9

Дверь допросной, конечно же, заперта, и хотя я бью по ней кулаками и кричу, никто не отвечает… пока я не срываю голос и не сбиваю костяшки пальцев докрасна.

В конце концов дверь открывается, и Престер протискивается в узкую щель, чтобы не дать мне выскочить наружу. Я не соприкасаюсь с ним – просто отступаю на шаг и, тяжело дыша, хрипло рычу:

– Где мои дети?

– С ними всё в порядке, – заверяет он меня тихим успокаивающим голосом, закрывая за собой дверь. – Пожалуйста, мисс Проктор, присядьте. Присядьте, вы устали. Я расскажу все, что вам нужно знать.

Я снова сажусь на стул, напряженная и настороженная, сжимая руки в кулаки. Престер секунду смотрит на меня, потом тоже усаживается и подается вперед, упираясь локтями в стол.

– Итак, вы, должно быть, увидели, как некоторое время назад сюда привезли мистера Кейда.

Я киваю, неотрывно глядя ему в глаза. Мне отчаянно хочется хоть что-нибудь прочитать по его лицу.

– Он… Сэм что-то сделал с моими детьми?

Выражение лица Престера на миг делается мягче, но потом он снова собирается и качает головой:

– Нет, Гвен, ничего подобного. Они в полном порядке. С ними ничего не случилось. Могу предположить, что они слегка напуганы тем, что происходит вокруг них, и тем, что их привезли сюда.

– Тогда почему вы арестовали Сэма?

На этот раз Престер долго смотрит на меня, изучая. Я вдруг понимаю, что в руках он держит папку – другую, нежели та, что была у него прежде. Эта совсем новенькая, в яркой обложке, на ней нет даже наклейки с именем.

Детектив кладет ее на стол, но не открывает, лишь спрашивает:

– Что именно вы знаете о Сэме Кейде?

– Я… – Мне хочется закричать, чтобы он просто взял и рассказал мне все, но я знаю, что должна сыграть в эту игру. Поэтому беру свой голос под контроль и отвечаю: – Я провела проверку его прошлого. Кредитной истории. Всего такого. Я делаю это по отношению ко всем, кто оказывается рядом со мной или моими детьми. Он оказался чист. Ветеран, служивший в Афганистане, как он и сказал.

– Все это так, – говорит мне Престер, открывает папку и достает официальное армейское фото: Сэм Кейд, несколько моложе, чем сейчас, не такой потрепанный, в отглаженной синей форме военного летчика. – Пилот вертолета, отмеченный наградами. Четыре командировки в горячие точки – Ирак и Афганистан. Вернувшись домой, обнаружил, что его любимая сестра мертва.

Теперь он открывает мою папку. Достает снимок того самого кошмара: мертвая девушка висит в петле, свитой из стального троса. Неожиданно я снова оказываюсь там, на развороченной лужайке под ярким солнцем, глядя сквозь пролом в стене гаража – личного святилища Мэла. Я чувствую смрад мертвой плоти, и все мои силы уходят на то, чтобы не закрыть глаза, дабы не видеть этого.

– Это, – говорит Престер, постукивая по фотографии толстым ногтем, – его сестра Кэлли. Неудивительно, что вы не знали о его родстве с ней: их родители погибли в автокатастрофе, когда ему было восемь, а ей – четыре, и их отдали в разные приемные семьи. Сэм оставил себе фамилию своих кровных родителей, а Кэлли – нет. Ее удочерили по всем правилам, и она выросла, ни разу не увидевшись с братом. Они начали переписываться, когда Сэм еще был в армии. Полагаю, он действительно собирался воссоединиться с сестрой после возвращения домой. А приехав на родину, исполнив свой воинский долг, нашел вот это.

Во рту у меня становится сухо. Я думаю о том, насколько была близка к тому, чтобы обнаружить эту связь. Я думаю о поисках, которые не выявили ничего.

Должно быть, ему пришлось немало потрудиться, чтобы его имя не попало в Интернет. Или он нанял кого-то, чтобы вычистить его оттуда.

Сэм Кейд преследовал меня. Теперь у меня не осталось сомнений на этот счет. Он приехал сюда вскоре после нас и снял тот домик, однако до недавнего времени старательно избегал встреч со мной. Он сделал так, чтобы все выглядело естественно. Он умело пробрался в наш дом, в мою жизнь, в жизнь моих детей, а я ничего не замечала…

Мне хочется блевать. Гвен Проктор не была новой личностью, она была Джиной Ройял версии 2.0, готовой купиться на все, что предложит ей мужчина с симпатичным лицом и спокойной улыбкой. И я оставляла его со своими детьми… Боже, прости меня!

Я не могу перевести дыхание. Понимаю, что втягиваю воздух слишком быстро, и тогда наклоняю голову и пытаюсь взять себя в руки. Голова у меня кружится, и я слышу, как скребут по полу ножки стула. Престер встает, обходит стол и мягко кладет руку мне на плечо.

– Дышите спокойно, – говорит он. – Спокойно, медленно, глубоко. Вдох, выдох. Хорошо.

Не обращая внимания на его совет, я выдыхаю:

– Что он сделал? – Злость – вот что мне нужно. Гнев стабилизирует меня, дает мне опору, цель и силы, чтобы немедленно обуздать панику. Я выпрямляюсь, моргаю, чтобы избавиться от пятен, плывущих перед глазами, и Престер делает шаг назад. Я гадаю, что такого он увидел в моем лице сейчас. – Это он? Это Сэм убил тех девушек?

Потому что это было бы просто идеально. Джина Ройял дважды клюнула на серийного убийцу. Разве кто-то осмелится сказать, что у меня нет предпочтений?

– Мы расследуем это, – отвечает Престер. – Смысл в том, что мистер Кейд под подозрением, и мы допрашиваем его. Извините, что вывалил это на вас так сразу, но я хотел знать…

– Вы хотели выведать, не было ли мне заранее известно, кто он такой, – рявкаю я. – Конечно же, я ни хрена не знала! Иначе ни за что не оставила бы с ним своих детей, понимаете?

Я вижу, что моя мысль сразу же дошла до него. Я ни за что не допустила бы родственника жертвы в свою жизнь, в свой дом, если б была в курсе. Престер пытается состряпать некий сценарий, где мы с Сэмом Кейдом проделали это вместе, но части не просто не сходятся – они вообще от разных головоломок. То ли я убила этих девушек, то ли Сэм Кейд сделал это в какой-то безумной попытке свалить вину на меня и отправить меня в тюрьму, которую я, по его мнению, заслужила… или же этого не делал никто из нас. Но мы не могли сделать это вместе; об этом свидетельствуют все факты, которыми располагает Престер.

Ему это совсем не нравится. Я вижу, как он над этим раздумывает, и не виню его за это. Судя по виду, ему сейчас очень нужен выходной день и бутылка бурбона.

– Если это сделал Кейд, – говорю я ему, – то вкатите ему по полной. Ради бога, сделайте это.

Престер вздыхает. Его ждет еще один длинный день, и я вижу, что он сам это понимает. Детектив перечитывает материалы в папке, листая страницы, и я не мешаю ему размышлять.

Наконец он встает, сбирает папки и фотографии. Я вижу, что Престер принял решение. Он открывает передо мной дверь и говорит:

– Выши дети в комнате отдыха, справа по коридору. Сэм привез их сюда на вашем «Джипе». Забирайте их домой. Но не покидайте город. Если вы сделаете это, я сочту своим долгом направить по вашему следу ФБР и окончательно разрушить то, что еще осталось от вашей жизни. Понимаете?

Я киваю. Я не благодарю его, потому что на самом деле он не оказывает мне услугу. Он пускает в ход ту малость, которой располагает, чтобы удержать меня, и хороший адвокат – как, допустим, тот, у которого практика в Ноксвилле, – разнесет состряпанное им дело в пух и прах, даже не вспотев, особенно если учесть наличие под рукой Сэма Кейда… Боже, в этот момент мне даже немного жаль Престера.

Но не настолько, чтобы задерживаться. Через секунду я уже за дверью и мчусь через маленькую приемную Нортонского полицейского управления. Замечаю офицера Грэма, занятого какой-то бумажной работой, и, когда я проношусь мимо, он поднимает взгляд. Я не приветствую его ни кивком, ни улыбкой; все мое внимание сосредоточено на двери комнаты отдыха. Она сделана из прозрачного стекла, закрывающие ее жалюзи свисают под углом, и в просвет я вижу Ланни и Коннора, которые сидят рядом за белым квадратным столом и без малейшего энтузиазма подъедают попкорн из стоящего между ними бумажного пакета. Я делаю вдох, потому что облегчение, которое я испытываю, видя их живыми, здоровыми и невредимыми, причиняет мне физическую боль.

Открываю дверь и переступаю порог. Ланни вскакивает так быстро, что ее стул отъезжает назад по кафельному полу и едва не опрокидывается. Она бежит ко мне – и вспоминает о том, что она старшая, как раз вовремя, чтобы не кинуться в мои объятия. Коннор пролетает мимо него и повисает на мне. Я неистово обнимаю его одной рукой, вторую оставив для Ланни, и она неохотно следует примеру брата. Чувствую, как болезненное облегчение начинает проходить, сменяясь чем-то более теплым, живым, нежным.

– Тебя арестовали, – говорит Ланни приглушенным голосом, уткнувшись в меня, но потом чуть откидывается назад, чтобы посмотреть мне в лицо. – Почему?

– Они решили, что я могу быть в ответе за…

Я не довершаю мысль, и дочь делает это вместо меня.

– За эти убийства. Конечно. Это из-за папы. – Она произносит это так, словно это самый логичный вывод в мире. Может быть, так и есть. – Но ты этого не делала.

Ланни говорит это как само собой разумеющееся, и я чувствую прилив любви к ней за такое безрассудное доверие. Обычно моя дочь с огромным подозрением относится к моим мотивам, и то, что в этом она верит мне, значит настолько много, что я даже не могу осознать.

Коннор тоже слегка отстраняется и жалуется:

– Мам, они пришли и забрали нас! Я сказал, что мы не должны уходить из дома, но Ланни…

– Но Ланни сказала, что мы не будем встревать в дурацкие перебранки с копами, – подсказывает моя дочь. – И мы не стали встревать. И кроме того, они вообще приходили не за нами. Просто не могли оставить нас там одних. Я заставила их пригнать сюда наш «Джип», чтобы мы могли потом добраться домой. – Она несколько секунд колеблется, потом спрашивает, пытаясь изобразить небрежный тон: – Э-э… они сказали тебе, зачем им понадобилось допрашивать Сэма? Это из-за того, что ты им что-то сообщила?

Я не хочу поднимать тему преступлений их отца, рассказывать, скольких людей он убил, скольких сделал несчастными, сколько семей разбил, включая свою собственную… но в то же время знаю, что должна объяснить. Они уже не маленькие дети, и скоро – я инстинктивно чувствую это – наша жизнь станет намного сложнее.

Но мне не хочется очернять Сэма Кейда в их глазах. Он нравится им. И, насколько я могу судить, они тоже ему нравятся. И, опять же, я думала, что нравлюсь ему.

Может быть, он участвовал в убийственном плане, который стоил жизни двум девушкам. Я по-прежнему не могу представить, чтобы Сэм убил их сам, и все же… все же я легко могу понять, как горе, гнев и боль заставляют кого-то переступить границы, которые человек, казалось бы, четко для себя обозначил. Я уничтожила прежнюю Джину Ройял и воссоздала себя из ее праха. Сэм направил свой гнев вовне, на меня – своего воображаемого врага. Быть может, для него эти девушки были лишь сопутствующими потерями в холодном военном уравнении, составленном, чтобы добраться до цели. Я почти – почти – могу в это поверить.

– Мама?

Я моргаю. Коннор смотрит на меня с неподдельной тревогой, и я гадаю, как долго я блуждала в своих раздумьях. Я невероятно устала. Понимаю, что, несмотря на съеденный сэндвич, умираю от голода, а еще мне срочно нужно в туалет, иначе мой мочевой пузырь того и гляди лопнет. Забавно. Все это было неважными мелочами, пока я не поняла, что дети в безопасности.

– Поговорим по пути домой, – заверяю я его. – Сейчас кое-куда забегу, и поедем. Хорошо?

Коннор кивает с некоторым сомнением. Он беспокоится за Сэма, как мне кажется, и мне не хочется снова разбивать сердце моему сыну. Но тут нет моей вины.

Я успеваю в туалет как раз вовремя. Опускаясь на унитаз, вся дрожу. После мою руки и лицо, делаю несколько глубоких вдохов, и лицо, смотрящее на меня из зеркала над умывальником, выглядит уже почти нормально. Почти. Я понимаю, что мне нужно подстричься и подкрасить волосы. Несколько седых волосков уже довольно сильно портят внешний вид. Забавно. Я всегда думала, что умру прежде, чем состарюсь. Это отголоски прежней Джины, которая сочла день Происшествия концом всей своей жизни. Я ненавижу прежнюю Джину, которая наивно верила в силу истинной любви, считала себя хорошей женщиной, а своего мужа – хорошим мужчиной и полагала, что она заслужила это, не приложив ни малейших усилий.

Я ненавижу ее еще больше, когда осознаю́, что даже после всего случившегося я по-прежнему очень на нее похожа.

Поездка домой начинается в молчании, но я ощущаю, что оно напряженное. Дети хотят знать. Я хочу сказать им. Просто не совсем знаю, как подобрать слова, поэтому протягиваю рук и играю с верньерами радио, встроенного в приборную панель «Джипа», перескакивая с нью-кантри на южный рок, потом на олд-кантри и что-то похожее на фолк-музыку, пока Ланни не подается вперед и не выключает радио решительным щелчком тумблера.

– Хватит, – говорит он. – Давай выкладывай. Что там насчет Сэма?

Господи, как я не хочу начинать этот разговор… Но я проглатываю приступ трусости и говорю:

– Сестра Сэма… оказалось, что Сэм не тот, за кого себя выдавал. То есть тот, но он не сказал нам всей правды.

– Ты несешь какую-то чушь, – замечает Коннор. И, вероятно, он прав. – Погоди, это сестра Сэма была в озере? Он убил свою сестру?

– Эй! – резким тоном восклицает Ланни. – Давай не будем тут об убийстве сестер! Сэм никого не убивал!

Не знаю, почему я не замечала этого раньше, потому что сейчас, с одного взгляда на ее лицо, я вижу, что она рассержена, встревожена и готова защищать Сэма. Ей сразу понравился офицер Грэм, но тут другое. Тут не эмоции, а необходимость. Сэм, который просто тихо присутствовал в нашей жизни, сильный, добрый и стабильный. Он оказался ближе всего к отцовской фигуре, которая ей представлялась.

– Нет, – говорю я и на секунду сжимаю ее руку, чувствуя при этом, как она напрягается. – Конечно, он не убивал. Коннор, его забрали в полицейский участок, потому что обнаружили, что он связан с нами. По прошлым временам.

Ланни отодвигается, прижимаясь к дверце машины. Я вижу, что Коннор тоже вжимается в кресло.

– По прошлым? – тихо переспрашивает мой сын, и голос его слегка дрожит. – Ты имеешь в виду – когда мы были другими людьми?

– Да. – Я чувствую виноватое облегчение от того, что мне не нужно подводить их к этому. – Когда мы жили в Канзасе. Его сестра… его сестра была одной из тех, кого убил ваш отец.

Я не говорю, что сестра Сэма была последней. Почему-то мне кажется, что это еще страшнее.

– Ох… – тихо выдыхает Ланни, но в ее голосе не слышно эмоций. – Значит… он последовал за нами сюда? Так? Он никогда на самом деле не был нашим другом. Он хотел выследить нас. Сделать нам что-то плохое из-за того, что папа сделал с его сестрой…

О боже. Она назвала Мэла папой. Это глубоко ранит меня; это безумно больно.

– Солнышко…

– Она права, – говорит Коннор с заднего сиденья. Глядя в зеркало, я вижу, что он смотрит в окно, и в этот момент жутко напоминает своего отца. Так сильно, что я не могу оторвать взгляд и в какой-то момент мне приходится резко повернуть руль, чтобы вернуться на свою полосу – мы уже едем по извилистой дороге, ведущей к озеру. – Он не был нашим другом. У нас нет никаких друзей. Было бы глупо думать, что они у нас есть.

– Эй, это неправда, – возражает Ланни. – А как насчет того Отряда Гиков, с которыми ты играешь в эти заумные игры? А как насчет Кайла и Ли, пацанов Грэма? Они постоянно спрашивают тебя то об одном, то о другом…

– Я же сказал – у меня нет друзей. Просто ребята, с которыми я играю в игры, – отвечает Коннор. В голосе его звучат нотки, которых я раньше не слышала, и мне это не нравится. Вообще. – И сыновей Грэма я не люблю. Просто притворяюсь, чтобы они опять не побили меня.

Судя по выражению лица Ланни, до сего момента она этого тоже не знала. Я думаю, что Коннор, должно быть, доверял Сэму, а теперь, когда тот оказался предателем, он больше не видит смысла хранить от меня секреты. Я застываю. Я помню, как напряженно держался Коннор в присутствии мальчиков Грэма. Я вспоминаю его предупреждение о том, как он лишился своего телефона – что, вероятно, его взял кто-то из них. Я ненавижу себя за то, что усомнилась в этом. Но в том вихре событий, когда я беспокоилась о том, что может сделать Мэл, да еще когда всплыло это убийство… я просто забыла об этом. Я подвела своего сына.

Когда Сэм нашел его с разбитым носом и в синяках – это была работа братьев Грэм.

Я скриплю зубами и ничего не говорю на протяжении всей остальной поездки. Ланни и Коннор, похоже, тоже не хотят больше говорить. Я притормаживаю у въезда на нашу дорожку, ставлю «Джип» на ручной тормоз и поворачиваюсь к ним.

– Я не могу исправить то, что пошло неправильно. Это просто случилось. Я не знаю, чья это вина, и на самом деле мне уже все равно. Но я обещаю вам одно: я позабочусь о вас. О вас обоих. И если кто-нибудь попытается причинить вам вред, им придется сперва пройти через меня. Понимаете?

Они понимают, но я вижу, что это не до конца успокаивает их, что в них остается некое напряжение, словно натянутая проволока. Ланни замечает:

– Ты не всегда с нами, мама. Я знаю, ты хотела бы этого, но иногда нам приходится приглядывать друг за другом, и было бы лучше, если б ты сказала мне код от…

– Ланни, нет.

– Но…

Я знаю, чего она хочет: доступ к оружейному сейфу. И не хочу давать ей этот доступ. И никогда не хотела. Я никогда не хотела, чтобы мои дети росли стрелками, вояками, юными солдатами.

До тех пор, пока у меня есть силы защитить их, я этого не допущу.

В хрупком молчании я снова трогаю «Джип» с места и, хрустя гравием, направляю его к нашему дому.

Когда свет фар падает на него, я вижу кровь. Это все, что я вижу при первом всплеске узнавания: ярко-красное пятно на двери гаража; кругом потеки, мазки и капли. Я резко нажимаю на тормоза, и нас бросает вперед, натягивая ремни безопасности. В свете галогеновых фар я вижу, что красное пятно слишком яркое и густое, и понимаю, что это, вероятно, не кровь. Оно все еще влажное и блестит на свету, и пока я смотрю на него, одна из капель как раз срывается вниз.

Это было сделано совсем недавно.

– Мама, – шепчет Коннор. Я не смотрю на него. Я теперь смотрю на слова, намалеванные на наших окнах, на кирпичной стене, на входной двери.

– Мама! – Рука Коннора крепко сжимает мое плечо, и я слышу панику в голове сына, самый настоящий страх. – Мама!

Я даю «Джипу» задний ход и, разбрасывая гравий из-под колес, мчусь по подъездной дорожке к главной дороге. Мне приходится резко затормозить, потому что путь преграждают две машины. Чистенький, без единой пылинки и в безупречном состоянии, внедорожник «Мерседес» и грязный пикап с завышенной посадкой, который под слоем грязи вполне может быть красным. Они блокируют нам проезд.

Йохансены, милая, тихая пожилая пара, живущая чуть выше по склону, те, кому я представилась, когда переехала сюда… они сидят в своем внедорожнике, не глядя на меня. Они смотрят на дорогу, как будто то, что они перекрыли мне путь – всего лишь долбаная случайность. И они тут ни при чем.

Подонок в красном пикапе и его дружки подобными этическими соображениями не отягощены. Они счастливы, что их заметили. Трое из них вылезают из длинной кабины, а еще трое – из кузова пикапа. Пьяные, расхлябанные и в полном восторге от этого. Я узнаю́ одного из них. Тот скот из тира, Карл Геттс, которого Хавьер вытурил за плохое поведение.

Они направляются к нам, и я с дрожью понимаю, что со мной мои дети, а я не вооружена и, Господи, помилуй, копы даже не потрудились оставить поблизости патрульную машину, чтобы проследить за нашей безопасностью. Вот вам и все добрые намерения Престера, если они у него вообще были. Меньше суток прошло с тех пор, как нас раскрыли, и вот уже нам приходится бояться за свою жизнь.

Вот почему я езжу на «Джипе».

Я переключаюсь на первую передачу, въезжаю чуть выше на холм, а потом мчусь по бездорожью, вниз по крутому неровному склону, поросшему травой, под которой прячутся наполовину ушедшие в землю камни. Самые большие из них я объезжаю, но мне нужно поддерживать скорость, потому что я вижу, что водитель пикапа и его приятели загружаются в свою машину. У них тоже полный привод. Они поедут за нами так быстро, как только смогут. Надо как можно больше опередить его.

«Мне нужен мой пистолет», – в отчаянии думаю я. Сейчас в оружейном сейфе под задним сиденьем пусто. Я вынула оттуда пистолет, готовясь передать «Джип» Хавьеру. «Неважно», – говорю я себе. Полагаться на кого-то другого или что-то еще – это плохо. Я должна полагаться только на себя: в первую очередь, в последнюю очередь, всегда. Это урок, который преподал мне Мэл.

Первое: мне нужно доставить нас всех в безопасное место. Второе: перегруппироваться. Третье: любой ценой убрать моих детей из этого места.

Я почти – почти – успеваю добраться до дороги.

Все происходит так: мне приходится резко вывернуть руль, чтобы не врезаться в торчащий валун, скрытый куртиной густой травы, и при этом я попадаю правым колесом в широкую невидимую расщелину. «Джип» кренится, и на какой-то миг я с замиранием сердца вспоминаю о том, насколько велика смертность при авариях с опрокидыванием автомобилей, а потом машина снова выпрямляется, и еще до того, как резкий вскрик Ланни бьет меня по ушам, я думаю: «Всё в порядке».

Нет, не в порядке.

Левое колесо подскакивает на камне, наполовину ушедшем в землю, и мы переваливаем через него. Я слышу металлический лязг от удара, и рулевое управление внезапно идет вразнос, руль вырывается у меня из рук. Я хватаю его снова, сердце колотится в неистовом ритме, и я понимаю, что ось сломана. Я потеряла контроль над передними колесами и рулевой системой.

Я не могу объехать следующий камень, который настолько высок, что врубается прямо в центр переднего бампера «Джипа», и нас швыряет вперед; ремни безопасности врезаются в тело с такой силой, что, наверное, останутся синяки. Я понимаю, что подушки безопасности сработали, потому что слышу шипение, чувствую мягкий удар по лицу, ощущаю запах сгоревшего выкидного заряда. Лицо мое болит, оно горит от прилива крови и от удара. Я чувствую скорее изумление, чем боль, но первый мой инстинктивный порыв относится вовсе не ко мне. Поворачиваюсь, чтобы взглянуть, как там Ланни и Коннор. Оба выглядят ошеломленными, но вполне живыми. Ланни чуть слышно поскуливает и ощупывает свой нос, из которого течет кровь. Я осознаю, что лихорадочно задаю им вопросы: «Вы в порядке? Вы целы?» – но даже не слушаю ответы. Хватаю пригоршню салфеток, чтобы остановить кровотечение из носа дочери, потом встревоженно смотрю на Коннора. Похоже, он в лучшем состоянии, чем Ланни, хотя на лбу у него виднеется красная отметина. Обвисший белый шелк сдувшейся подушки безопасности болтается у него на плечах. «Боковые подушки-шторки», – вспоминаю я. Такая же сработала и возле места Ланни, вот почему у нее из носа идет кровь.

У меня, возможно, тоже, но мне все равно.

Я собираюсь с мыслями достаточно, чтобы вспомнить, что мы не просто попали в автокатастрофу, что сзади нас вниз по холму мчится пикап, полный пьяных мужчин, которые охотятся на нас. Я все испортила. Я подвергла своих детей смертельной опасности.

И я должна исправить это.

Я выбираюсь из «Джипа», едва не падаю, хватаюсь за дверцу и понимаю, что по моей белой рубашке крупными неровными пятнами растекается кровь. Неважно. Я встряхиваю головой, роняя красные капли, и ковыляю к задней части машины. У меня есть две вещи: монтировка и аварийный фонарик, который при нажатии переключателя выдает ослепительные вспышки белого и красного света. Еще в него встроена пронзительная сирена. Батарейки свежие, я меняла их на прошлой неделе. Нахожу свой сотовый телефон и кидаю его Коннору, который, похоже, меньше ошеломлен, чем Ланни.

– Звони «девять-один-один», – говорю я ему. – Скажи, что на нас напали. Запри дверцы.

– Мама, не стой там! – просит сын, и я беспокоюсь, что он не станет запираться. Что промедлит, и их вытащат наружу. Поэтому я открываю дверцу и дергаю замок, который издает металлический щелчок. Потом поднимаю окна, оставляя Коннора, Ланни и ключи внутри.

Поворачиваюсь с монтировкой в одной руке и фонариком в другой и жду, пока пикап подъедет ближе.

Но он не доезжает до нас. На половине спуска они на что-то натыкаются, их заносит вбок, и я вижу, как трое мужчин, сидящих в кузове, с воплями вылетают за борт, когда пикап кренится на крутом склоне. Один вопит явно от боли, и я прихожу к выводу, что он что-то сломал себе или по крайней мере сильно вывихнул; однако двое других падают расслабленно, точно бескостные – так бывает с теми, кто сильно пьян. В скрежете металла и звоне разбивающихся стекол пикап опрокидывается, перекатывается через крышу, но не кувыркается дальше вниз. Он лежит на боку, колеса вращаются, двигатель продолжает реветь, как будто водителю не хватает ума снять ногу с педали газа. Трое сидевших в кабине начинают звать на помощь; двое из кузова, оставшиеся на ногах, пытаются вытащить их и едва не опрокидывают пикап на себя. Есть в этом что-то от комедии.

Я вижу, как внедорожник Йохансенов внезапно срывается с места и поспешно уносится прочь по дороге, точно они вдруг вспомнили, что опаздывают на вечеринку. Полагаю, что от вида крови они готовы упасть в обморок. Даже моей. Я знаю, что они вряд ли вызовут полицию, но это не имеет значения: Коннор уже сделал это. Я говорю себе: всё, что мне нужно сделать, – это воспрепятствовать любым враждебно настроенным личностям добраться до моих детей, пока не покажутся маячки полицейских машин. Я не сделала ничего плохого.

Пока, во всяком случае.

Один из пьяниц отделяется и направляется в мою сторону, и я ничуть не удивляюсь, увидев, что этот тот тип из тира, Карл Геттс. Тот, кто оскорблял Хави. Он что-то кричит мне, но я на самом деле не слушаю. Просто пытаюсь высмотреть, есть ли у него пистолет. Если есть, то дело дрянь: он не только может убить меня с того места, где сейчас стоит, но и станет утверждать, будто сделал это из самозащиты, когда я пыталась напасть на него с монтировкой. Я знаю нортонцев достаточно хорошо, чтобы предположить, как это будет. Они не станут думать и пяти минут, прежде чем оправдать этого ублюдка, пусть даже мои дети дадут показания. «Я боялся за свою жизнь», – скажет он. Стандартная защита трусливых убийц. Проблема в том, что это также защита людей, у которых есть все основания бояться за свою жизнь. Как я.

Я чувствую облегчение: пистолета у него нет, по крайней мере, я его не вижу, а он не из тех, кто стал бы прятать «огнестрел». Если б у него был «ствол», он уже размахивал бы им, и значит, монтировка в моих руках сойдет за настоящее оружие.

Он останавливается, и я осознаю́, что Коннор барабанит в окно «Джипа», пытаясь привлечь мое внимание. Рискую оглянуться. Лицо у него бледное, но решительное. Я слышу, как он кричит:

– Я вызвал копов, мама! Они уже едут!

«Я знаю, солнышко». Я вознаграждаю его улыбкой, настоящей улыбкой, потому что это, возможно, в послед ний раз.

Потом поворачиваюсь к пьянице, чей приятель тоже направляется к нам, и говорю:

– Валите отсюда на хрен.

Оба смеются. Второй тип немного выше и шире, чем Геттс, но он же и в большей степени пьян и, споткнувшись о первый же камень, цепляется за приятеля. «Кейстоунские копы» , однако смертельно опасные, потому что жестокие.

– Ты раздолбала нашу машину, – заявляет Геттс. – И ты заплатишь за это, сучка.

Дверца перевернутого пикапа с пассажирской стороны резко распахивается, словно люк танка, но, в отличие от танка – и это я могла бы заранее сказать пьяным идиотам, – дверцы машины не предназначены для того, чтобы откидываться назад и лежать ровно. При резком толчке она открывается, пружинит на петлях и со зловещей быстротой захлопывается обратно.

Пьянчуга, попытавшийся вылезти, кричит и отдергивает руки, которыми цепляется за края дверцы – как раз вовремя, иначе ему перебило бы пальцы. Это было бы забавно, если б я не была до полусмерти напугана и не находилась бы в ответе за двух невинных детей – в то время как эти подонки не могут отвечать даже сами за себя.

Когда двое, стоящие на ногах, решают броситься на меня, я направляю в их сторону фонарик и включаю режим вспышки одновременно с сиреной. Это словно кирпич в лицо: меняющиеся, неравномерные, невероятно яркие огни и раздирающий уши визг. Больно даже держать фонарик, а тому, на кого он направлен, приходится намного хуже.

Карл и его приятель шлепаются на задницы, разевая рты в неистовом крике, который я не слышу из-за сирены. Ощущаю яростный, невероятный прилив адреналина, который вызывает у меня желание забить их монтировкой, дабы быть абсолютно, стопроцентно уверенной, что эти подонки никогда больше не будут угрожать моим детям.

Но я не делаю этого. Я стою на тонкой, зыбкой грани того, чтобы это сделать, но меня останавливает мысль, что этим я докажу правоту Престера. Докажу, что я убийца. На моих руках будет кровь местных жителей. И точно так же, как здешние присяжные с готовностью оправдают того, кто пристрелит меня, то саму меня засадят в тюрьму, даже если я уколю кого-нибудь из этих типов иголкой. Это всё, что заставляет меня стоять на месте, сдерживая их при помощи вспышек и сирены, вместо того чтобы покончить с ними раз и навсегда.

Хотя огни фонаря ослепляют меня саму, я знаю, что полиция вот-вот будет здесь – потому что Коннор опускает ближайшее ко мне окно и хватает меня за руку, указывая на дорогу. Посмотрев в ту сторону, я вижу, что ниже по склону тормозит патрульная машина; маячок на ее крыше разрезает вечернюю темноту красно-синими проблесками. Две фигуры выбираются из нее и начинают подниматься к нам по холму; фонарики, подрагивающие в их руках, освещают ярко-зеленую траву и бледные, словно кость, булыжники.

Я выключаю шоковый режим своего фонаря и направляю яркий галогеновый луч на лица двух пьяниц, которые сейчас пытаются подняться на колени, яростно отплевываясь. Они все еще зажимают ладонями уши. Один из них склоняется и блюет на траву светлым пивом, но второй – Карл Геттс – неотрывно смотрит на меня. Я вижу в его взгляде ненависть. Не существует возможности договориться с ним разумно. И пока он здесь, я не могу чувствовать себя в безопасности.

– Полиция сейчас будет здесь, – говорю я ему. Он кидает взгляд в сторону патрульной машины, как будто не заметил ее раньше – и, вероятно, действительно не заметил, – и вспышка неприкрытой ярости на его лице заставляет меня крепче сжать монтировку. Он хочет избить меня. Может быть, убить. И, возможно, сорвать злость на моих детях.

– Ты – гребаная шлюха, – бросает Геттс. Я думаю о том, как славно хрустнули бы его зубы под монтировкой.

Он – всего лишь пять футов восемь дюймов вони и дерьмовой сущности, и я сомневаюсь, что если прикончить его, мир лишится чего-то важного. Но, я полагаю, даже у этого урода есть люди, которые его любят.

Такие люди есть даже у меня.

Офицер Грэм первым оказывается рядом со мной. Я рада видеть его: он выше и сильнее и при желании способен напугать кого угодно одним своим видом. Оценивает ситуацию, хмурится и спрашивает:

– Какого черта здесь творится?

В моих интересах первой изложить свой взгляд на происходящее, и я быстро сообщаю:

– Эти идиоты решили нанести мне недружественный визит. Они блокировали нас на подъездной дорожке. Кто-то – вероятно, они же – испохабили наш дом. Я пыталась уехать от них по бездорожью, но наткнулась на камень, который перебил мне ось. У меня не было выбора. Я пыталась не пустить их к моим детям.

– Лживая сучка…

Грэм, не сводя с меня взгляда, протягивает руку, заставляя пьяницу умолкнуть.

– Офицер Клермонт снимет ваши показания, – говорит он ему. – Кец?

Напарник – точнее, напарница Грэма – высока и стройна. Это молодая афроамериканка с коротко стриженными волосами и резкими движениями. Она отводит двух пьянчуг к разбитому пикапу и вызывает «Скорую помощь» и службу спасения, дабы те позаботились о троице в кабине и об их травмированном дружке, валяющемся на склоне. Они что-то кричат ей высокими, неразборчивыми голосами. Вряд ли ей нравится с ними об щаться.

– Значит, вы утверждаете, что все это произошло без каких бы то ни было провокаций? – уточняет Грэм.

Я поворачиваюсь, чтобы снова взглянуть на него, потом наклоняюсь к открытому окну и целую Коннора в лоб.

– Ланни? Ты в порядке, солнышко?

Она показывает мне поднятый большой палец и отклоняет голову назад, чтобы унять кровотечение из носа.

– Вы не против отложить монтировку? – сухим тоном спрашивает у меня Грэм, и я понимаю, что продолжаю крепко сжимать железку, как будто все еще противостою некой угрозе. Мой палец все еще лежит на кнопке шокового режима моего фонарика. Я отступаю от края этого невидимого обрыва и кладу монтировку и фонарик рядом с «Джипом», затем отхожу на пару шагов. – Ладно. Хорошее начало. Итак, вы сказали, что эти парни блокировали вам путь. Вы поссорились с ними?

– Я их даже не знаю, – отвечаю я чистую правду. – Но, полагаю, до них дошли слухи о моем бывшем муже. Думаю, вы уже в курсе.

Его лицо почти ничего не выражает, но я вижу, как что-то меняется в глубине его глаз, и он плотнее сжимает губы, потом сознательно расслабляет их.

– Насколько я понимаю, ваш муж обвинен в убийстве.

– Бывший муж.

– Угу. Серийный убийца, если я правильно понял.

– Вы же знаете, что правильно, – говорю я. – Слухи расходятся быстро. Полагаю, в таком маленьком городке особенно. Я попросила детектива Престера принять меры по защите моих детей…

– Мы уже ехали, чтобы заняться этим, – сообщает он. – Сегодня нас назначили дежурить у вашего дома.

– Полагаю, к тому времени краска уже высохнет.

– Краска?

– Можете полюбоваться, когда закончите с делами здесь. Не увидеть ее вы не сможете, – говорю я ему. Я невероятно измотана. Начинают ощущаться мелкие травмы, полученные во время аварии. Ноет левое плечо – вероятно, его передавило ремнем. Шею сводит, вокруг переносицы просыпается тупая боль. По крайней мере кровь из носа больше не идет, так что я, должно быть, ничего не сломала, и, когда я трогаю носовой хрящ, он не смещается под пальцами. «Со мной все хорошо, – думаю я. – Лучше, чем я заслуживаю». – Это всего лишь первый раунд. Вот почему я сказала, что нам нужна защита.

– Мисс Проктор, возможно, вам следует принять во внимание, что из шести человек, охотившихся на вас, по меньшей мере четверо получили различные ранения, – говорит Грэм без малейшей враждебности. – Думаю, победу в этом раунде мы можем засчитать вам, если вы ведете счет.

– Не веду, – отвечаю я, но это ложь. Я рада, что этот долбаный пикап лежит на боку, истекая радиаторной жидкостью на траву. Я рада, что четверо подонков будут залечивать раны – возможно, это даст им понять, что не следует больше соваться ко мне. Мне лишь жаль, что они покалечились не настолько сильно, чтобы это помешало им физически. – Вы меня не арестуете.

– Это был даже не вопрос.

– За это любой нормальный адвокат сделает из вас собачий корм. Мать с детьми, на которую напали шестеро пьяных подонков, арестована? Правда? Уже через полчаса я стану главной героиней всего Твиттера.

Грэм вздыхает. Это медленный, протяжный вздох, который смешивается с плеском озерной воды внизу. Над озером начинает подниматься туман по мере того, как воздух остывает достаточно, чтобы запустить этот процесс. Белые клубы похожи на стаю призраков. «Озеро мертвых», – думаю я, стараясь не смотреть на него. Вся прелесть Стиллхауз-Лейк для меня теперь мертва.

– Нет, – наконец говорит Грэм, – я вас не арестую. Я арестую их за преступно причиненный вред, а старину Бобби, сидевшего за рулем, – за вождение в пьяном виде. Достаточно?

Этого недостаточно. Я хочу, чтобы их арестовали за нападение, но Грэм явно не собирается этого делать.

Должно быть, он видит, что я собираюсь начать спор, потому что поднимает руку, останавливая меня.

– Послушайте, они и пальцем вас не тронули. По крайней мере один из них достаточно трезв, чтобы сообразить, что нужно сказать: мол, они увидели, как вы налетели на камень, и поспешили следом, чтобы помочь, но вы повели себя как последний параноик и направили на них эту штуку – что бы то ни было. Если мы не найдем краску или ее следы на них или в их машине, они смогут заявить, что понятия не имеют, кто разрисовал ваш дом.

– Разрисовал? Это вам не стрит-арт!

– Ну хорошо, изуродовал. Смысл в том, что они будут утверждать, будто даже не собирались ни преследовать вас, ни нападать. А у вас в руках была монтировка. Насколько я могу судить, эти люди не вооружены. – Шестерым мужчинам против одной женщины не требуется оружие, и Грэм это знает, но он, конечно же, прав. Юридическая защита работает в обе стороны.

Я прислоняюсь к своему разбитому «Джипу», не в силах стоять прямо.

– Нам нужен эвакуатор, – говорю я. – Наш «Джип» сам по себе уже никуда не поедет.

– Я договорюсь об этом, – отвечает офицер. – А пока что забирайте детей и возвращайтесь в дом. Мы убедимся, что никто не проник внутрь.

Я знаю, что никто этого не сделал. В мою систему сигнализации встроено приложение для мобильных оповещений, и, если приходит сообщение, я могу сразу же взглянуть на планшет и просмотреть запись, чтобы увидеть, кто там был. Никто не выбивал наши окна и не выламывал двери, но все равно, сейчас мне меньше всего на свете хочется приводить моих детей обратно в дом, все еще истекающий красной краской. Я полагаю, что двери гаража не случайно были выбраны в качестве мишени для этой огромной красной кляксы. Напоминание о том, где Мэлвин занимался своим убийственным ремеслом.

Но на самом деле у меня нет выбора. По выражению лица Грэма я понимаю, что он не повезет нас ночевать в какой-нибудь из нортонских мотелей, и сильно подозреваю, что, если сейчас позвоню детективу Престеру, он просто не возьмет трубку. Мой «Джип» сломан, и мне остается только полагаться на милость посторонних, но… моя паранойя слишком сильна, чтобы я могла рассматривать этот вариант. Мои ближайшие соседи, Йохансены, помогали блокировать выезд. Сэм Кейд лгал мне с самого начала. Хавьер – заместитель помощника шерифа и, вероятно, тоже не ответит на мой звонок.

Я протягиваю руку в открытое окно «Джипа» и отпираю дверцы, забираю свои ключи и помогаю Ланни выбраться. Кровотечение у нее из носа почти прекратилось, и не похоже, чтобы он был сломан, но синяки у нее наверняка будут. У всех нас. И это моя вина.

Я опираюсь на дочь, когда мы втроем медленно идем за офицером Грэмом вверх по холму, к дому, который больше не ощущается как дом.