13

Едва я оказываюсь на открытом месте, как дождь обрушивается на меня, словно тысячи холодных ножей, пронзающих меня насквозь, но я не замедляю бег. Я тяжело дышу, ужас почти ослепляет меня, но я отбрасываю его прочь. Я должна думать.

Я поранила Грэма, но не остановила его. Я не знаю, какое оружие есть при нем – дробовик, возможно, пистолет и, несомненно, нож, быть может, не один. У меня есть лишь «ЗИГ-Зауэр» и жалкие остатки патронов, купленных в тире. Я понимаю, что, лишившись куртки, оказалась в смертельной опасности. Холодный фронт понизил температуру воздуха до десяти или даже пяти градусов по Цельсию, прибавим к этому влажность… я уже чувствую, как холод добирается до моего тела сквозь жар, порожденный страхом и яростью. От дождя земля размокла и сделалась скользкой, а я не знаю эти леса. Я не местная. У меня нет военной подготовки, как у Сэма или Хавьера. За меня некому молиться.

Но мне на это глубоко плевать. Я не проиграю.

Добегаю до полосы густого подлеска и бегу сквозь него так быстро, как только могу. По пути обзавожусь коллекцией синяков и порезов. Да, я знаю, что бежать в темноте – это невероятно дурацкая идея. Замедляю шаг, нащупываю путь, успешно избегая того, чтобы напороться на острую сломанную ветку. Обхожу ее, сажусь на корточки и расстегиваю рюкзак. Достаю кейс с пистолетом и открываю его. Не глядя собираю пистолет и проверяю магазин. Он пуст. Я ищу в рюкзаке запасные патроны и понимаю, что ублюдки из Нортонского полицейского управления, похоже, расстреляли почти весь мой боезапас для баллистической экспертизы.

Снаряжаю магазин всем, что осталось. Семь патронов. Всего семь.

«Хватит и одного», – говорю я себе. Это ложь, конечно. Адреналин заставляет людей двигаться, сражаться, делает их смертельно опасными даже тогда, когда им следовало бы уже пасть замертво.

Но это работает и в мою пользу тоже. Я не собираюсь лечь и сдаться.

Сейчас страх делает меня сильной. Зоркой. Необычайно выносливой.

Ослепительная вспышка белого света разрывает воздух, и я чувствую, как от электрического разряда все волоски на моем теле поднимаются дыбом; затем раздается оглушительный раскат грома. Молния бьет в соседний холм, и сосна, стоящая на нем, внезапно вспыхивает. Ее верхняя половина откалывается и падает, рассыпая вокруг искры.

И в этом свете я вижу темный силуэт Грэма, пробирающегося через подлесок. Он совсем рядом.

Нужно действовать. Он тоже может увидеть меня.

Это похоже на кошмар, особенно в свете дерева, горящего вдали: кустарник, стволы деревьев, дождь, густая грязь скользит под ногами, облепляет мои ботинки и штанины моих джинсов. Я мерзну, но почти не чувствую этого – все мои силы сосредоточены на том, чтобы двигаться быстро, но как можно бесшумнее. Я не знаю, где Грэм. Я не могу рисковать и стрелять в него, пока он не окажется в прямой видимости, без всяких преград. Стрельба в панике – стрельба впустую.

И я не могу позволить себе случайно убить его. Он нужен мне живым. Мне нужно узнать, где мои дети.

Моя задача сложнее, чем его, и, как ни странно, в этот момент я представляю, что Мэл шепчет мне: «Ты можешь это сделать. Я дал тебе силу».

Мне ненавистно признавать это, но он прав.

Поднимаюсь до половины склона по крутой скользкой тропе, когда ощущаю, как мне в руку выше локтя впивается дробь. Что-то горячее расплескивается по верхней части руки, словно меня окатили кипятком из шланга. Шок быстро проходит; я шатаюсь, оскальзываюсь, хватаюсь за древесные стволы, чтобы удержаться на ногах. Сквозь дождь пробивается резкий сильный запах пороховой гари, и я с каким-то искренним удивлением думаю: «Он попал в меня». Логическая часть моего сознания говорит мне, что все не так плохо: это было скользящее попадание, а не прямой выстрел из дробовика, который разорвал бы мои мышцы в клочья. Это просто… неудобство. Я по-прежнему могу шевелить рукой, брать ею предметы. Все остальное может подождать. Ужас внутри меня кричит, чтобы я сошла с тропы, нашла укрытие, свернулась там и умерла, но я не могу позволить этому чувству управлять мною.

Я слышу что-то сквозь шум дождя и дальний рокот грома.

Грэм смеется.

Прячусь за толстый ствол дерева и перевожу дыхание, а когда оглядываюсь, то, по счастливой случайности, молния озаряет тропу. Грэм недалеко позади меня, и, когда он вскидывает руку, чтобы защитить глаза от яркой вспышки, я понимаю, что на нем очки ночного видения.

Он мог видеть, как я бегу в темноте.

Я ощущаю прилив отчаяния. У меня семь патронов в пистолете против его дробовика, и в темноте, среди этого адского дождя, я не могу прицелиться как следует, а у него эти чертовы очки. Я чувствую, как от меня ускользает последняя надежда. Я никогда не найду своих детей. Я умру и буду гнить здесь, на этой горе, и никто никогда не узнает, кто убил меня.

Новые силы, как ни странно, мне придает картина того, как будет обсасывать мою участь «Сайко патрол». «Так ей и надо, этой сучке. Наконец-то справедливость восторжествовала!»

Я не допущу, чтобы они победили.

Жду, пока Грэм сокращает расстояние между нами. Если уж стрелять, то наверняка. Я могу это сделать. Подождать, пока молния ослепит его снова, выйти из-за дерева и выстрелить. Он – картонная мишень в тире, я смогу это.

Все проходит идеально. Яркая, голубовато-белая вспышка четко высвечивает Грэма, и я целюсь, спокойно и гладко, но не успеваю нажать на спуск, как в затылок мне упирается жесткое дуло дробовика и я слышу, как Кайл Грэм, его старший сын, кричит:

– Пап, я ее поймал!

Изумление приглушает волну паники, но я не думаю. Я действую.

Разворачиваюсь влево, ловко и резко – в кои-то веки грязь не мешает мне, а помогает, – и отбиваю дуло вбок ребром ладони, а потом разворачиваю руку, чтобы крепко вцепиться в металл и рвануть с вывертом. Одновременно с этим движением я пинаю Кайла в пах. В последний момент чуть меняю направление удара, вспомнив, что сражаюсь не с мужчиной. Он – мальчишка, всего лишь мальчишка, почти ровесник моей дочери, и он ничуть не больше виноват в том, что его отец маньяк, чем Ланни – в том, что родилась дочерью Мэла.

И все же этого достаточно, чтобы причинить Кайлу боль. Он охает и отшатывается назад, выпуская дробовик. Вес оружия оттягивает мою раненую левую руку. Я сую пистолет в карман джинсов, надеясь, что не прострелю себе ногу, и отвешиваю Кайлу резкий пинок под зад.

– Беги, или я тебя убью! – кричу я ему, и вспыхнувшая молния высвечивает, как он удирает через кусты – вверх по склону, не вниз. Я гадаю, почему туда, но у меня нет времени думать. Поднимаю дробовик, поворачиваюсь в ту сторону, где должен находиться отец Кайла, и нажимаю на спуск.

Отдача у дробовика такая сильная, что я поскальзываюсь на грязной почве и едва не шлепаюсь на задницу, но ухитряюсь уцепиться за толстый мокрый ствол сосны. При вспышке выстрела я не хуже, чем при свете молнии, вижу, что промахнулась. Но не сильно. Может быть, я подарила ему на память пару дробинок.

– Сука! – орет Грэм. – Кайл! Кайл!

– Я отпустила его! – кричу я в ответ. – Где мои дети? Что ты с ними сделал?

Ныряю за дерево впотьмах.

– Скоро ты к ним присоединишься, долбаная… – Хотя гром заглушает звук выстрела, я чувствую, как дерево слегка вздрагивает, приняв на себя заряд дроби. Гадаю, насколько хорошо он вооружен. Если я смогу заставить его расстрелять весь боезапас… но нет. Лэнсел Грэм, должно быть, спланировал это так же тщательно, как и все остальное. Я не могу рассчитывать на столь простой исход.

При очередной вспышке молнии вижу, что нахожусь неподалеку от еще одной тропы, уходящей на запад. Мне кажется, что она ведет вниз. Молнии теперь вспыхивают чаще, и я надеюсь, что это ослабит эффективность очков ночного видения, которые носит Грэм. При такой частоте вспышек ему будет сложно засечь меня.

Пригибаюсь, уповая на то, что если он и заметит движение, то примет меня за оленя, и крадусь к тому месту, где тропа уходит вниз. Если я смогу добраться до гребня нижнего холма, где остался внедорожник, возможно, окажется, что Грэм из разряда болванов с девизом «спрячь ключ в машине», и я смогу найти в нише шасси магнитную коробочку, которая позволит мне украсть автомобиль и удрать отсюда, привести помощь, найти моих детей. У него должен быть навигатор. Быть может, в нем остались записи того, где был Грэм.

На половине спуска я поскальзываюсь, падаю, и моя голова с размаху врезается в выступающий из склона камень. Искры и звезды, волна ледяной, пульсирующей боли, от которой все вокруг кажется странно мягким. С минуту я лежу под ледяным дождем, задыхаясь и откашливая воду, словно жертва утопления. Мне холодно, мне ужасно холодно, и я неожиданно задумываюсь, смогу ли вообще встать. Голова ощущается как-то странно, неправильно, и я знаю, что из раны обильно течет кровь. Чувствую, как тепло утекает из моего тела.

Нет, я не умру здесь. Не умру. Я не знаю, по-прежнему ли Грэм преследует меня. Я ничего не знаю, кроме того, что должна подняться, и неважно, холодно мне или нет, ранена я или нет. Я должна добраться до дороги и найти помощь. Как угодно. Я расстреляю ко всем чертям одну из драгоценных картин Йохансенов, если это понадобится, чтобы настоять на своем.

Снова поскальзываюсь и съезжаю вниз на четвереньках. Вспоминаю, что у меня был дробовик, но не могу его найти. Он исчез, канул в темноту, когда я упала, и теперь я его уже не отыщу. Но у меня по-прежнему есть пистолет, который каким-то чудом еще не прострелил мне бедро. Я достаю его из кармана и крепко сжимаю, потом поднимаюсь и перевожу дыхание, прислонившись к валуну. Кровь струится по боковой части моей головы теплым потоком, и дождь почти сразу же смывает ее.

Я скольжу вниз по тропе, цепляясь руками за камни, чтобы не упасть снова.

Этот спуск подобен кошмару. Меня не оставляет мысль, что Грэм прямо у меня за спиной, что он следует за мной, ухмыляясь. Потом Грэм превращается в Мэла, Мэла за плексигласовой перегородкой в тюрьме, который ухмыляется мне, обнажая окровавленные зубы. Это кажется до жути настоящим, но когда я наконец разворачиваюсь, не в силах больше выдержать этот страх, то при отблеске очередной молнии обнаруживаю, что на тропе вообще никого нет.

Я одна. И приближаюсь к тому холму, где заканчивается дорога.

И когда я вхожу в полосу густого подлеска на прогалине между деревьев, что-то заставляет меня остановиться, пригнуться и выглянуть сквозь листву. Я чувствую, что мое сердце бьется часто, но при этом как-то вяло и устало, как будто в любой момент может уснуть. Должно быть, я потеряла больше крови, чем мне казалось, и от холода мое тело работает все хуже. Я судорожно трясусь. Я знаю, что это последняя стадия перед тем, как меня охватит ложное тепло и неодолимое желание поспать. У меня осталось мало времени. Мне нужно добраться до машины и взять куртку Кайла. Это поможет мне на следующем этапе: бегстве вниз с холма. Нравится мне это или нет, но придется обратиться к Йохансенам, чтобы те вызвали помощь.

Едва заметное движение возле внедорожника заставляет меня замереть на месте. Дождь слегка утих, хотя над холмами постоянно гремят низкие раскаты грома. И просвет в дождевой завесе позволяет мне разглядеть нечто изогнутое там, где его быть не должно: с дальней стороны машины, почти заслоненное сплошной стенкой блока двигателя. Это голова, и для Кайла она слишком большая. И Кайл бежал с горы вверх, а не вниз.

Лэнсел Грэм залег и ждет. Он выбрал классическую тактику хищника – засаду. Наблюдая за ним, я вспоминаю, как Мэлвин спокойно, небрежно рассказывал на допросе несколько лет назад: он прятался возле машины, именно там, где моторный блок хорошо маскировал его, и ждал, пока девушка подойдет близко, а потом с ошеломительной быстротой бросался на нее, точно богомол на добычу.

Это почти всегда срабатывало.

Грэм – настоящий фанат. Он знает привычки моего бывшего мужа, его приемы, его стратегию.

Но он не знает меня. Я пережила Мэлвина.

И собираюсь пережить этого мерзавца тоже.

Я недалеко от той тропы, по которой мы изначально поднялись на гору, и осторожно пробираюсь к ней. Нужно правильно выбрать позицию.

Добираюсь до намеченной точки, но медлю в нерешительности. Я замерзла. Я медленно двигаюсь. У меня разбита голова, отчего страдает координация. А вдруг ничего не получится? Вдруг он просто пристрелит меня?

Нет. Он охотился за мной для того, чтобы захватить меня, а не просто избавиться от проблемы. У него прибор ночного видения, и с ним Грэм мог бы уже без труда меня расстрелять. Я нужна ему живой.

Он любит играть.

Хорошо, Лэнс. Давай сыграем в игру.

Выхожу из-за дерева, хромая и передвигаясь с трудом. Я делаю все, чтобы выглядеть такой же больной и жалкой, какой я себя чувствую, и, выйдя на открытое место у начала тропы, обхватываю себя руками и падаю на колени. Слабая. Измученная.

Точно в нужном месте.

Я не поднимаю взгляд, чтобы посмотреть, где он. Просто жду, тяжело дыша. Затем пытаюсь подняться, но не очень уверенно, а потом падаю левым боком в грязь. Пистолет я прячу под своим телом, чуть-чуть перекатившись на живот, – все выглядит так, словно я пытаюсь собраться с силами, чтобы подняться.

Жду.

Сквозь ровный, постепенно замедляющийся шум дождя я не слышу шагов Грэма, но чувствую его приближение – наверное, так змея ощущает приближение источника тепла.

Он осторожен. Он огибает меня на некотором расстоянии. Я смутно вижу его сквозь ресницы, склеенные дождем. У него дробовик. Он подбирается ближе.

Ближе.

И вот он уже здесь.

Я вижу грязные носки его ботинок и край джинсов, тоже облепленных грязью. Ствол дробовика направлен не на меня, а в землю между нами. Он все еще может убить меня. Нужно лишь легкое движение, чтобы сместить ствол и выстрелить, но он наслаждается зрелищем. Ему нравится видеть меня сломленной.

– Глупая, глупая женщина, – говорит Грэм. – Он так и сказал, что ты попадешься на эту удочку. – Его голос становится жестче, резче. – Поднимай свою бесполезную задницу, и я отведу тебя к твоим детям.

Мне в голову приходит случайная мысль: я задумываюсь о том, где жена Грэма. Я чувствую невероятный прилив жалости к его сыновьям, которых растит такой отец. Но все это мимолетно, потому что внутри я чувствую себя такой же холодной и твердой, как ствол этого дробовика. Как любое оружие.

Потому что я вовсе не умираю здесь.

Я не умру.

Едва шевелюсь, делая вид, что я слаба, разбита, но пытаюсь повиноваться ему. Чуть смещаю правую руку и поднимаюсь на колени, и одновременно с этим спокойно и плавно вскидываю пистолет.

Он видит свою ошибку, только когда я нажимаю на спуск.

Я посылаю пулю в тщательно выбранное место. Я не стреляю ему в голову или даже в солнечное сплетение. Я целюсь в нервный узел на правом плече Грэма. Он – правша, как и я.

Пуля с полым наконечником входит точно туда, куда я и хотела. Я почти вижу, как от соударения она раскрывается, расцветает бритвенно-острыми лепестками, раздирает его плечо, перерезает нервы, разбивает кости. Рана в плечо – это не то простое, чистое повреждение, которое показывают в кино и по телевизору; с ней не побегаешь. Если все сделать правильно, рана в плечо может навсегда лишить человека возможности пользоваться рукой.

А я все сделала правильно.

Грэм издает крик – короткий и резкий. Отшатывается назад и пытается поднять дробовик, и шок даже позволил бы ему сделать это – вот только я разорвала нервы и мышцы, которые физически необходимы для этого. Вместо этого он роняет ружье и вслепую пытается нашарить его пальцами, которые больше не способны сомкнуться на прикладе. Ему больно, очень больно, но относительно раны в плечо сценаристы правы в одном: она, скорее всего, не смертельна.

По крайней мере, от нее не умирают сразу.

Я поднимаюсь на ноги. Сейчас мне тепло, я спокойна и уверенна, как в тире. Грэм все пытается поднять дробовик, но я пинком отбрасываю оружие прочь, и он улыбается мне странной, усталой улыбкой.

– Ты, гребаная сучка, – произносит он. – Ты должна была стать легкой добычей.

– Джина Ройял была бы легкой добычей, – отвечаю я. – Скажи мне, где они.

– Да пошла ты…

– Я отпустила твоего сына, хотя могла бы убить его.

Это в некоторой степени доходит до него. Я вижу, как в его лице что-то меняется. Это больше похоже на мгновенную судорогу – но это неподдельное движение души.

– Я оставлю тебя в живых, если ты скажешь мне, где мои дети. Я не хочу тебя убивать.

– Пошла. Ты. Они не твои. Они его. Он хочет их вернуть. Они нужны ему. Ты тут ни при чем, Джина.

– Ну ладно, – говорю я и делаю шаг вправо, и Грэм настороженно смещается в ту же сторону, держась лицом ко мне. Я повторяю это снова и снова, пока не оказываюсь спиной к машине, а он – спиной к тропе. – Значит, сделаем это трудным способом.

Лэнс не ожидает подвоха, когда я делаю шаг вперед и толкаю его. От шока он лишился всей своей ловкости и скорости реакции. Я ни за что не попыталась бы, не будь он уже ранен, но все получилось идеально. Грэм качается назад и кричит. Ноги его проскальзывают в грязи, он всем весом падает назад, и я вижу, как острый окровавленный конец ветви, на которую я едва не напоролась во время своего бегства, выходит из его живота, чуть повыше того места, где располагается печень. Эта рана тоже не приносит мгновенную смерть, но она серьезная. Очень серьезная. Лэнс дергается и обламывает ветку, падая в грязь. Пытается ухватиться за обломок и вытащить его, но снаружи торчит не так много, а правая рука у Грэма почти не действует.

– Вытащи! Вытащи! – Голос его делается высоким и отчаянным. – Ради Бога!

Дождь уже почти прекратился. Грэм извивается на мокрой земле, скользя пальцами по уродливому, острому обломку, измазанному его кровью, и я сажусь на корточки и приставляю пистолет к его голове.

– Не поминай имя Божие всуе, – напоминаю я ему. – К тому же это не похоже на молитву. Скажи мне, где мои дети, и я приведу к тебе помощь. А если не скажешь, я просто оставлю тебя здесь. В этих лесах водятся черные медведи, кугуары, дикие свиньи… Им не понадобится много времени, чтобы найти тебя.

Моя раненая рука ужасно болит, словно охваченная огнем. Но несмотря на это, я сохраняю спокойствие. Любой признак слабости может оказаться фатальным.

Лицо Грэма становится мучнисто-белым, это хорошо видно даже в темноте. Я забираю у него из кармана ключи от машины. На поясе у него висит нож в ножнах – я забираю и нож. Потом достаю из его кармана телефон. Чтобы разблокировать его, нужен отпечаток пальца, и я беру неудержимо трясущуюся правую руку Грэма, чтобы прижать его палец к сенсорному экрану. Первые две попытки неудачны – он пытается отдернуть руку, – но наконец телефон разблокирован, им можно пользоваться.

– Последний шанс, – говорю я, забирая дробовик Грэма. – Скажи мне, где они, и я оставлю тебя в живых.

Лэнс открывает рот, и на секунду мне кажется, что он все-таки скажет это мне. Он выглядит неожиданно напуганным. Уязвимым. Но Грэм снова сжимает губы, не сказав ни слова, и просто смотрит на меня. Я гадаю, чего же он так боится. Меня? Нет.

Мэлвина.

– Мэлу плевать, выживешь ты или умрешь, – говорю я почти с сочувствием. – Скажи мне. Я могу тебя спасти.

Я вижу момент, когда Грэм ломается. Момент, когда его фантазии улетучиваются и холодная истина ситуации действительно доходит до него. Мэлвин Ройял не явится, чтобы спасти его. Никто не явится. Если я оставлю его здесь, он умрет от потери крови, а дикие животные разорвут его на куски – или, если ему не повезет, это произойдет в обратном порядке. Природа безжалостна.

Так же, как я, если это необходимо.

– Охотничья хижина, – произносит он. – На горе. Мой дед построил. Они там. – Облизывает побелевшие губы. – Мои парни их сторожат.

– Ты – сукин сын. Они же все просто дети!

Он не отвечает. Я чувствую прилив гнева и слабости, и мне хочется поскорее покончить со всем этим делом. Я отворачиваюсь и иду по липкой грязи к машине. Грэм, конечно, пытается подняться, но с раной в плече и пробитым насквозь животом ничего не может сделать. Холод пока что сохраняет ему жизнь, замедляя кровопотерю. Я залезаю во внедорожник, включаю двигатель и начинаю пролистывать список контактов в телефоне, ища номер Кеции Клермонт.

Останавливаюсь на букве «А» в списке, потому что на самом верху вижу имя, которое мгновенно опознаю́. Оно необычно. Я никогда не видела его прежде, кроме как в Библии.

И тут до меня доходит вся грандиозность этого обмана. Этой игры. Авессалом, «тролль», который стал моим неизменным союзником. Авессалом, который брал мои деньги и делал для меня новые документы. Который мог мгновенно отследить меня, куда бы я ни бежала. Мог направить меня туда, куда хотел.

Это объясняет, почему мы искали совсем не там. Семья Лэнсела Грэма жила в этих местах много поколений. Его дом в окру́ге Стиллхауз-Лейк – фамильное наследие, и мы с Кецией сразу же вычеркнули его из списка подозреваемых. Черт. Я даже отправила Авессалому на проверку список имен. Вот он, должно быть, повеселился…

Авессалом никогда не помогал мне. Все это время он помогал Мэлвину, перемещая меня, словно шахматную фигуру, то устанавливая где-то, то снова срывая с места.

Чтобы в итоге разместить рядышком с фанатом – подражателем Мэлвина.

На минуту я прикрываю глаза, чтобы обуздать неудержимую ярость, сжигающую меня, а потом пролистываю список контактов дальше. Нахожу номер Кеции и звоню по нему.

Пиктограмма приема показывает всего две палочки, но звонок проходит. Кеция в машине. Я слышу шум двигателя, прежде чем она настороженно произносит:

– Лэнс? Лэнс, я всё знаю. Ты должен отпустить эту женщину, немедленно, и сказать мне, где ты находишься. Лэнс, послушай меня, ладно? Мы все можем исправить. Ты знаешь, что нужно сделать. Говори со мной.

На миг я пугаюсь, что она тоже замешана во всем этом, но потом слышу в ее голосе напряжение и злость, хотя она пытается их скрыть. Она просто пытается заболтать его, отговорить от задуманного.

Она пытается спасти меня.

– Это я, – говорю я. – Это Гвен.

– Боже! – В динамике раздается странный шум, как будто она едва не роняет телефон. И еще я слышу другой голос, мужской, но не могу разобрать, что он говорит. – Господи, Гвен, где ты? Где ты, скажи сейчас же!

– На самом верху холма, за домом Грэма. Нужно вызвать сюда «Скорую помощь», – отвечаю я ей. – У него пулевая рана, и он пропорол себе бок деревяшкой. И еще полицию. Он сказал, что мои дети в горах, в охотничьей хижине его деда. Ты знаешь, где это?

Я дрожу так сильно, что у меня лязгают зубы. Двигатель внедорожника слегка прогрелся, и теплый воздух, дующий из обогревателя, ощущается как райское блаженство. Я подтаскиваю к себе пуховик Кайла и набрасываю на плечи. Моя левая рука все еще болит, но, рассмотрев ее при свете потолочной лампы, я обнаруживаю, что дробь вошла неглубоко и не причинила существенного вреда. А вот рана на голове… Я чувствую слабость, головокружение и тошноту. Кровь не останавливается. Я поднимаю руку и чувствую, как теплая, жидкая кровь слабыми толчками вытекает из длинного пореза. Пытаясь нашарить салфетки, чтобы прижать их к ране, я едва не пропускаю ответ Кеции.

Нет, это не Кеция. Это Сэм. Он вместе с ней в машине.

– Гвен, с тобой всё в порядке? Гвен!

– Все хорошо, – лгу я. – Мои дети… Сыновья Грэма тоже в той хижине. Я не знаю, вооружены ли они, но…

– Не беспокойся об этом. Мы уже едем к тебе, хорошо?

– Грэму нужен врач.

– Да пошел он, этот Грэм! – отзывается Сэм, и я слышу в его голосе ярость. – Что с тобой?

Салфетки, которые я прижала к ране, уже промокли насквозь.

– Может понадобиться небольшая помощь, – отвечаю я. – Возможно, наложить швы. Сэм…

– Я здесь.

– Прошу тебя, пожалуйста, помоги мне выручить детей.

– С ними все будет в порядке. Мы их освободим. Просто оставайся на месте. Держись. Кец знает, где эта хижина. Мы едем к тебе. Прямо к тебе.

Кеция за рулем. Мне доводилось ездить с ней; у нее истинно полицейская манера вождения – управляемая резкость и бешеная скорость. Я смотрю в зеркало заднего вида и вижу фары патрульной машины, которая мчится внизу, по основной дороге, даже не притормаживая на поворотах. Вижу, как она сворачивает на развилке у дома Йохансенов.

Сэм продолжает говорить, но я устала. Телефон лежит у меня на коленях, хотя я не знаю, когда успела положить его. Моя пульсирующая болью голова прислонена к боковому стеклу. Я больше не дрожу.

Я повторяю: «Спаси моих детей», – или, по крайней мере, думаю это, потому что вокруг становится темно, очень темно.