Пленник – путешественник, разочарованный жизнью русский европеец, отправившийся с Запада, из «цивилизованного пространства», «с веселым призраком свободы» «в край далекий» – в область диких естественных нравов. Но именно здесь он попадает в неволю – «Он раб».

Как и полагается герою «байронической» (т. е. построенной по жанровым законам «восточных повестей» Дж. Г. Байрона) поэмы, он оказывается в парадоксальном положении невольника, восхищенно наблюдающего за свободной жизнью своих поработителей: «Меж горцев пленник наблюдал / Их веру, нравы, воспитанье, / <…>/ Гостеприимство, жажду брани». Естественно, в него влюбляется юная и гордая Черкешенка; сердце европейца охлаждено, однако он как бы принимает ее любовь, сохраняя верность своей единственной возлюбленной – Свободе.

Завязка сюжета получает логическое развитие – следует решительное объяснение Пленника с Черкешенкой, которая предлагает ему поменять одну неволю на другую – забыть «свободу, родину» и навсегда соединиться с нею семейными узами. Он не может «остылым сердцем отвечать / Любви младенческой, открытой»; она не в силах понять, что такое любовь не к женщине, а к воле. Зато она в силах пожертвовать собою – ради этой «идеальной» любви своего любимого. Пленник свободен; помогшая ему бежать Черкешенка гибнет в бурных водах реки.

Позже, отводя упреки в излишнем трагизме развязки, Пушкин иронично заметит: «Другим досадно, что пленник не кинулся в реку вытаскивать мою черкешенку (характерно местоимение «мою», а не «свою». – А. А.) – да, сунься-ка; я плавал в кавказских реках, – тут утонешь сам, а ни черта не сыщешь; мой пленник умный человек, рассудительный, он не влюблен в черкешенку – он прав, что не утопился» (письмо П. А. Вяземскому от 6 февраля 1823 г.). А годом ранее Пушкин обмолвился: «Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения» (письмо В. П. Горчакову от октября 1822 г.).

Это важное признание. Пушкин формально соблюдает правило байронической поэмы, насыщает образ героя своими собственными чертами. В посвящении к поэме он прозрачно намекает на обстоятельства своей жизни, пересекающиеся с обстоятельствами жизни Пленника («Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем; / Я жертва клеветы и мстительных невежд…»). Но этим дело ограничивается; характер Пленника статичен; описания его внешности условны, однообразны и перифрастичны: «Таил в молчанье он глубоком / Движенья сердца своего, / И на челе его высоком / Не изменялось ничего».

Критика встретила поэму благосклонно; пушкинского героя сопоставили с героем «Шильонского узника» Байрона (поэма была переведена В. А. Жуковским одновременно с выходом «Кавказского пленника»), с Чайльд Гарольдом – в отзыве П. А. Вяземского, ставшем манифестом русского романтизма («Сын Отечества». 1822). Образ Пленника мгновенно разошелся во множестве литературных «копий».

Образ Пленника, характер «разочарованного героя» повлиял на русскую литературу. Во-первых, к нему на новом витке творчества, в поэме «Цыганы», вернется сам Пушкин. Во-вторых, модно назвать Гусара в «Эде» Е. А. Баратынского и Печорина в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова. Но куда важнее оказалась сама сюжетная схема: русский в «восточном» плену, спасаемый влюбленной горянкой. Схема эта может упрощаться, любовная тема гаснуть, – так произойдет в одноименном рассказе Л. Н. Толстого о пленном офицере Жилине, который столь долго служит на Кавказе, что давно перестал быть «европейцем» и стал просто честным русским солдатом, и которого освобождает из плена девочка Дина. Схема эта может предельно усложняться, как в повести того же Л. Н. Толстого «Казаки», где столичный офицер Оленин, попав на Кавказскую линию, влюбляется в казачку Марьяну и с ужасом обнаруживает непреодолимую культурную пропасть, навсегда разделяющую их. Наконец, слагаемые сюжетной формулы могут вообще меняться местами – как в рассказе В. С. Маканина «Кавказский пленный» (1995); здесь русские солдаты 1990-х годов берут в плен чеченского юношу, чтобы поменять его на свободный проход своего отряда через засаду горцев, и один из них почти влюбляется в юного пленника, что не спасает последнего от гибели. Но как бы ни видоизменялась сюжетная схема Пленника, как бы ни запутывалась литературная генеалогия, все равно восходящая к нему «родословная» последующих героев очевидна.

Черкешенка – молчаливая, задумчивая, прекрасная горянка; она дарит свою первую (и последнюю) любовь герою поэмы, русскому Пленнику. Несмотря на его холодность и преданность другой, навсегда единственной возлюбленной – Свободе, Черкешенка помогает ему бежать из плена, а сама тонет в бурных водах горной реки.

Образ ее восходит к женскому типу восточной красавицы поэм Дж. Г. Байрона «лондонского» периода (прежде всего это – Гюльнара в «Корсаре»); весьма отдаленным сюжетным фоном служит повесть «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина – история о крестьянке, полюбившей дворянина и погибшей в итоге. Однако социальный конфликт переведен у Пушкина в общекультурный план. Черкешенка полностью принадлежит естественному, дикому миру и потому во всем противоположна Пленнику, «европейцу». Он не может любить, ибо сердце его навсегда остыло:

А она любит его без памяти («Сгорая негой и жеваньем, / Ты забывала мир земной»). Внутренний холод Пленника оборачивается выжженным пространством вокруг него («И гасну я, как пламень дымный, / Забытый средь пустых долин»), а жар ее любви несет с собою утоление («Я стерегла б минуты сна, / Покой тоскующего друга»), спасительную прохладу. Он ищет, где укрыться от палящего солнца, а она появляется в сумерках, ночью, облитая лунным светом (что одновременно предвещает близкую смерть). Образ Черкешенки связан с влагой – она приносит освежающий кумыс, вино, даже слезы ее (равно как «влажная» песня) свежи. Противоположен и финал заведомо конфликтной встречи дикого, пылкого Востока с цивилизованной Европой: для Черкешенки – «Она исчезла, жизни сладость / <…> / И все прошло…», а Пленник «освобожденный» – с «воскресшим сердцем» возвращается в Россию.

И все-таки гибель Черкешенки не до конца безысходна. Трагический любовный сюжет, образованный тремя встречами героев, во время которых они обмениваются монологами, встроен Пушкиным в «военно-историческую» рамку. Восхищенными глазами Пленника показана боевая удаль черкесов, воюющих с казаками; восхищенными устами автора воспета мощь русских войск, покоряющих Кавказ. Не чья-то злая воля, но ход истории предопределяет грядущую победу «двуглавого орла» над двуглавым колоссом Эльбруса; трагедия Черкешенки – лишь частный случай этой глобальной встречи двух миров. Ей суждено погибнуть, но за миг до гибели она если и не понимает умом, то ощущает сердцем великую силу Свободы. А значит – перестает быть до конца «дикаркой», не становясь при этом «европейкой».

В образе Черкешенки (который современная Пушкину критика оценила куда более положительно, чем Пленника) впервые намечен тип героя, который будет необычайно важен для решения «имперской» темы в русской литературе. Показана «промежуточная» личность, которая в результате завоевательно-цивилизаторских процессов выпадает из «естественной» традиции, не находя себя в традиции российской, и – гибнет. Такова героиня «Эды» Е. А. Баратынского, где прямо пародируется финал «Кавказского пленника»; Аммалат-бек из одноименной кавказской повести А. А. Бестужева (Марлинского), который мечется между русским и горским военными станами; Бэла в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова и его же Мцыри; «Хаджи-Мурат» Л. Н. Толстого и др.

В. М. Жирмунский. Байрон и Пушкин: Пушкин и западные литературы. Л., 1978.

А. С. Немзер. «Столетняя чаровница»: 0 русской романтической поэме // Русская романтическая поэма. М., 1985.