Как-то на одном из очередных докладов чиновник Михайлов заявил:

— Сегодня мной получены от агентуры довольно странные сведения.

Дело в том, что в темных кругах всевозможных аферистов царит какое-то ликование: передаются слухи, будто бы какому-то предприимчивому мошеннику удалось околпачить одного из приставов, разыграв перед ним роль великого князя Иоанна Константиновича.

— Что за чепуха! Какого великого князя? Да наконец, Иоанн Константинович и не великий князь, а князь просто!

— Точного ничего не могу вам доложить, господин начальник. Однако слухи упорны, и я уже приказал разузнать все подробно.

— Да, пожалуйста! Выясните это и немедленно мне доложите.

— Слушаю!

Дня через три Михайлов мне докладывал:

— Мошенник, проделавший эту дерзкую штуку, задержан и оказался известным уже полиции аферистом Александровым, давно лишенным права въезда в столицы. По имеющимся сведениям, прошлое его таково: из вольноопределяющихся, со средним образованием, ловкий, элегантный, с безукоризненными манерами.

— Позовите его ко мне.

К этому времени в Москве действовало обязательное постановление градоначальника, в силу которого прибывающие в нее, но не имеющие на то права подлежат трехмесячному тюремному заключению с заменой в некоторых случаях ареста штрафом в размере трех тысяч рублей.

В кабинет вошел высокий стройный малый, худощавый блондин, несколько напоминающий продолговатым овалом лица князя Иоанна Константиновича.

— Каким образом, Александров, вы опять в Москве?

— Ах, господин начальник, простите меня, ради бога, совершенно случайно, проездом; но я, честное слово, сегодня же намеревался уехать!

— Ну о трех месяцах мы поговорим позже. А что это за мошенничество с приставом? Что это за дерзкое превращение в великого князя?

— Да тут никакого мошенничества не было! Это просто глупая с моей стороны шутка.

— Что и говорить, шутка не из умных! Но извольте подробнейшим образом рассказать, как было дело.

Александров, несмотря на охватившую его тревогу, широко улыбнулся своим воспоминаниям и принялся рассказывать.

— Сижу я как-то на днях кое с кем из приятелей в ресторанчике.

Едим, пьем да жалуемся на судьбу: насчет денег — слабо, впереди никаких перспектив. И принялись мы вспоминать доброе старое время, чуть ли не детство. Вспомнил и я мою службу в конном полку, учения, парады и пр. Заговорили и о высочайших особах, в нем служивших, об их простоте, обходительности и приветливости.

Слово за слово, то да се, и не знаю, как это произошло, но вдруг меня пронзила шальная мысль: «Эх, хорошо бы побывать в положении великого князя хоть день, хоть час!» Я на решения вообще прыток, так было и тут. Живо созрел план в голове, и я принялся приводить его в исполнение. Мне говорили, что пристав Петровско-Разумовской части К. — человек доверчивый, честолюбивый, трепещущий, перед начальством. Остановив свой выбор на нем, я позвонил в часть.

— Это говорит начальник дворцового управления, генерал Маслов, — сказал я, — позовите к телефону пристава К.

Вскоре подошел и пристав.

— Вот что, господин пристав. С вами говорит начальник дворцового управления. Я получил сведения, что великий князь Иоанн Константинович, приехав в Москву, намеревается завтра в два часа дня посетить парк и музей в Петровско-Разумовском. Имейте это в виду и организуйте охрану его высочества, но заметьте, что великий князь соблюдает строжайшее инкогнито, а потому никаких встреч, приветствий и т. д. Одет он будет в статском платье, в синем пиджаке, на голове канотье, тросточка с серебряной ручкой. Его высочество высок, худ, строен. Для большей простоты и неузнаваемости он приедет на паровой конке и выйдет у Соломенной Сторожки, после чего изволит направиться пешком в парк. Для лучшего соблюдения тайны не сообщайте ничего вашему ближайшему начальству, а градоначальника я предупрежу лично.

— Слушаю, ваше превосходительство, все будет исполнено! — послышался ответ пристава, и я отошел от телефона. После этого разговора меня охватила робость: уж не плюнуть ли на это дело?

Но любопытство и озорство взяли верх, и на следующий день ровно в два часа я подъезжал в конке к Соломенной Сторожке. Окинув местность беглым взглядом, я заметил в стороне застывшего на месте пристава в мундире и белых перчатках. Придав себе равнодушно-фривольный вид, я, посвистывая и покручивая тросточкой, направился к парку. На каждом перекрестке, чуть ли не на каждом шагу торчали околоточные и городовые. Они пожирали меня глазами, но, получив, видимо, соответствующий приказ, не козыряли.

Впрочем, был случай, что один из городовых козырнул было, но, спохватившись, быстро отдернул руку и глупо затоптался на месте.

Пристав, словно тень отца Гамлета, преследовал меня по пятам: я слышал за своей спиной почтительное сопение, я останавливался — и шаги за мной замирали, когда же я оборачивался, то пара бессмысленных глаз в меня впивалась, и пристав, замерев на месте, вытягивался в струнку. Таким образом, мы прошествовали до парка.

Здесь, подойдя к пруду и увидя несколько привязанных лодок, мне страшно захотелось покататься. Денег же у меня, господин начальник, ровно на конку. Поколебавшись, я обернулся и поманил к себе пальчиком пристава. Саженными шагами подбежал он ко мне и вытянулся.

— Ах, бога ради, господин пристав, опустите руку, не надо парадов, — сказал я. — Сегодня я для вас частный человек. Скажите, как быть? Я хотел бы покататься в лодке!

— Господи, ваше императорское высочество! Да только прикажите, — я сочту за величайшую честь лично покатать вас! — засуетился он.

— Ну что же, пожалуйста! Благодарю вас.

И вот мой пристав, сдернув перчатки, уселся за весла. Ну тут уж я над ним поизмывался, господин начальник! Солнце печет, весла тяжелые, пристав в мундире. Эдак я проманежил его часа два и прекратил катание, серьезно опасаясь апоплексического для него удара. В конце прогулки я выразил свою «высочайшую» волю:

— Скажите, господин пристав, не имеется ли здесь поблизости порядочного ресторана? Я проголодался и хотелось бы поесть?

— Нет, ваше императорское высочество, ресторанов приличных здесь нет, но… но… Нет, впрочем, я не смею! Это была бы для меня чересчур большая честь!..

— Ничего, ничего, не стесняйтесь, говорите, в чем дело? — поощрял я его.

— Ваше императорское высочество! Если бы вы соблаговолили осчастливить меня и мою семью своим высоким посещением и не побрезговали бы у меня откушать — это было бы для меня таким, таким счастьем!!

— Ну что же, вы очень любезны, благодарю вас, я охотно принимаю ваше предложение.

Лицо пристава расплылось в счастливую улыбку.

— Премного-премного благодарен вашему императорскому высочеству! — И, причалив к берегу, он почтительно высадил меня из лодки. Он как-то свистнул, и из-под земли, вернее, — из-за ближайших деревьев, высыпало несколько полицейских чинов. Он шепнул им что-то на ухо, и городовые и околоточные пустились как ошалелые в разные стороны.

— Ваше императорское высочество, — сказал мне пристав, — извольте осмотреть местный музей, а через полчасика завтрак будет готов.

И действительно, когда я, побродив по музею, явился к нему минут через сорок, то застал стол, уставленный яствами. Ну и закатил же мне пристав пир! Давно я, господин начальник, так не едал и не пивал! Встречу мне закатили просто фу-ты ну-ты: приставша в бальном декольтированном платье, он в мундире при орденах, детишки вымыты и расчесаны. Не успел я перешагнуть порог прихожей, как граммофон заиграл «Боже, царя храни». Я шел по комнатам и милостиво кивал наспех набранной прислуге. Наконец мы уселись за стол. Пристав долго не соглашался сесть, но в конце концов подчинялся моим настояниям. Сначала я чувствовал себя преглупо: мне смотрели в рот, стремясь предугадать мое малейшее желание, но несколько рюмок водки сделали свое дело, и атмосфера стала менее напряженной.

Приставша, кстати сказать, — препикантная брюнетка, вначале робевшая, выпив несколько бокалов шампанского, вспомнила, видимо, о своих женских чарах и не без жеманства принялась беседовать.

Темой своего разговора она выбрала стихи августейшего поэта К. Р. — моего «царственного родителя», по ее выражению.

Я почувствовал себя отвратительно, так как в поэзии вообще ничего не смыслю, а стихов К. Р. не знаю вовсе. К счастью, выручил пристав. Ему пришла в голову мысль провозгласить тост. Ну и загнул же он, господин начальник, нечто исторически витиеватое! Начал с призвания Романовых, скользнул по Петру Великому, вспомнил и Отечественную войну, и крамольное восстание декабристов в царствование моего «державного венценосного прадеда», и о заслугах на Кавказе «моего деда, блаженной памяти великого князя Константина Николаевича» и пр., и пр., и пр. Я поразился было глубине его познаний, впрочем, университетский значок на его мундире объяснял несколько обширность этих исторических сведений.

По мере того как опустошались бутылки, я все более и более входил в свою роль и к концу завтрака я и на самом деле чуть не вообразил себя императорской особой. Изредка я ронял фразы вроде: «Мой прадед император Николай Павлович придавал большое значение полиции» или «императрица-мать с большим вниманием следит за деятельностью учреждений ее ведомства».

Благодаря хозяев за отличный завтрак, я сказал: «Мне бы хотелось оставить вам память о своем сегодняшнем пребывании, а посему я прикажу заведующему моим двором прислать вам, сударыня, бриллиантовую брошь, ну а вам, господин пристав, золотые часы с гербом и соответствующей надписью».

Услышав это, приставша просияла и сделала мне, как ей казалось, придворный реверанс; а пристав, обалдев от душившего его восторга, кинулся вдруг и прильнул губами к моей «ручке». Ну тут, господин начальник, и я даже растерялся. Однако, оправившись, я стал соображать.

«Все это прекрасно, завтрак был, конечно, на славу, но хорошо бы перехватить и деньжат». Вынув новенький бумажник и раскрыв его, я деланно изумился: «Ах, какая досада! Эта вечная привычка платить за все не лично, а через контору, — в результате когда требуются деньги, то под рукой их не оказывается».

— Помилуйте, ваше императорское высочество, не извольте беспокоиться! — воскликнул пристав, хватаясь за бумажник. — Сколько прикажете?

— Ну что же! Буду вашим должником, — сказал я, снисходительно улыбнувшись. — Я беру у вас сто рублей и прикажу прислать их с часами.

И свалял же я дурака, господин начальник! Мог бы и тысячу выудить, да как-то язык сболтнул не ту цифру.

— Эти деньги я хочу, уходя, раздать вашей прислуге, — сказал я приставу и спрятал сторублевку в карман.

Между тем слух о моем пребывании распространился, и когда я выходил от пристава, то застал у подъезда целый наряд полиции; тут же был приготовлен и автомобиль.

Вдруг откуда-то вынырнула женщина с ребенком на руках, и не успели городовые опомниться, как она бросилась к моим ногам.

— Тебе что, голубушка? — сказал я ей ласково.

— Ваше величество, явите Божескую милость, не оставьте сирот, — взмолилась она, — не дайте погибнуть!

— Да что тебе нужно? Кто ты такая?

— Да я жена стражника Михаилы Ворошилова. Он, изверг, бросил и меня и ребенка. Деваться некуда, хоть помирай с голоду. Заставьте век за вас Бога молить!

— Послушайте, господин пристав, запишите ее имя. Я по приезде в Петербург поговорю с его высочеством принцем Александром Петровичем и, надо думать, устрою ее ребенка в один из приютов. Да, кстати, составьте, пожалуйста, список полицейских чинов сегодняшнего наряда! Я желаю пожаловать околоточным надзирателям серебряные часы, ну а городовым — хотя бы медали «за усердие».

Желая соблюдать инкогнито, я отказался от автомобиля и, благословляемый всеми, пешком направился к Соломенной Сторожке, где, усевшись в конку, отбыл в город.

Вот и все, господин начальник, какое же тут мошенничество?

— Самое настоящее, и я даже сказал бы, квалифицированное, так как для выполнения вашей преступной проделки вы воспользовались именем высочайшей особы. Ну вот что. Суд разберется в этом деле; что же касается вашего незаконного пребывания в Москве, то обещаю вам сократить трехмесячный срок заключения до одного месяца, но при условии, что вы в точности повторите ваш рассказ в присутствии пристава К.

— Ох, господин начальник, избавьте меня от этой тягостной сцены!

— Как вам угодно, я сказал вам мои условия, а там ваше дело.

Александров поколебался немного, но заявил:

— Что ж, раз это необходимо, я согласен.

На следующий день я вызвал к себе пристава К. Явился он в мундире и, не без некоторой тревоги, вошел ко мне в кабинет.

— Садитесь, пожалуйста. Скажите, правда ли, что князь Иоанн Константинович на днях посетил Петровско-Разумовское?

— Как же-с, господин начальник, я был удостоен высочайшего посещения, — сказал не без самодовольной улыбки пристав.

— Ах, вот как?! Какая, право, досада, что я вовремя не узнал о приезде его высочества.

— Да, конечно, но великий князь соблюдал строжайшее инкогнито.

— Скажите, всем ли он остался доволен, не было ли замечаний.

— О, нет! Все прекрасно обошлось, и даже его высочество изволил у меня откушать.

— Да что вы говорите?!

— Так точно, господин начальник, и более того: великий князь обещал пожаловать мне золотые часы, а жене бриллиантовую брошь.

— Вот как?! А не обещал ли великий князь пожаловать вас гофмейстером?

— То есть как это — гофмейстером?

— Эх вы, доверчивый человек! — И я, позвонив, приказал ввести Александрова.

При его появлении К. сначала подпрыгнул, а затем, упав в кресло и раскрыв рот, бессмысленно на него уставился.

— Расскажите, Александров, как было дело.

И Александров подробно принялся за рассказ. Пристав, то краснея, то бледнея, внимательно слушал его, не шевелясь, точно в столбняке. Но когда рассказчик добрался до «ручки», то он не выдержал:

— Ну уж нет! Вот это он врет! Ничего подобного не было, не верьте ему, господин начальник!..

Александров в административном порядке был выслан в Пермскую губернию.

Но коварная судьба решительно преследовала несчастного К.

Надо же было случиться, что вскоре после истории с «великим князем» главноуправляющий земледелия А. В. Кривошеин пожелал посетить Петровско-Разумовское. И каково было удивление градоначальника Андрианова, когда на его телефонное распоряжение приставу он услышал от последнего в ответ:

— Иди ты к черту со своим главноуправляющим! Раз поймали — и будет! Стара шутка!

Конечно, история разъяснилась, и К. отделался лишь понижением по службе.

Много позднее, уже в Крыму, во времена Врангеля, я встретил бедствующего К. и устроил его помощником начальника охраны одного из крымских городов. Я спросил его:

— Скажите по совести, теперь — дело прошлое, целовали вы «ручку» или нет?

К. и тут принялся отнекиваться, но я, грешный человек, склонен думать, что не обошлось тогда без «лобзания длани».