Потом все было как в тумане. Злоба трясла капитана. Он бросался на все, что двигалось и издавало звуки. Наорал на водителя машины, которая, по его мнению, опоздала, на своих подчиненных, не поймавших вражеского крота, даже на мертвого Казначеева.

Какое право тот имел погибнуть? Он товарищей спросил?!

На него нашло какое-то помешательство. Он следил, как солдаты загружают мертвых в кузов машины, отводят в «санитарку» смертельно бледного Чудилова.

Тот тоже давился слезами, кусал обглоданные губы. Хуже нет — выжить самому и лишиться всех своих подчиненных. Всю оставшуюся жизнь будут сниться. Словно ты сам их прикончил!

Он орал на своих подчиненных:

— Живо в город! Поставить перед фактом руководство местного НКВД в лице капитана Рахимовича. Всех фигурантов под арест! Плевать, что они, как один, не виноваты. Будем разбираться с каждым случаем. Если кто-то исчез, искать гаденыша! В ружье всех, кто есть в городе, включая поваров и свинарей из хозяйственного взвода!

Еще не рассвело, а Саблин уже шарил с фонарем по участку, откуда велась стрельба. Выявить его оказалось несложно. Там все было засыпано стреляными гильзами. Автомат злоумышленник забрал с собой.

Видимо, этот негодяй знал, что сводная группа отправилась на передовую, чтобы перехватить диверсантов. Но предупредить своих он уже не мог.

Алексей отогнал посторонних, ползал на коленях с фонарем, чуть не носом бороздил землю. Ни фантиков, ни окурков. Значит, некурящий либо очень осторожный — весь мусор забрал с собой.

Со следами тоже глухо. Натоптал этот упырь предостаточно, но предусмотрительно обмотал подошвы тряпками. Умен, черт! Знал, что обер-лейтенант Эберт сдаст его, решил подстраховаться.

Саблин в ярости колотил кулаками по замшелым стволам, сдирал кожу, обсасывал кровь с костяшек. Потом ушел в себя, погрузился в самосозерцание, насилу успокоился.

«Все там будем, — подумал он. — Недолго осталось. Стоит мне доложить полковнику Гробову о случившемся, и я сразу отправлюсь под трибунал. Придут другие, умнее, опытнее меня. Им больше повезет».

Весь рассветный час капитан работал в одиночку. Он собрался, выбросил из головы все ненужное, отыскал тропу, по которой бежал злоумышленник. Следы сохранились, хотя ни о чем не говорили. Их мог оставить любой человек. Он где-то широко ставил ноги, в других местах почти семенил. Тропа спускалась в овраг в обход дороги, текла мимо зарослей лещины, огибала задворки крайних участков и убегала в Зыряновский переулок.

Сомнительно, что в два часа ночи тут кто-то видел злодея. Если пригнуться, то никто не разглядит твою голову над кромками заборов. Можно смыться в любой из пяти переулков, выйти на улицу Народную, переждать, пока пройдет ничего не подозревающий патруль, а дальше отправляться на все четыре стороны.

В девять утра он со стиснутыми кулаками сидел у себя в кабинете. Перед ним навытяжку торчал капитан НКВД Рахимович, опухший, бритый почти наголо, с крепкими мозолистыми кулаками, явно набитыми в ходе неустанных поисков врагов народа.

— Надеюсь, вы все понимаете, Яков Михайлович, и все же я повторюсь, — рубил он лаконичные фразы. — Вам надо смотреть не на мои погоны, а на полномочия. Сейчас я для вас бог, царь и воинский начальник. В случае неподчинения на вас падет весь гнев советской контрразведки, значит, и комиссара госбезопасности второго ранга Абакумова, который подчиняется лично товарищу Сталину. У вас есть прекрасная возможность выявить реального врага. Это махровый крот, обосновавшийся при штабе части.

— Кто, простите, товарищ капитан? — спросил Рахимович.

Алексей раздраженно поморщился. Да уж, не животное из отряда насекомоядных.

— Вражеский лазутчик, выдающий себя за нашего человека, — пояснил он. — Список подозреваемых у вас есть.

— Да, я понял, — сказал Рахимович. — Все эти люди уже задержаны и взяты под стражу. Они сидят в подвале за решеткой, каждый в отдельной камере. Охрана усилена моими бойцами. Возможности общаться у них нет. Места содержания находятся под наблюдением моих сотрудников.

— Прекрасно, — пробормотал Алексей. — Ну что ж, Яков Михайлович, возможно, вы и не такой бестолковый человек, как мне показалось. Надеюсь, вы понимаете, что нам интересен реальный крот, а не тот, кто после ваших пристрастных допросов признается первым. Рискну предположить, что настоящий крот расколется после всех остальных.

— А если он большой оригинал, то сделает это первым, — ядовито бросил Левторович.

Оперативники, изрядно помятые в ходе ночной передряги, сидели по углам.

— Подождите! — Алексей нахмурился. — Капитан, вы сказали, что задержаны все фигуранты из списка. Перечислите их, если нетрудно.

— Слушаюсь, товарищ капитан! Их пятеро. Замполит майор Костин, начальник строевой части капитан Кондратьев, капитан особого отдела Вахновский, командир роты связи Чаплыгин и начальник вооружений капитан Рожнов. Все пятеро под арестом. Ваши люди присутствовали при задержании.

Алексей задумался. Страсти уже не довлели над разумом, голова была холодна и готова к употреблению.

«Как-то странно. Почему все пятеро? Ведь злодей не мог не догадываться, что после всего случившегося в числе прочих загремит под арест. Он уверен в том, что сумеет выпутаться и остаться при своей должности? У него ведь была отличная возможность сделать ноги! Или среди этой пятерки нет настоящего крота?»

Последняя мысль могла свести Алексея с ума. Он был обязан сохранять спокойствие.

В штабе полка воцарилась нервозность. Где-то внизу хлопали двери, офицеры нервно перешептывались по углам. От оперативников они отворачивались, старались не переходить им дорогу.

— Как они вели себя при задержании?

— По-разному, — сказал Левторович, сделав знак капитану НКВД, чтобы пока помолчал. — Всех подняли на рассвете, прямо там, где они спали. Особо не церемонились, ссылались на приказ руководства контрразведки. Майор Костин и капитан Вахновский ночевали в штабе. У них кабинеты на первом этаже в разных концах здания. Штаб вроде охраняется, но уйдешь, если захочешь. Окна не заперты. Можно обмануть патрульных, проскочить по темноте через скверик, улучить удобный момент, выбраться за забор, в котором сплошные дыры. Возмущались, конечно, орали как припадочные, грозились написать рапорты начальству, поставить нас всех к стенке. Еще бы, вершители солдатских судеб, и вдруг такая неожиданность! Рожнова взяли на Конезаводской улице, где он живет на подселении у глухонемой бабки. Прекрасная возможность безнаказанно гулять где и когда угодно. Перепуган был, очки свои разбил, но держался, даже пошутил. Мол, меня сразу расстреляют или сперва завтраком накормят? Чаплыгина прибрали в Больничном переулке, где он тоже снимает часть дома у инвалидного деда, ветерана еще русско-турецкой войны. Спал без задних ног, и запашок от него шел такой, что нам всем выпить захотелось. Когда подняли, он чуть в окно не кинулся, потом оправдывался. Дескать, думал, что фашисты. За Кондратьевым пришлось побегать. У связистов его не было, в штабе на раскладушке тоже. Угадай, командир, где мы его нашли?

— Кажется, я догадался. — Саблин покосился на Рахимовича, который не был посвящен в амурные дела начальника строевой части.

Тот насторожился, явно стал гадать, откуда дует ветер.

— Ага, в том самом Кабинетном переулке, — сказал Левторович. — Впрочем, без дамы сердца. Она успела уйти или вообще не приходила. Дело темное. Лисицын, снимающий хату, снова на дежурстве. Зачастил что-то. Он был скорее изумлен, чем испуган, когда в исподнем отворил нам дверь. Сопротивляться не стал, трибуналом не грозил. Да и куда ему, в компромате по уши.

— Всех задержанных растолкали по сусекам, — повторил Рахимович. — Камеры не соседствуют, разбросаны по подвалу. С Гуляевым и Лизгуном контакты тоже исключены. Часовые получили наказ надзирать и пресекать.

— Ну да, подвалы там немалые, — как-то задумчиво выдал Пустовой.

— Разрешите приступать к допросам? — спросил Рахимович.

— Разрешаю, — сказал Алексей.

— Один вопрос, товарищ капитан. — Рахимович колебался, такая ситуация в его практике была нештатной. — Я так понимаю, что из этих пяти враг только один. Остальные — порядочные советские люди. Какие меры воздействия допустимы?

— Рукоприкладством не увлекаться. Психологический прессинг по максимуму. Ничего, Родина простит и поймет. — Саблин криво усмехнулся.

После ночных событий он готов был пойти на любые меры и плевать хотел на то, чем это кончится для него лично.

— Если в вашем распоряжении есть бывшие опера или следователи, то привлекайте их по полной программе. Работать всем. — Алексей вперил мрачный взгляд в Левторовича. — Еще надо опросить людей в Зыряновском переулке. Кто-то мог видеть ночного прохожего. Время, когда тот бежал, вы знаете. Собрать по возможности полную информацию о личностях фигурантов, поговорить с сослуживцами, сделать запросы в части, где они служили. Проработать алиби, выяснить, где находились с одиннадцати вечера до часа ночи. Если в части, надо вычеркивать из списка. Но оттуда, черт возьми, слишком просто уйти! Не забывайте про унтер-фельдфебеля Вагнера: навестите санчасть, допросите, пригрозите расстрелом! Всем работать! Рахимович, действуйте жестко, но не переусердствуйте, смотрите, чтобы костоломы ваши не увлеклись! Вы еще здесь?!

Алексей метался по кабинету, стиснув ладонями виски. Воспоминания и эмоции опять брали верх.

Генка Казначеев скалился, подмигивал, пошучивал. Сейчас этот парень лежал в морге местной больницы. После оформления документов его тело будет отправлено в родные места и обретет вечный покой под какой-нибудь березкой. Невозможно представить его мертвым!

Кто такой этот чертов Самаэль? Унтер-фельдфебеля Вагнера допрашивать можно, но бесполезно. Он чином не вышел. Такие люди ничего не знают.

Саблин неприязненно посмотрел на полковника Борисова, вошедшего в комнату без стука. Тот тоже был не в радужном расположении духа. Губы его дрожали.

— Товарищ капитан, всему должны быть пределы! Что вы вытворяете? Думаете, вам дали полномочия, разрешили все рушить и уничтожать? Вы арестовали пятерых моих лучших офицеров по какому-то вздорному обвинению! Без них я как без рук. Объяснитесь, товарищ капитан. Это уже переходит все границы! Я буду писать рапорт начальству.

— Да пишите хоть в небесную канцелярию, Николай Петрович! — заявил Алексей. — Только не забудьте упомянуть в своем рапорте, что именно с вашего попустительства в полк, которым вы командуете, проник матерый враг. Его действия привели к тому, что немецкой группировке удалось вырваться из окружения. Сегодня ночью погибли разведчики и оперативник моей группы! Договорились? Вы согласны это сделать? Или можете предложить какие-то иные меры по выявлению врага, окопавшегося в штабе вашего полка или где-то рядом с ним?

— В этом, по вашему мнению, виноват я? Вы считаете, что следить за вражескими шпионами должен боевой офицер, командир полка действующей армии? Чем же тогда заняты сотрудники компетентных органов, призванные делать это по долгу службы? Вы сами знаете, какая чехарда творилась в войсках после Ржевской операции. Командование тасовало части как карты в колоде. Разношерстный офицерский состав поступал непонятно откуда. Для борьбы с вражескими шпионами есть специальные органы. Это не мое дело, а ваше!

— Мы будем искать крайних или все же займемся работой, Николай Петрович? — Алексей окончательно разозлился. — Я выполняю свой долг и, если вы еще не поняли, отчасти выгораживаю вас, хотя давно мог бы написать рапорт о вашей безответственности и халатности! Ума не приложу, почему я этого до сих пор не сделал. Извольте покинуть кабинет, товарищ полковник. Вы мешаете мне работать. Ступайте, руководите своим полком!

Полковник побагровел, попятился в коридор, весь униженный, обтекающий.

«А ведь он может накатать рапорт, — подумал Саблин. — К черту! Хуже не будет. Некуда уже».

Через десять минут он сидел в каморке связи и вел неприятную беседу с полковником Гробовым.

— Это полностью моя вина, товарищ полковник, — проговорил Алексей. — Я не учел тот факт, что крот может лично оказать противодействие. В результате погибли разведчики и лейтенант Казначеев из моей группы. Убит и обер-лейтенант Эберт, взятый нами в плен. Только он знал имя человека, скрывающегося под псевдонимом Самаэль. Мы недооценили врага. Он оказался умнее и дальновиднее, чем мы думали. Я готов нести ответственность.

— Понесешь, капитан, — сухо отозвался Гробов. — Но не думай, что я избавлю тебя от выполнения работы. Закончим дело, потом поговорим о твоей ответственности. Дави на фигурантов, капитан, без всякой жалости. Дело того стоит. Не выпускай никого, иначе агент продолжит свою разрушительную деятельность. Никакого сна, пока не закончишь дело! Задействуй все возможности. Завтра к вечеру доложишь об исполнении!

У него в распоряжении оставалось чуть больше суток. Он снова в ярости метался по кабинету, прошелся как трактор по соседнему зданию на Хлебной улице, где находился отдел НКВД.

Все работали как проклятые. Для допросов было отведено несколько свободных помещений при штабе.

Саблин собирал и анализировал информацию. Но похвастаться пока было нечем.

Левторович доложил, что опрошены люди, проживающие в Зыряновском переулке. Никто ничего не видел и не слышал. Время было позднее, все спали.

Стрельбу на западе тоже не слышали. Далеко, низина, лес глушит звуки. Да и кого удивишь стрельбой в военное время?

С алиби фигурантов и вовсе беда. Допрошены часовые при штабе, соседи, хозяева арендуемого жилья — полный ноль. Осмотрены помещения, где якобы ночевали фигуранты. Тоже ничего подозрительного.

С горожанами проводились беседы. Что они могут сказать о своих жильцах и соседях? Не видели ли чего подозрительного в другие дни? Такое ощущение, что все эти люди — полные идиоты. Или же они просто не понимают, чего от них хотят. Все божатся в верности коммунистической партии и лично товарищу Сталину, которого всячески любят и боготворят, а по существу снова ноль. Три часа работы, и никакого результата!

Запросы в части отправлены, но когда придет информация и внесет ли она ясность?

Арестантам не говорили, что кроме них взят кто-то еще. Охрана пресекала любые переклички между камерами, следила, чтобы люди, выводимые на допрос, не сталкивались лбами. Те могли подозревать что угодно, но всей картины не видели.

Саблин бродил по коридору, слышал, как люди Рахимовича в комнатах для допросов терзают арестованных, кричат на них, угрожают, рычат в лицо. Мол, следствию досконально известно о вашей преступной деятельности.

Возмущался особист Вахновский. Дескать, что происходит?! Вы, ублюдки, ответите за арест честнейшего офицера Красной армии.

Хлесткая затрещина заставила его заткнуться. Маховик оперативно-следственных действий продолжал набирать обороты.

В другом конце коридора что-то тихо говорил Рожнов. Он просил вернуть очки, без которых ничего не видел.

— Очки тебе? На, падла! — язвительно выплюнул специалист по развязыванию языка.

Алексей услышал резкий хруст. Этот тип подошвой раздавил очки.

Саблин морщился, но не вмешивался.

На его глазах конвоиры вывели из комнаты смертельно бледного Чаплыгина, погнали по коридору. Их взгляды встретились. Командир роты связи опустил голову. На лице капитана контрразведки не было написано ничего обнадеживающего.

За запертой дверью Рахимович лично допрашивал майора Костина. Замполит сопротивлялся из последних сил. Мол, вы в своем уме? Какой из меня агент? Только в кошмарном бреду можно выдумать такую ахинею!

На роль фашистского агента этот грузный пропагандист действительно не тянул. С другой стороны, именно таким и должен быть вражеский шпион, чтобы никто его не заподозрил. На людях можно отдуваться сколько угодно, хвататься за сердце и другие больные места. Но на самом деле он ведь крепок как бык! Что ему ночная пятикилометровая пробежка?

Рахимович давил, сыпал обвинения одно за другим. Плевать он хотел на то, что допрашивал старшего по званию. Родина разрешила!

На противоположной лестнице Саблин столкнулся с капитаном Кондратьевым. Того как раз вели на допрос. Арестант сник, потерял осанку, глаза его затравленно шныряли. Алексей посторонился, пропуская конвой. Проходя мимо, Кондратьев глубоко вздохнул и посмотрел ему прямо в глаза. Он нашел в себе силы собраться с духом.

Возможно, все это было игрой. Как знать. Не секрет, что многие агенты абвера были прекрасными актерами, работали по системе Станиславского, полностью вживались в личность тех персонажей, которых изображали.

В шестом часу вечера Алексей как-то успокоился и спустился в подвал. К этому времени каждый фигурант выдержал по два допроса. Экзекуторы набирались сил перед третьим раундом. Охрана помалкивала, все часовые стояли на своих местах.

Саблин забрал ключи от камер, приказал сержанту временно запретить хождение по коридору. Он тихо шел мимо зарешеченных отсеков.

Немцы неплохо оборудовали эти подвалы. Надежные решетки, глубокие ниши, заделанные в бетон. Освещение в этих норах было весьма условным. Роль тюремных нар выполняли выступы в дальней стене. На них валялись ветхие матрасы, рваные одеяла. Все, что осталось после оккупантов, теперь пускалось в дело советскими органами.

Встрепенулся Гуляев, сидящий на матрасе, уставился, моргая, на офицера, подошедшего к решетке. Он осунулся, глаза запали.

— Как настроение, Глеб Максимович? — поинтересовался Алексей.

— Гражданин капитан, какое настроение? — Голос арестанта дрожал и ломался. — Я хочу приносить пользу Родине, бороться против фашистов, а меня тут держат. Мне не верят, я понимаю, желаю доказать свою преданность, искупить вину. А не верите, так расстреляйте. Это лучше, чем гнить в подвале. Неужели вы не можете привлечь меня к работе? Я смогу!..

— Всему свое время, гражданин Гуляев, — строго отозвался Алексей. — Сидите и не качайте права, которых вам никто не давал. Вашу судьбу мы решим в ближайшее время.

Через камеру под дырявым одеялом лежал, свернувшись, диверсант Лизгун. Когда офицер остановился напротив, тот сел, опустил босые ноги на пол, исподлобья посмотрел на человека, в корне изменившего его судьбу.

«Почему его еще не расстреляли?» — неожиданно для себя подумал Алексей и отправился дальше.

Капитан Кондратьев лежал, отвернувшись к стене, обнимал себя за плечи. Алексей кашлянул, арестованный вздрогнул и машинально начал подниматься, хотя никто его об этом не просил. Он, не моргая, смотрел на Саблина. На скуле поблескивало синеватое пятно. Специалист приложился.

— Товарищ капитан!.. — Голос офицера заметно сел и потускнел. — Меня расстреляют?

— Возможно, — ответил Алексей. — А есть основания?

— Нет. — Арестант прерывисто вздохнул. — Все мои прегрешения… вы про них знаете, видели уже. Но последней ночью ничего не было, я спал один. — Он понизил голос, зачем-то посмотрел по сторонам. — Анфиса Павловна не приходила, да и не могла. Николай Петрович прошлой ночью был в Ненашеве.

— Почему тогда вы спали в этом доме? Ваш товарищ снова дежурил?

— Да, так получилось. Сослуживцы знали, где искать меня в экстренной ситуации. Я оставил дежурному этот адрес. Там удобно, никого нет, сам себе хозяин.

— Можно выйти незамеченным, верно? — подметил Саблин. — И вернуться, когда приспичит.

— Не понимаю, о чем вы. — Кондратьев потер лоб, с усилием сглотнул. — Меня дважды допрашивали в жесткой форме, предлагали признаться в сотрудничестве с немецкой разведкой. Я даже не знаю, как это можно назвать — чушь, бред, несусветная глупость. Они напрасно тратят время. Надо искать настоящего врага. Вы считаете, что я агент?

— Вы можете оказаться им, Дмитрий Олегович, — безжалостно заявил Алексей. — Вы грамотны, подкованы, обладаете нужными навыками. Соблазнили сожительницу комполка, которая, как ни крути, обладает важной информацией.

— Так и спрашивайте с Анфисы Павловны, — заявил Кондратьев. — Может, она и есть тот человек, который вам нужен? Не смешите меня, товарищ капитан. Это не я запал на Анфису Павловну. Она сама строила мне глазки, как бы случайно вошла в кабинет, начала крутить попой, попросила веревочку натянуть для занавески.

— И вы, понятное дело, не растерялись. Вы отчаянный малый, Дмитрий Олегович, можно сказать, авантюрист.

— Скажите, Николай Петрович знает про меня и Анфису Павловну?

Алексей пристально посмотрел на арестанта. У него складывалось впечатление, что реакция полковника на роман с боевой подругой волнует Кондратьева больше, чем обвинение в сотрудничестве с немцами.

Возможно, так оно и было. Полковник пристрелит сразу, а органы еще повозятся. Как будет себя вести опытный агент фон Кляйста? Именно так, как держался сейчас Кондратьев. Он русский или немец? Порой даже это выявить трудно. Есть такие немцы, которые дадут фору самому сермяжному Ване из далекой таежной глубинки.

Он не ответил на вопрос, отправился дальше.

Вахновский стоял, вцепившись в прутья решетки, растрепанный и злой. Пальцы его дрожали, посинели от усилия. Этот тип за решеткой никак не смотрелся!

— Капитан, вы что себе позволяете? — прошипел он. — Думаете, я идиот, не понимаю, кто отдает эти вздорные приказы, почему хватают офицеров, преданных Родине? Налицо циничное вредительство! Вы ответите за это, капитан! Не много ли вы на себя берете?

— Не больше, чем могу унести, Георгий Свиридович, — уверил его Саблин. — Знаете, мне глубоко плевать на то, что вы сейчас говорите и чем угрожаете. Не думаю, что ваше начальство пересилит мое. Но если вы враг, то зачем мы вообще об этом говорим? Признайтесь, это ведь вы слили своим хозяевам информацию о том, что батальон майора Кобрина покидает позиции у Коптянки, а вчера ночью устроили побоище, в результате которого погибли мои люди? Где вы храните рацию, Георгий Свиридович? Ее нет в кабинете. Мы провели там обыск. На природе? В заброшенном здании?

Вахновский захлебнулся от возмущения. Не разделяй их решетка, он впился бы контрразведчику в горло, выдрал бы его своими ухоженными, но сильными пальцами!

Разговаривать было не о чем. Саблина вновь охватила злость. Он одарил арестанта выразительным взглядом и двинулся дальше, игнорируя шипение в спину.

Капитан Рожнов без очков смотрелся совершенно неестественно. Он сидел неподвижно, синь расплывалась по его лбу, глаза затянула муть. Широкая физиономия как-то увяла, напоминала футбольный мяч, к которому давно никто не прикладывал насос.

— Ноль внимания, фунт презрения, Алексей Константинович? — вкрадчиво осведомился Саблин.

— Я вас плохо вижу, — буркнул Рожнов. — Весьма учтивый товарищ, имевший со мной беседу, растоптал мои очки, да еще и двинул по роже. Я ему обязательно это припомню, когда… если выйду отсюда.

— Вы все видите, — заявил Алексей. — Иначе вас взашей прогнали бы со службы. Слабое зрение — еще не отсутствие такового, верно?

— Как скажете, — заявил Рожнов. — Вас я тоже не желаю видеть, капитан. Подозреваю, все идет от вас. Вы невысоки в звании, но полномочий вам хватает. Вы задерживаете непричастных людей, предъявляете им вздорные обвинения.

— Вы тоже собираетесь обвинить меня в некомпетентности? — спросил Алексей.

— А как вы хотели? Увы, я не могу приветствовать ваше решение. Вы парализуете работу штаба, вносите сумятицу, занимаетесь репрессиями. Кто после этого наносит больший вред Родине? Вы или некий немецкий шпион, существование которого, кстати, под большим вопросом? Догадываюсь, что вы задумали. — Рожнов шумно вздохнул. — Выловить агента вы не в состоянии, поэтому хватаете всех, кто может быть врагом. Жестоко, но действенно. Шпиону конец, а потерю остальных переживем, и не такое выдерживали. А вам не приходит в голову, что агента может и не быть среди людей, уничтоженных вами?

— С чего вы взяли, что вас уничтожат? — Сухая улыбка приклеилась к губам Алексея. — К вам будут применены меры психологического, а позднее и физического воздействия. Но даже после признания вас не уничтожат. Вы можете принести пользу нашей стране.

— Я? — изумился Рожнов. — Ну, знаете ли!.. И вам еще не нравятся мои слова о некомпетентности? Какой же странный этот мир. — Арестант опять принялся вздыхать. — Еще вчера мы с вами мирно общались, вы представлялись мне вполне адекватным человеком, а уже сегодня…

— Это прием такой, — уверил его Алексей. — Отдыхайте, тезка. Скоро снова на допрос.

— Подождите. — Губы Рожнова задрожали. — Капитан, я не лазутчик, клянусь вам. Не знаю, как доказать, но это просто чушь, извините. Я достойно воевал, мне нечего стыдиться. Не понимаю, почему со мной так. Я боюсь боли, — признался арестант. — Лучше сразу умереть, чем мучиться. Я признаюсь в чем угодно, если допросы с пристрастием войдут в норму, подпишу любой документ, и будь что будет. Только я понятия не имею о том, где находится эта чертова рация, о которой спрашивал следователь. Я в глаза никогда не видел эту проклятую штуковину.

«Продолжать беседу с этим товарищем тоже нет смысла. Все фигуранты разные, но одинаково объяты страхом. Может, в мои расчеты закралась ошибка?» — подумал Алексей.

Через три пустые ниши прозябал в одиночестве капитан Чаплыгин. Он тоже не похорошел, и на душе у него не полегчало. Бытие определяет сознание. Так совершенно правильно сказал Карл Маркс. Арестант поднял пустые глаза, неохотно встал.

— Добрый вечер, Борис Аркадьевич, — вежливо поздоровался Алексей. — Можете сидеть. Вас терзают тяжелые думы?

— Да, склоняюсь к мысли о том, что напрасно явился на этот свет. — Чаплыгин с трудом изобразил улыбку. — Лучше было бы вообще не рождаться.

— Ну, извините. — Алексей развел руками. — Не каждому такое удается. Так что будьте добры соответствовать. На философию потянуло, Борис Аркадьевич?

— А как еще прикажете забыться? Меня обвиняют в пособничестве немцам. Дескать, я какой-то там лазутчик, поставляющий фашистам важную информацию. А еще я прошедшей ночью бегал по лесам и кого-то расстреливал, вместо того чтобы спать.

— Но кто-то ведь бегал и расстреливал.

— Тогда это точно я. — В этом человеке на фоне потрясений прорезалась ирония. — Послушайте, но ведь это полная чушь. Я почти два года на этой проклятой войне, не всегда служил в действующих частях, но добросовестно выполнял свой долг. Это легко проверить. Сделайте запрос в штаб армии. Там есть мое личное дело, из него доходчиво явствует, где и когда я служил. На основании чего меня причислили к подозреваемым? Из-за того что у меня есть свой «газик», на котором я мотаюсь по окрестностям и из любой точки могу выходить на связь с абвером?

— Но согласитесь, у вас большие возможности.

— Но вы же не нашли никакой рации в машине!

— Вы могли ее спрятать где угодно. Средств радиотехнического наблюдения у РККА пока не хватает. Пеленгаторы в районе не работали. Если такое все же случится, то вы узнаете об этом в первую очередь. Почему мы должны сбрасывать вас со счетов?

— И когда это все кончится? — Лицо арестанта задрожало.

— Когда выявим лазутчика, — ответил Алексей. — Им, кстати, с изрядной долей вероятности можете оказаться вы, Борис Аркадьевич, или как вас там.

Чаплыгин явно чего-то боялся. Его могли страшить только результаты проверки, о необходимости которой он сам и говорил.

Алексей пристально посмотрел на него, но Чаплыгин уже отвернулся.

А вот и еще один бешеный индивид. Замполит полка майор Костин поднял седеющую голову. Его глаза тут же налились яростью, воспалились, а с лица, напротив, отхлынула кровь. Но это была буря в стакане воды. Она не выплеснулась. Остатки разума сдерживали эмоции. Он тяжело дышал, ноздри его раздувались.

— У вас, как вижу, есть претензии, Евгений Романович, — проницательно заметил Алексей.

— Вы за это поплатитесь, — процедил замполит. — Все ответят, кто причастен к этому беспределу, но вы, капитан, в первую очередь.

— Обойдемся без лагерного жаргона, товарищ майор. Полагаю, вы и без него умеете жечь сердца глаголом.

— Выпустите меня немедленно! — потребовал Костин. — Извинитесь перед всем руководством полка. Тогда я, может быть, избавлю вас от неприятностей. Какое право вы имели меня арестовывать? Я майор, значит, и задерживать меня обязан был как минимум человек, носящий это же воинское звание! Где уважение к субординации?

— От этого что-то изменится, Евгений Романович? — спросил Алексей. — Я обладаю всеми полномочиями. Так уж судьба распорядилась, что вы вошли в круг подозреваемых. Последняя ночь наглядно убедила меня в том, что при штабе полка работает крот. Он уничтожил несколько наших людей. Свою вину в случившемся мы не отрицаем. Дело не в этом. Мне плевать, какие чувства вас обуревают, Евгений Романович. Сидите и не дергайтесь. Вы майор, замполит полка, а все равно букашка, уяснили? Вами пренебрегут, вас растопчут. Если полезете в бутылку, то это произойдет уже сегодня. Я достаточно ясно выражаюсь?

Он стремительно обзаводился врагами, понимал, что они никуда не денутся даже в том случае, если крот будет взят. А в обществе, где процветает доносительство, это равносильно приговору.

Замполит продолжал что-то гневно вещать, но Алексей уже не слушал его. Он уперся в тупиковую стену как баран в ворота, задумался на минутку.

Потом капитан контрразведки СМЕРШ решительно повернулся, зашагал обратно, вставил ключ в скважину навесного замка, откинул скобу.

— Выходите, Гуляев! — приказал он.

Арестант сделал удивленные глаза, облизал губы, чуть поколебался, покинул клеть и встал лицом к стене.

Алексей постучал его по плечу и проговорил:

— Я показывал вам фотографии, Гуляев. Вы никого не признали. Сейчас мы с вами пройдемся мимо камер, и вы снова посмотрите на этих людей. Один из них имеет отношение к вашей школе. Глядите внимательно, вспоминайте. Я вас не тороплю. Если увидите знакомого человека, сразу говорите мне. Пока это единственное, что вы можете сделать для Родины. А дальше посмотрим. Договорились?

Гуляев закивал.

— Вперед! — Алексей толкнул его в плечо.

Гуляев мешкал, тормозил. Саблин пихнул арестанта сильнее и перестарался. Тот споткнулся, ноги его перепутались. Он неловко взмахнул руками и растянулся на замусоренном полу. Хихикнул охранник в глубине коридора.

Саблин крякнул от досады, схватил Гуляева за шиворот. Тот энергично завозился, поднялся, пылая как факел.

— Простите, гражданин капитан. Бревно я неуклюжее.

— Вперед, Гуляев!

Тот боязливо подходил к зарешеченным камерам, облизывал губы, заглядывал внутрь так, словно испрашивал разрешения побыть гостем. Он стоял какое-то время, смотрел из-под косматых бровей, потом неуверенно двигался дальше.

Алексей всматривался в его лицо. Он заметил бы мимолетную мимику, движение мышц. Но пока ничего такого не было. Гуляев переходил от камеры к камере, старался держаться подальше от решеток.

Заключенные реагировали на это по-разному. Вахновский шипел, грубил сквозь зубы. Рожнов лежал, отвернувшись к стене. Он услышал приказ показать лицо, тяжело вздохнул, сел, сцепил руки на коленях.

— Представьте очки у него на носу, — посоветовал Алексей.

Тот всмотрелся и пожал плечами.

Капитан Кондратьев презрительно молчал. Чаплыгин таращился на Гуляева как на палача в маске, сглатывал.

У камеры майора Костина Гуляев сделал остановку. Он с какой-то отстраненностью смотрел на замполита, пыхтящего от злости, задумчиво жевал губу.

Алексей насторожился.

— Что пялишься, вражина? — прошипел пропагандист, впиваясь в Гуляева колючим взглядом. — А ну, брысь отсюда! Думаешь, я не знаю, кто ты такой?

Гуляев дернулся, вышел из оцепенения, развернулся и побрел обратно.

Он остановился у открытой решетки своей камеры, как-то жалобно глянул на Саблина и проговорил:

— Виноват, гражданин капитан, я снова все провалил, не узнал никого из этих офицеров.

— Представь их не в нашей форме, а в немецком мундире, в курсантском облачении.

— Представлял, не помогает.

— Почему задержался у последней камеры? Сиделец показался знакомым? — Алексей поедал глазами мятущуюся физиономию.

— Сначала показалось. Был похожий здоровяк в третьем курсантском взводе, Гаврила Башковец. Но тот моложе, да и помер он. На занятиях в лесу на сук животом напоролся, орал благим матом. Его пристрелил унтер-офицер Шмольтке.

— Ладно, иди в камеру.

Третий раунд допросов с пристрастием выдержали не все.

В девять вечера отворилась дверь. В кабинет, переполненный табачным дымом, заглянул Левторович, весь какой-то мучнистый.

— Командир, тут такое дело. — Голос оперативника ломался как у подростка. — Майор Костин умер.

Алексей подскочил на стуле. Какого черта?! Кто приказал?!

Он оттолкнул растерянного сотрудника, пулей вылетел из кабинета, пронесся по коридору, загремел по лестнице в подвал. Решетчатая дверь последнего отсека была нараспашку. Рядом с ней мялись часовой и старший наряда сержант Кислицын, ладно сбитый малый в лихо заломленной фуражке.

Майор Костин лежал на полу. Над ним в задумчивой позе роденовского мыслителя восседал плешивый капитан медицинской службы по фамилии Бауман и с какой-то меланхолией разглядывал преставившегося. Проку от реанимационных процедур уже не было.

Майор Костин умер. Посмертная синь залила кожу лица и костяшки стиснутых кулаков. Лицо исказилось, стеклянные глаза смотрели в потолок.

— Здравьица желаю, товарищ капитан, вот и вы, — сказал медик и поднялся. — Увы, в моих услугах этот человек уже не нуждается. Пойду позову санитаров, пусть заберут.

Саблина снова опутывала злость. Он безотрывно смотрел в глаза мертвеца, чувствовал, как подрагивают кончики пальцев.

— Его убили?

— Ой, я вас умоляю. — Бауман поморщился. — Типичный ишемический некроз миокарда, связанный с недостатком кровоснабжения. Сердечный приступ, инфаркт, так доходчивее? На фоне переживания, отчаяния, безысходности. При этом все произошло скоротечно. В противном случае наши уважаемые военные успели бы вызвать помощь. Именно так, а не иначе, капитан. — Медик пристально всмотрелся в лицо Саблина. — Это самый типичный инфаркт. Я повидал их предостаточно.

Алексей повернулся к Кислицыну, спросил:

— Как это случилось? Почему не среагировали?

Парень немного побледнел, но держался с достоинством:

— Дело было так, товарищ капитан. Мы никого не выводили из камер, Родиной клянусь. Товарищ майор что-то ворчал, потом принялся ругаться, метался по клетке, требовал, чтобы мы его немедленно выпустили. Потом вдруг замолчал. Я отправил Серова посмотреть, как он там. Тот сбегал. Мол, майор сидит, за грудь держится, глаза такие мутные, словно запор у него. Я пошел, но он уже на пол упал, биться начал, пена горлом, все такое. Я Серова немедленно за медиками отправил, в камеру вошел, стал ему голову поднимать, чтобы не захлебнулся. А он уже отмучился, лицо такое страшное стало, перекосилось. Товарищ капитан из санчасти прибежал, но только и смог смерть констатировать.

— Товарищ майор нам лекцию позавчера читал, — глухо выдавил часовой Серов. — О тяжелом положении рабочего класса Германии, страдающего под гнетом фашистского режима. А теперь вот оно как.

— Доставьте тело в морг и несите службу дальше, — распорядился капитан и зашагал по коридору, не глядя по сторонам, видя только дальнюю дверь, ведущую на лестницу.

«Может ли вражеский лазутчик помереть от банального инфаркта? — раздумывал он. — Конечно. Шпионы ведь тоже люди. Но какова фактическая вероятность такого вот события? Небольшая, чего уж там».

Вместо кабинета капитан отправился на улицу, жадно курил, глядя на звезды. К нему подошел Левторович, попросил папиросу.

— Когда придут ответы на запросы? — спросил Алексей. — Эти армейские чинуши намерены шутить с контрразведкой?

— Обещали быстро, — ответил Левторович. — Что это такое, не пояснили. Но до утра все равно ничего не будет. Пойдемте наверх, товарищ капитан, примем по сто грамм. А то Генка Казначеев в морге совсем уже извертелся.