Удачный розыск
Вспоминаю это старое дело исключительно потому, что я сделал первоначальный розыск и дознался до истинного преступника исключительно путем логического вывода и соображений и долгое время считал это дело самым блестящим в моей практике.
* * *
13 июня 1859 года на Выборгском шоссе был найден труп с признаками насильственной смерти. А следом за этим, в ночь с 13-го на 14 июня на даче купца Х-ра, подле самой заставы, через открытое окно неизвестно кем была похищена разная одежда: два летних мужских пальто, брюки, полусапожки, шляпа, зонтик и дамское серое пальто.
Граф Шувалов поручил мне расследовать оба эти дела. Я тотчас отправился на место преступлений. Сначала — к убитому. По Выборгской дороге, совсем недалеко от Петербурга, сейчас же у канавки еще лежал труп убитого. Человек лежал на боку, голова его была проломлена, среди сгустков крови виднелся мозг и торчали черепные кости. Он был без сапог, в красном шарфе и серой чуйке поверх жилета со стеклянными пуговицами. По виду это был типичный чухонец.
Я стал производить внимательный осмотр. Шагах в пяти от края дороги на камне я увидел несомненные следы крови. Черная полоса тянулась до того места, где лежал труп. На дне канавки я нашел топор, на обухе которого вместе с кровью приклеился пук волос, а подле камня — дешевую трубку.
После этих находок мне ясно представилась картина убийства. Чухонец мирно сидел на камне и, быть может, курил трубку, когда к нему подкрался убийца и нанес ему смертельные удары… Своим или его топором. Вероятно, его, потому что иначе убийца унес бы его с собой, дорожа все-таки вещью и побоясь улики.
* * *
После этого я отправился на дачу Х-ра. Это была богатая дача с огромным садом, совсем рядом с Выборгской заставой. На дорогу выходил сад, окруженный невысоким забором. Вдоль него тянулась дорожка к крыльцу дачи, выстроенной в глубине сада и выходившей одним боком во двор.
Я вошел в дом и позвал хозяев. Хозяевами оказались толстый немец и молодая тоненькая немка.
— А, это вы! — заговорил тотчас немец, вынимая изо рта сигару. — Ошень рад! Находите наш вещи!
— О да! — пропела и его жена. — Найдите наши вещи!
— Приложу все усилия, — отвечал я. — Будьте добры показать мне теперь, откуда была произведена кража.
— Просим, пожалста! — сказал немец. — Тут, сюда!
Я прошел следом за ними в большую комнату с верандой, выходившей в сад.
— Вот, — объяснил немец, — здесь лежал мое пальто и ее пальто, и ее зонтик, короший с кружевом зонтик, а тут, — он открыл дверь в маленькую комнату, ведшую в спальню, и показал на диван, — лежал мой теплый пальто и были ее сапожки и мои… Понимаете? — он подмигнул мне и показал на брюки, а его немка стыдливо потупилась.
— И все украл! Сто рублей! Больше! Ее пальто стоил мне шестьдесят рублей, и она носиль его только три года.
— Вы не можете ни на кого указать?
— Нет! У нас честный служанка, честный дворник! Вор входил в окошко. Сюда.
Он снова вернулся в большую комнату и указал на окошко. Я выглянул из окна. Оно было аршина на два от земли, но доступ к нему облегчался настилкой веранды, которая подходила под самое окошко.
Я перекинул ноги и очутился на веранде. Затем спустился в сад и тщательно осмотрел его, причем со мной оказались и хозяева, и дворник, и старая немка-служанка. Мои поиски сразу же увенчались успехом. У самого забора, под кустами, я нашел брошенную солдатскую шинель. Я ее тотчас обыскал и за обшлагом рукава обнаружил бумагу.
Это был паспорт на имя финляндского уроженца Израеля Кейтонена. Больше не нашел ничего, но этого для меня было достаточно. Я попросил подробно описать мне украденные вещи, потом распрощался с немцами, сказал, что тотчас извещу их, как только найду вещи, и отправился назад, к убитому, которого по моему указанию перевезли в Красное Село.
Приехав туда, я зашел по очереди во все кабаки и постоялые дворы, спрашивая, не видал ли кто Кейтонена.
— Третьего дня он у меня работал, — сказал мне наконец один из зажиточных крестьян. — Дрова колол. А тебе на что?
— А вот сейчас узнаешь, — ответил я ему и повел его к трупу.
Крестьянин тотчас признал в убитом Кейтонена. Первый шаг был сделан — личность убитого выяснена. Я поехал домой.
Солдатская шинель, и в рукаве ее паспорт убитого. Несомненно, хозяин этой шинели овладел паспортом убитого, а следовательно, он и совершил убийство. Эта шинель очутилась в саду ограбленной дачи. Несомненно, тот же человек совершил и кражу. Кем же он может быть? Ясно как день, что он солдат, и солдат беглый, которому форменная шинель только обуза.
* * *
Исходя из этих соображений, я начал свои поиски со справок во всех войсковых частях, находящихся в этом районе, и в тюрьмах. На другой день я получил сообщение, что в ночь на двенадцатое число из этапной тюрьмы бежал арестант, рядовой Вологодского пехотного полка Григорий Иванов.
Я немедленно отправился в Красносельскую тюрьму и получил сведения об этом Иванове. Для меня уже не было сомнения, что это он и убийца, и вор.
Оказалось, что ранее он был задержан как вор и дезертир и до того, как его перевели в эту тюрьму, содержался в Петербургском тюремном замке под именем временно отпускного рядового Несвижского полка Силы Федотова.
В тот же день я был в тюремном замке, где меня отлично знали все служащие и многие из арестантов.
— С чем пришли? О ком справляться? — радушно спросил меня смотритель.
Я объяснил.
— А, этот гусь! Весьма возможно, что он. Чистый разбойник. Поймали его на краже, он сказался Силой Федотовым. Мы уже хотели его в Варшаву гнать, да один арестант признал в нем Иванова. Решили гнать в Вологду, а он, оказывается, из тюрьмы бежал.
В наш разговор вмешался один из помощников смотрителя.
— Он, ваше благородие, кажись, вчера сюда приходил. Показалось мне так.
Смотритель даже руками развел.
— Врешь ты! Не может быть такого наглеца.
— Я и сам так подумал, а то бы схватил. И был в штатском.
— А с кем виделся? — спросил я.
— С Федькой Коноваловым. Ему через пять дней выпуск.
Я кивнул головой.
— Отлично! А не можешь ли ты, братец, припомнить, как он был одет?
— В штатском, — ответил помощник, — спинжак это коричневый и брюки словно голубые и в белых полосках.
— Он! — невольно воскликнул я, вспомнив описание брюк, украденных у немца. Я обратился к смотрителю.
— Будьте добры теперь показать мне Коновалова, но так, чтобы он этого не видел.
— Ничего нет легче, — ответил смотритель и обратился к помощнику: — Петрусенко, приведи сюда Коновалова!
— Слушаю-с! — сказал помощник и вышел.
— А вы, Иван Дмитриевич, — обратился ко мне смотритель, — идите сюда и смотрите в окошечко.
Он открыл дверь с крохотным окошком и ввел меня в маленькую комнатку. Находясь в ней, я через окошко свободно видел весь кабинет смотрителя.
— Отлично! — сказал я.
Смотритель закрыл дверь. Я расположился у окошка. Через минуту вошел Петрусенко с арестантом.
Смотритель стал говорить с ним о работе в мастерской и о каком-то заказе, а я внимательно изучал лицо и фигуру Коновалова.
Невысокого роста, приземистый, плечистый, он производил впечатление простоватого парня, и только голова его, рыжая и огромная, являлась как бы отличительным признаком.
Смотритель отпустил его, я вышел.
— Ну, что? Довольны?
— Не совсем, — отвечал я. — Мне надо будет его посмотреть, когда вы его выпустите уже без арестантской куртки.
— Ничего не может быть легче, — любезно ответил смотритель. — Приходите сюда в девять часов утра двадцатого числа и увидите.
Я поблагодарил его и ушел.
* * *
План мой был таков: неотступно следить за этим Коноваловым на свободе и через него найти Иванова. Если Иванов был у него в тюрьме, зная, что тот скоро выйдет на волю, то, несомненно, с какими-нибудь планами, и, несомненно. Коновалов, выпущенный на свободу, в первый же день встретится с ним. А приметы Иванова, кроме этих синих брюк с белыми полосками, я узнал от смотрителей обеих тюрем, где он сидел.
По их описаниям, это был человек среднего роста, худощавый, с маленькой головой, черненькими усиками и большим носом. Положим, с такими приметами можно встретить в течение получаса полсотни людей, но знакомство с Коноваловым, а также брюки в полоску — это уже что-то.
Я был уверен, что Иванов от меня не уйдет, и позвал к себе на помощь только шустрого Ицку Погилевича, о котором уже упоминал в деле о «душителях».
Объяснив ему все, что он должен делать, двадцатого числа к девяти часам утра я был в тюремном замке. Погилевича я оставил на улице у дверей, а сам прошел к смотрителю и опять укрылся в каморке с окошком.
Коновалов вошел свободно и развязно. На нем были серые брюки и серая рабочая блуза с ременным кушаком. В руках он держал темный картуз и узелок, вероятно, с бельем.
Смотритель поговорил с ним с минуту, потом выдал ему деньги, его заработок, паспорт и отпустил. Тот небрежно кивнул смотрителю, надел картуз и вышел.
Я тотчас выскочил из каморки и хотел бежать за ним, но смотритель добродушно сказал:
— Можете не спешить. Я велел попридержать его, пока не выйдете вы. А теперь, к вашему сведению, могу сказать, что у них на Садовой, в доме де Роберти, нечто вроде притона. Вчера один арестант рассказывал.
Я поблагодарил его, поспешно вышел на улицу и подозвал Погилевича. Мы с ним перешли на другую сторону, и я стал прикуривать у него папиросу.
Через минуту вышел Коновалов. Он внимательно поглядел по сторонам, встряхнулся и быстро пошел по направлению к Никольскому рынку.
— Не упускай его ни на минуту! — сказал я Ицке, указав на Коновалова, и спокойно пошел по своим делам.
* * *
На другой день Ицка явился ко мне, сияя.
— Ну, что? — быстро спросил я его.
— Я все сделал. Они вместе, вдвоем, и в том доме!
— Сразу и встретились?
— Нет, много работы было. Уф, совсем заморил меня!
И начал рассказывать.
— Как он пошел, я за ним. Ноги у него длинные, идет так-то скоро, як конь. Он — в самый двор Никольского рынка. Я за ним… ну а по лестнице идти побоялся, вдруг догадается! Я и остался ждать. Ждал, ждал, думал, уж он прочь убежал, а он идет с каким-то евреем. Потом я узнал — Соломон Пинкус, старыми вещами торгует… Вышли они, Пинкус ему что-то говорит и рукой машет. Я совсем близко подошел и хотел послушать, но они на улицу вышли, и Пинкус только сказал: «Так смотри же!», а тот ответил: «Знаю!» — и разошлись.
Я перебил словоохотливого Ицку, крикнув нетерпеливо:
— Ты мне про Иванова говори! Видел его?
— Ну и как же! — обиделся Ицка.
— Так про это и рассказывай!
Ицка скорчил недовольную рожу и торопливо передал результаты своих наблюдений. Коновалов прошел в портерную на Фонтанке, у Подьяческой, и там встретился с Ивановым, который его поджидал. По описанию внешности, и опять же брюки, это был, несомненно, он. Ицка сел подле них, закрывшись газетой, и подслушал беседу, которую они вели на воровском жаргоне. Судя по тому, что он услышал, они сговаривались совершить грабеж с какими-то Фомкой и Авдюхой. После этого они вышли, заходили еще в кабаки и в пивные и наконец прошли в дом де Роберти, где находятся и сейчас.
— Ну, а если их уже нет? — спросил я.
— Тогда они придут туда снова, — спокойно ответил Ицка.
Я молча согласился с ним и торопливо оделся.
— Ваше благородие! — обратился ко мне Ицка. — Если бы вы дозволили мне выследить их грабеж, мы бы их на месте поймали.
Я отказался.
— И грабежа бы не было!
— Его и не будет, если мы Иванова арестуем.
Ицка грустно вздохнул и поплелся за мной. Я пришел в ближайшую часть и попросил у пристава мне в помощь двух молодцов. Он мне тотчас представил двух здоровенных хожалых.
Я приказал им переодеться в штатское платье и идти с Ицкой, чтобы по моему или его приказу арестовать преступника.
На Садовой, в нескольких шагах от Сенной, находился этот знаменитый в свое время дом де Роберти, кажется, не описанный в «Петербургских трущобах». А между тем это был притон едва ли не чище Вяземского дома. Здесь было десятка два тесных квартир с «угловыми» жильцами, в которых ютились исключительно убийцы, воры и беглые, здесь содержатели квартир занимались скупкой краденого, дворники — укрывательством, и, стыдно сказать, местная полиция имела с жильцов того дома доходные статьи. К воротам этого-то дома я и отправился сторожить свою дичь.
Часа два я бродил без толка, пока наконец Иванов не вышел на улицу. Я узнал его сразу, не увидев даже Коновалова, который шел позади. Узнав же, я зашел ему за спину и окрикнул:
— Иванов!
Он быстро обернулся.
— Ну, тебя-то мне и надо, — сказал я, подавая знак своим молодцам.
Спустя двадцать минут он уже был доставлен в часть, где мы вместе с приставом сняли с него первый допрос.
* * *
Поначалу он упорно называл себя Силой Федотовым и от всего отпирался, но я сумел сбить его, запутать, и он сделал наконец чистосердечное признание.
Все мои предположения оказались совершенно правильными.
В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня он бежал из Красносельской этапной тюрьмы, разобрав забор. За ним погнались, но он успел спрятаться и на заре двинулся в путь.
Близ дороги он увидел чухонца и попросил у него курнуть. Чухонец радушно отдал трубку. Он ее выкурил и возвратил. Чухонец стал ее набивать снова, и тогда беглому солдату явилась мысль убить его. Он поднял топор, лежавший подле чухонца, и хватил его обухом по голове два раза.
Удостоверившись, что чухонец убит, он снял с него сапоги, взял паспорт и пятьдесят копеек, сволок труп в сторонку и зашагал дальше.
Не доходя до заставы, он увидел, что в нижнем этаже дачи открыто окно. Он перелез через забор, снял с себя сапоги и шинель, взял в руки здоровый камень и влез в окошко.
Забрав все, что можно, он надел одно пальто на себя, другое взял в руку и ушел, оставив в саду свое, солдатское. Преступник указал место, куда продал вещи Х-ра.
— И вещи-то дрянь, — окончил он признание, — всего двенадцать рублей выручил.
Я разыскал все вещи и вернул их хозяевам, сказав, что прекрасные его брюки пока носит вор.
— Нишего, — заявил немец, — я велю их вымыть! — и потребовал возвращения брюк.
* * *
Оба преступления были совершены тринадцатого июня, а двадцать третьего я представил все вещи и самого преступника.
Шувалов высказал удивление моим способностям, но я в то время и сам был доволен и гордился этим делом, потому что все розыски были сделаны мной только на основании логически построенных соображений.
