушка от этих слов побледнела еще больше. Глядя на мужчин огромными полными слез глазами, она вот-вот уже собралась разрыдаться, но собрав остатки выдержки, спросила.

– Это из-за Сергея я здесь? Что с ним, где он?

– А почему вы решили, что тут из-за брата? – Штольц сел за свой стол напротив Катерины.

– Потому что он должен был час назад вернуться… обещал мне… А его нет. А тут вы приходите. И потом, я о вас ничего не знаю, а вы вот обо мне все знаете, значит, осведомлялись и не просто так… наверное. – После столь глубокомысленных заключений девушка гордо вскинула голову и посмотрела на офицеров.

– Ну, это не показатель. Это моя работа – все про всех знать. – Георгий Иванович с хитрым прищуром глянул на Шматкова, мол, учись, девчонка только из люльки вылезла, а уже тебе фору может дать по анализу ситуации. Это у них, видимо, семейное, что «котелок» хорошо варит. – Знаешь что, Федя, принеси-ка нам чайку.

Адъютант открыл, было, рот, чтобы очередной раз возмутиться упоминанию его имени, да еще и при посторонних, но, посмотрев на девушку, покраснел, кивнул и скрылся за дверью.

– А пока он там бродит, мы поговорим. Девушка вы, я вижу, сообразительная, поэтому скрывать я от вас ничего не буду. Вы видели при входе табличку? – Катя, молча, кивнула. – Так вот, сударыня, вы находитесь в отделе разведки, а брат ваш, Сергей Гордеев, работал на меня. Выполнял всякие поручения, негласно, так сказать. Где-то с час назад, как вы правильно заметили, он пропал при загадочных обстоятельствах…

– Как пропал? Погиб?!! – огромные глаза Кати, хотя казалось, что это просто невозможно, распахнулись еще шире.

– Нет, тела мы не нашли, – задумчиво произнес Штольц. – Поэтому более точное слово «пропал». Так вот вопрос: что вы знаете по этому поводу и вообще о делах брата? Подумайте, я вас не тороплю, от вашего ответа будет зависеть ваша дальнейшая судьба.

После минутной паузы Катя произнесла:

– Да нечего мне думать. Сергей всегда говорил мне, что подрабатывает. Приносил иногда патроны или сразу еду. Теперь я понимаю, где он это брал, больно уж дефицитный был товар. Но чем он занимался я, до этого момента, не знала, а он отшучивался вечно… или отмалчивался, ну, я и не лезла. Я понимаю, что, может быть, мне нельзя рассказывать, но, что с ним? Может, сходить туда, разузнать?

– Ой, Катенька, кабы я знал… – Георгий Иванович задумался.

«А девчонка права. Ведь, это чертово место стало более активным. Раньше ну померещится там кому чего… Но так, чтобы кто-то явно исчез, – не было этого. И что-то мне подсказывает, что в этом явном оживлении виноваты мы – люди. Правильно, что я закрыл перегон. Мало ли кто туда сунется, кроме того, что это небезопасно, так и следы могут от Сергея остаться, улики какие… только этого сейчас мне и не хватало. Катерину надо прятать, если она вернется в свою палатку, служба безопасности сразу возьмет ее в оборот. Уже сейчас, наверное, кто-то бежит к ним в комнатушку доложить, что девчонку разведка забрала. Надо им придумать достоверный ответ, чтобы они успокоились и лишних вопросов не задавали».

– Знаешь, что, красавица? Как видишь, я остался без помощника… – Фразу прервал Федор, без стука, спиной вперед зашедший в помещение. Развернувшись, он продемонстрировал всем горячий чайник, но, оценив напряженные лица, разочарованно произнес:

– Я так понимаю, с чаем я опоздал?

– Нет, как раз вовремя. Вот, обер-лейтенант, познакомься с новым внештатным сотрудником нашего отдела – Катарина Гордеева. – Штольц широким жестом указал на сидевшую напротив него девушку. Катя серьезно посмотрела на мужчин и, осознавая, что так будет, наверное, лучше всего, соглашаясь, кивнула.

– Ну, я как бы знаком, – стушевался Федор и опять неожиданно покраснел.

– В этом качестве, ты ее еще не знаешь. – Георгий Иванович широко улыбнулся и обратился к Кате: – С этого момента ты под покровительством нашего отдела и моим лично. Палатку твою мы снимем. Жить будешь… да хотя бы у Федора. Как, приютишь молодого сотрудника, сам ведь все равно в отделе целыми сутками пропадаешь?

Такое ощущение, что от адъютанта можно было прикуривать. Он кидал взгляды то на Катю, то на шефа и постоянно пытался пристроить куда-то мешающий ему горячий чайник, отчего тот описывал вокруг парня сложную траекторию, оставляя за собой след из пара, словно это была не кухонная утварь, а реактивный самолет с инверсионным следом. В конце концов, не зная, куда лучше деть посуду, он поставил его прямо на пол перед собой и осипшим от волнения голосом, но с каким-то наигранным равнодушием произнес:

– А че, пусть живет, не жалко.

– Этого недостаточно.

Федор стушевался.

– В каком смысле?

– Екатерина, вам сколько лет?

– Семнадцать… уже.

– Вот. А вы знаете, что по законам нашего государства все женщины, достигшие семнадцатилетнего возраста, не находящиеся на иждивении у родственников, обязаны выйти замуж или поступить в статус солдатских жен. Вы хотите в солдатские жены?

Катя зарделась, как майская роза.

– Нет, не хочу.

Штольц надвинулся на девушку через стол и пристально посмотрел ей в глаза.

– Беда в том, Катенька, что судьба солдатской жены покажется вам за счастье, если мы вас не защитим. Брат ваш пропал при невыясненных обстоятельствах, и мало того, что вы потеряли опекуна, так еще этим занялась служба безопасности. Вас ждут застенки Тверской, по меньшей мере, до выяснения всех сомнительных обстоятельств. А там вас будет иметь любой надсмотрщик, пока не превратитесь в безвольную куклу, а потом, скорее всего, если вы выживете, вас отдадут в публичный дом. Вот такая картинка.

Глаза Кати расширились от ужаса.

– Так я же ничего не сделала!!! – почти прокричала она.

Штольц развел руками, как бы извиняясь за законы общества, в котором они проживают.

– Вот поэтому я вам предлагаю очень неплохую партию. Офицера Рейха. Молодого, в меру симпатичного балбеса. Вы же понимаете, что я не могу вас поселить к нему в палатку без веского основания.

Катя открыла было рот, но штандартенфюрер ее перебил:

– Разумеется, я не настаиваю, чтобы брак был натуральный. Мне достаточно и фиктивного, но думаю, в этом вы и сами без меня, старика, разберетесь.

– А… – Она кокетливо покосилась на «жениха». – Согласен?

Штольц улыбнулся. «Вот чертовка, маленькая, а как глазками стреляет. Нет, спекся Федя, не устоит его защита».

– Обер-лейтенант Шмольке, вы согласны?

Федор совсем стушевался. Он никак не ожидал, что его жизнь так круто даст зигзаг.

– Ну, если надо…

– Ты, Федя, не юли. Прямо давай ответ. Офицер СС обязан иметь безупречный моральный облик, а меня твое неопределенное семейное положение давно напрягает. Хочешь, чтобы тебя рейхсканцлер поуговаривал привести свой статус в надлежащее для национал-социалиста состояние?

– Чего сразу рейхсфюрер? Согласен я, согласен. Делать ему больше нечего, только…

Что «только» Георгий Иванович не дослушал.

– Ну, вот и славненько. У нас товар, у нас же, как говорится, и купец. Все очень удачно получилось, – он потер руки, словно провернул только что хорошую сделку. – Теперь быстренько бегите к гауляйтеру Вольфу на Пушкинскую и оформляйте соответственным образом свои отношения, а там, Катерина, можете переезжать в палатку Федора.

Шматков был настолько обескуражен, что, пропустив мимо ушей свое имя, растерянно вышел вслед за Катей из кабинета, так и оставив горячий чайник на полу.

Штольцу многое приходилось делать во имя работы, но был ли он вправе решать подобные вопросы? Впрочем, как он и сказал, молодые люди разберутся сами. А Катерину после потери кормильца будет вынужден взять на попечение Рейх, и тут не церемонятся с девушками. Конечно, публичным домом он Катерину, скорее, пугал, но по распоряжению руководства ее выдадут замуж принудительно. И не факт, что за хорошего парня. Неженатых офицеров хватало, и всех нужно чем-то премировать да и обеспечить сохранение правильного генофонда. Накатила волна омерзения, редко с опытным разведчиком это случалось, но к некоторым вещам невозможно привыкнуть никогда. Можно притерпеться к смерти, убийствам, пыткам, но не к подобному цинизму и обращению с людьми, как с племенным скотом. Даже с людьми «чистой» расы. Рейх – бездушная машина, работающая четко и отлаженно, механизм. В этом его огромная сила. Но и в этом его слабость. Ведь каждый механизм можно разобрать до винтика, узнать, как он устроен, определить места, где конструкция наиболее уязвима. Годы и годы он изучал эти шестеренки и валы, то ускоряя их вращение, то замедляя, докладывая центру о своих результатах. И оставался здесь, потому что ни один агент не смог бы достигнуть тех же успехов. Только немец Штольц сумел проникнуть так глубоко в систему, он, агент Ментор, стал для центра незаменимым. Сожалел ли он об этом? Георгий Иванович порой и сам не мог ответить на этот вопрос. Одно знал точно: винтиком в механизме он не стал! Еще не стал. Пусть даже сумел убедить в этом недоверчивого рейхсфюрера, вжился в роль, но продолжал играть. Наверное, единственный профессиональный актер в этом любительском театре русских недогерманцев.